Лесин Григорий Исаакович, военврачИнтервью — Григорий Койфман
3 ноября 1943 года наша бригада в полном составе, вторым эшелоном, с косы Чушка высадилась на плацдарм Керченского полуострова. Бригаде было приказано занять рубеж от побережья Азовского моря, высоты 164,5, до разграничительной линии с позициями 2-й гвардейской дивизии, находившейся у нас на левом фланге. Медсанрота расположилась в Баксы, в бывшей школе, почти в центре этого поселка. Неподалеку ординарец занял для меня пустой дом, в котором мне ни разу не пришлось заночевать, и это в который раз мне спасло жизнь. Утром вызвали меня на КП бригады, находившийся на обратных скатах высот, примерно в двух километрах от переднего края. Там я задержался до следующего утра, так как было много работы, и когда на рассвете вернулся с КП в свой дом, рассчитывая отдохнуть, то увидел вместо дома большую воронку… Прямое попадание полутонной бомбы… В ночное время над нашими позициями и по всему полуострову летали одиночные бомбардировщики противника и через определенные промежутки времени то тут, то там сбрасывали бомбы, не давали нам покоя ни днем ни ночью. (Это была тактика психологического давления.) Здание школы также было повреждено взрывом бомбы, но потерь среди личного состава медсанроты не было.
И ординарец уцелел, он был со мной на КП бригады.
— Я хочу обратиться сейчас к книге полковника Ф.В. Монастырского, посвященной боевому пути 83-й Отдельной Краснознаменной бригады морской пехоты.
На нескольких страницах этой книги рассказывается о том, как морпехи бригады, силами 305-го и 144-го батальонов, высадились в Керчи, придя на помощь прорвавшимся с плацдарма под Эльтигеном в район горы Митридат бойцам 318-й СД полковника. Расскажите об этих событиях.
— В первых числах декабря новый командир бригады полковник Мурашов, с которым у меня сложились дружеские отношения, получил приказание подготовить усиленный отряд для десантирования в Керчь, в район горы Митридат, куда с боями, неся большие потери, пробивался десант, ранее высаженный в район Эльтигена, получивший в наших частях название Огненная Земля.
В ночь на 8 декабря наши 144-й и 305-й батальоны морской пехоты, разведрота бригады и немного артиллеристов и минометчиков на 10 сейнерах и 2 бронекатерах вышли из поселка Опасное в штормовое море. Из медсанроты в этот десант был выделен один взвод под командованием Николаева. Противник, видимо, посчитал, что в такой шторм, да еще в сильно заминированную керченскую бухту десантирование с моря просто невозможно, но вопреки их расчетам десант удачно высадился, морские пехотинцы соединились с частью прорвавшихся к Керчи бойцов 318-й С Д.
Обратным рейсом корабли взяли на борт около 70 раненых, которых мы приняли на берегу в районе Опасной и Еникале. На следующую ночь для усиления керченского десанта удалось перебросить часть артдивизиона бригады, и туда отправились комбриг и замполит бригады (полковник Мурашов и подполковник Александров).
Я попросил Мурашова взять меня с собой, но он сказал, что мне там делать нечего и что я должен продолжить свою работу по приему и обработке раненых на нашем берегу. Через некоторое время пошел слух, что ранены комбриг Мурашов и его заместитель по политчасти и еще несколько офицеров, среди них командир 305-го батальона капитан Мартынов (будущий Герой Советского Союза). Я доложил об этом заместителю командира бригады подполковнику Тхору и попросил его разрешения отбыть в Керчь, но Тхор разрешения не дал, сказал, что я нужен здесь. И тут на одном из бронекатеров прибыли мокрые, полуобмороженные тяжелораненые моряки и повторили то, о чем уже говорили другие. Тогда я просто шагнул на катер, уходящий снова к Керчи, за мной на палубу прыгнул мой ординарец Мишка Файницкий. Катер подошел к керченскому берегу, причалил. На него в обратный путь должны были садиться остатки штаба 318-й СД и среди них комдив полковник Гладков, который стоял без головного убора.
Я снял с себя свою шапку-ушанку и отдал Гладкову. Начал выяснять обстановку, которая была просто критической. На нескольких пирсах, почти в открытую, скопилось множество раненых, особенно много их было в районе пакгауза и маленькой часовенки. Один из санинструкторов, работавший на берегу, сказал, что КП находится на одной из митридатских улочек, и показал, куда идти…
Шли уличные бои, немцы, стремясь утопить десант в море, использовали танки и самоходные орудия, а их авиация наносила непрерывные бомбовые удары, для них никогда не существовало такого понятия — нелетная погода.
Обстановка становилась угрожающей с каждым часом, на КП я не нашел комбрига, увидел только раненого Мартынова, по-прежнему остававшегося в строю, поговорили с ним накоротке, он сказал, что комбриг в районе пристани, куда прорываются танки противника… Раненых было много, в основном из эльтигенцев, всех разместили в мало-мальски уцелевших строениях, постройках, сараях, чтобы в первую очередь укрыть от непогоды, обогреть, накормить, напоить и затем хотя бы перевязать, остановить кровотечение, сделать иммобилизацию и так далее. На второй день закончился весь наш запас перевязочных средств и медикаментов, надо было искать выход из положения. Через санитаров, морем сопровождающих раненых, я передал просьбу, доставить в Керчь средства медпомощи, но ее мы не дождались. Уже после возвращения из десанта я узнал, что начмед армии направил нам кое-какие средства, но катер, который их доставлял, затонул, подорвавшись на мине. Для перевязок уже использовали полосы ткани из нижнего белья. Ночью мне один из фельдшеров сказал, что бригадные разведчики знают один дом, в котором видели много бинтов и ваты.
Взял с собой несколько человек, разведчик пошел проводником, под сильнейшим обстрелом мы добрались до нужного места и обнаружили склад с перевязочными материалами. Мы из этих трофеев взяли самое необходимое, сколько могли унести, и вернулись на один из медпунктов, на котором за время нашего поиска добавилось много раненых. За остальным трофейным имуществом на склад послали вторую группу, но она вернулась лишь на следующий день, так как из-за сильного обстрела не могла покинуть укрытие. В эту ночь к берегу подошли наши катера и сейнеры, и нам удалось эвакуировать большое количество раненых…
А еще через сутки наступил критический момент, началась агония митридатской группы Керченского плацдарма. Натиск противника усиливался и стал неудержимым.
Нас прижали к урезу воды, и на небольшом участке суши в районе порта остатки Эльтигенского десанта и частей нашей бригады продолжали оказывать сопротивление, хотя все понимали, что отход неизбежен. Комбриг находился рядом, это придавало уверенности морякам, что еще можно продержаться, но противник усилил натиск, вокруг не оставалось живого места, со всех сторон стена из разрывов мин и снарядов.
В предутренней дымке мы увидели совсем близко перебегающих от дома к дому немецких солдат, а танки и самоходки, находясь чуть выше нас, гвоздили из своих орудий по причалам, к которым пытались подойти одиночные бронекатера.
Несколько орудий дивизиона нашей бригады были разбиты или остались без боекомплекта. Один танк противника остановился прямо возле пакгауза, из которого санитары не успели вынести к причалу раненых…
Наша линия дрогнула, живые самостоятельно отходили к пирсу.
Под непрерывным обстрелом со всех сторон и наша группа короткими перебежками, не дожидаясь паузы между разрывами, спотыкаясь о многочисленные трупы, достигла берега. У причала стоял одиночный бронекатер, и его командир охрипшим голосом, стараясь перекричать ветер и грохот разрывов, ругаясь матом, торопил погрузку. Первыми погрузили раненых. Многие, не дожидаясь посадки, стали искать все, что можно было использовать под плавсредства: автомобильные покрышки, камеры, бревна и даже столы, из которых получались неплохие плоты, но вот куда отнесет их волной, никто не думал, лишь бы в море. Последним к причалу пробился какой-то катер с отчаянным экипажем, на него посадили командира бригады, раненого замполита и еще нескольких офицеров. Среди них я не увидел начальника артиллерии бригады подполковника Долгинского, кто-то сказал, что он уже погиб, попал в окружение и вызвал огонь на себя. Около меня остались Файницкий и еще несколько матросов, мы соорудили что-то похожее на плот, столкнули его в море и тут увидели, что недалеко от берега стоит наш катерок. Добрались до него и под огнем отошли от керченского берега, пристали в Опасной, где нас ждали. Подполковник Тхор, увидев меня, сильно отругал, и эта ругань стояла у меня долгое время в ушах. Мне нечего было ему ответить…
А немцы, как мы потом узнали, даром времени не теряли, БДБ (быстроходные десантные баржи) вылавливали наших моряков из воды и брали в плен.
К берегу на мелкосидящих посудинах пристало еще несколько спасшихся, один стал утверждать, что лично видел, как комбриг был убит, а другой заявлял, что видел, как немцы сняли комбрига и замполита с разбитого катера. Одним словом, каждый показывал свою осведомленность. А немцы действительно выпустили в море, кроме боевых кораблей, несколько мелких судов, выглядевших как рыбацкие сейнеры, на которые вместе со своими солдатами посадили власовцев или полицаев, и с борта этих судов они кричали по-русски в темноту: «Братки, плыви сюда, тут свои! Ребята, быстрей!», и уцелевшие, болтающиеся на волнах и шатких самодельных плотах, измученные люди шли на эти голоса, не подозревая, что это — плен…
Всех, вернувшихся из керченского ада, мокрых, голодных, измученных, продрогших (декабрь!), — отправляли на обогревательный медицинский пункт, где раненым оказывалась медпомощь, людям меняли обмундирование и белье на сухое, укладывали на нары и давали возможность отдохнуть…
За время этого злополучного десанта, всего за несколько дней, мне и моим подчиненным, медикам 83-й бригады, пришлось принять, обработать и эвакуировать около 350–400 раненых, не считая тех, кого отправляли без регистрации и даже без обработки.
В событиях тех декабрьских дней, в этом маленьком отрезке большой, долгой и кровопролитной войны, отразилась вся глубина великой трагедии в сочетании с беспримерным героизмом и самопожертвованием наших пехотинцев и моряков.
На керченском берегу бригада потеряла своих самых лучших и смелых бойцов.
Среди них был мой товарищ, командир разведроты Кондратович. В десанте у озера Соленое он шел со своими разведчиками в первом эшелоне, был ранен, но выполнил поставленную задачу — подавил огневые точки немцев, дав возможность высадиться основным силам. В темноте на нейтральной полосе остался наш раненый матрос — разведчик, вынести его не смогли, как ни пытались, и уже когда стало совсем светло, Кондратович встал в полный рост и пошел на нейтральную полосу, стал сам вытаскивать раненого. Ошеломленные таким героическим поступком немцы не стали по нему стрелять. Когда бригада стала готовиться к высадке в Керчь, Кондратович, узнав об этом, с рукой на перевязи, сбежал из госпиталя, высадился со своими бойцами на Митридат и там геройски погиб…
— Сколько времени понадобилось, чтобы привести бригаду в боевую готовность после декабрьских событий?
— Бригада почти не имела передышки. Батальоны заняли отведенный им рубеж обороны на Керченском плацдарме и продолжали выполнять свою боевую задачу. Пополнение, которое прибывало к нам, было неоднородным. Вместо моряков или пролетарской молодежи к нам прислали людей среднего и пожилого возраста, которые ранее не имели боевого опыта и среди которых было много уроженцев Закавказья, в основном из Азербайджана. Оборонительный рубеж одной из рот был на высоте 164,5, правым флангом упирался в урез воды Азовского моря.
Единственным подходом к этой роте была очень узкая, сильно пересеченная полоска берега вдоль уреза воды, который находился под постоянным огневым контролем немцев, и доставка на высоту боеприпасов, воды и продовольствия, а также эвакуация раненых проводились только ночью. Передовой пункт приема раненых был выдвинут на максимально близкое расстояние от передовой, в рыбачий поселок Юраков Кут. Жителей в этом поселке почти не было, и в опустевших домах и постройках расположились, хорошо замаскировавшись, тыловые подразделения бригады.
Дома в поселке располагались в два ряда и хорошо просматривались противником с господствующих высот, не говоря уже о воздухе и море.
Почти все время я находился в поселке, организовывая по ночам эвакуацию раненых из Юракова Кута. А немецкие артиллеристы постоянно били по поселку, тренировались в меткости стрельбы по неподвижным целям, развлекались. Иногда стреляли прицельно только из одного или двух орудий, что легко было определить по темпу стрельбы и характеру попаданий. После 2–3 выстрелов получалась вилка, и следующий снаряд обязательно точно попадал в очередной дом, стоящий на улице. Так, последовательно, немцы шерстили ряды домов. Очередная серия выстрелов была перенесена в ряд, на котором стояли дома, в которых лежали раненые. Мы с ужасом ждали, когда прилетит наш снаряд. А нетранспортабельных раненых ведь не вытащишь днем в вырытые щели и окопы, любое движение на улице сразу заметят немецкие артнаблюдатели, и будет еще хуже. Вокруг все горит, и такие мысли в голове… не о себе думаешь, а как спасти раненых… Иногда спасало какое-то чудо. Пара снарядов разрывается во дворе дома, в котором я нахожусь, следующий снаряд поджигает стоящий вплотную сарай, и ждем очередной выстрел, которым нас обязательно накроет прямым попаданием… но тут стрельба внезапно прекращается… Немцы натешились…
В начале февраля 1944 года меня вызвал к себе начальник Военно-медицинского отдела заново сформированной Приморской армии, генерал-лейтенант медслужбы Николай Иванович Завалишин, с которым я уже был неплохо знаком, он предложил мне новую должность — начальника госпиталя. Я ответил, как принято в таких ситуациях, что готов выполнить любой приказ, хотя уходить из бригады не хотел. Неожиданно я услышал знакомый голос главного хирурга армии профессора Сельцовского: «А вы, вообще, член партии?» — «Нет». — «Так как же вы будете руководить коллективом, где есть парторганизация и проводятся партийные собрания, на которых вы даже не сможете бывать?!.»
Мне хотелось спросить у Сельцовского, с каких пор его, известного хирурга и автора применяемой в армии противошоковой жидкости, интересует партийность военврачей и какое ему до этого дело? — но сдержался. Вернулся в бригаду, которая вела позиционные бои на правом фланге Приморской армии. На нашем участке были очень трудные условия, и тут возникла следующая ситуация. Потери бригады пополнялись в основном, как я уже сказал, солдатами, призванными из южных республик, которые плохо переносили холода, отсутствие воды и пищи по несколько суток и другие фронтовые невзгоды. Многие из этого пополнения, для того чтобы попасть с передовой в госпиталь, занимались самоповреждениями, и если с самострелами мы быстро расправлялись, то с искусственно вызванными заболеваниями и другими хитроумными приемами справиться было несколько труднее.
Поток истинно больных дизентерией (в зимнее время!) нарастал за счет тех, кто вызывал поносы всякими ухищрениями.
Я докладывал об этом командиру бригады и начальнику медслужбы армии, однако помощь начальства ограничилась только советами. Заместителем командира бригады по тылу на тот момент был один непроходимый дуб, которому на все было наплевать, он даже не пытался организовать обеспечение бойцов на передовой водой и горячим питанием, а усилий одной медслужбы оказалось недостаточно. Но что можно было сделать, когда на передовой бойцы жили, ели и оправлялись в одном окопе или воронке, а воду для питья добывали там же, из талого снега… Приехала комиссия из штаба армии и, выяснив все и разобрав все промахи, сделала свои организационные выводы, наказав командный состав бригады. Комбригу был объявлен строгий выговор, мне — тоже, а заместитель командира бригады по тылу был понижен в звании и в должности.
Как раз в это время я получил тяжелую контузию, снаряд разорвался прямо на входе в мою землянку, и все, кто находился внутри, были ранены или контужены.
Я потерял слух, появились неутихающие сильнейшие головные боли, говорил с трудом, но я не покидал бригаду, ставшую мне родной. Состояние ухудшалось, и когда комбриг, видя все это, отдал приказ отправить меня в госпиталь, то сил сопротивляться этому приказу у меня уже не оставалось. Через сортировочный эвакогоспиталь (СЭГ) меня отправили в эвакогоспиталь, который находился в станице Варениковской, где я пролечился более месяца, понемногу приходил в себя и должен был продолжать лечение далее, но вдруг меня вызвали к замначальника госпиталя, который передал мне приказ — явиться к начальнику медотдела армии. Это было в первых числах апреля 1944 года.
В Керчь с полевого аэродрома летел По-2 из звена санитарной авиации, и девушка-летчица по имени Надя подбросила меня до Керченского полуострова, в штаб Приморской армии. Явился к генералу Завалишину, доложил о прибытии.
Генерал спросил меня про мое здоровье и о том, знаю ли я, что мне объявлено взыскание и что я должен, хотя бы на короткое время, быть направлен на другую должность. Я ответил, что приказ с выводами комиссии я читал, уже находясь на лечении в госпитале, но там нет ни слова о переводе меня на другую должность.
Генерал сказал, что я назначаюсь на должность старшего врача 244-го Отдельного танкового полка, и пообещал, что как только спадет горячка (как он выразился), я получу назначение на должность, равноценную той, которую занимал ранее. Свое слово Завалишин сдержал, через пять месяцев я был назначен на должность начальника медицинской службы 78-го Укрепленного района (УР).
— Как приняли в новой части? Что представлял собой 224-й ОТП, какими танками был оснащен? Какие медико-санитарные подразделения были в этом полку?
— Полк находился в пригороде Керчи, в Колонке, и я быстро его нашел.
Командовал полком молодой, невысокий подполковник Михаил Георгиевич Малышев, ему было в то время всего 28 лет. Встретил он меня приветливо, и с первого дня в полку у меня с ним были добрые отношения. Сразу подружился с заместителем комполка по МТО майором Павлом Васильевичем Малаховым, который на первых порах опекал меня на новом месте. Замполитом полка был Капустин, замом по строевой Осипов, начальником штаба — Пронин, из ротных командиров запомнилась фамилия Бердников.
Полк был вооружен ленд-лизовскими танками: рота танков «Шерман», рота танков «Валлентайн», рота танков «Генерал Грант». Штат полка — 35 танков.
Танкисты неплохо относились к танкам «Шерман» с мягкой броней, а остальные машины презирали, и фраза: «Сгорел на Валентине» (в смысле на танке «Валлентайн») слышалась часто, полк все время нес серьезные потери.
Медслужба полка состояла из одного малочисленного медицинского взвода: один врач, старший фельдшер, несколько санинструкторов и санитаров во взводе и по одному санинструктору в каждой танковой роте. Какие фамилии мне запомнились из состава взвода? Фельдшер Белоусов, санинструктор Насонова.
Здесь я оказался в положении, как в пословице: сам жнец, сам кузнец, сам и на дуде игрец, быть одновременно и начальником и подчиненным, самому себе все задумывать и делать (именно так), было совсем не одно и то же, чем мне приходилось заниматься раньше… После того как познакомился с дислокацией танковых рот и других подразделений полка, узнал всю структуру и функциональные способности каждого из них, то следующим делом облазил все танки вдоль и поперек, чтобы понять наилучший путь эвакуации раненых танкистов из подбитых и горящих машин. И даже попробовал сам водить танк. В моем распоряжении была санитарная машина: самодельная деревянная будка на шасси совершенно разбитого «ГАЗ-АА». Но в первом же наступательном бою, когда 11 апреля полк принял участие в штурме Керчи и на поле боя остались подбитыми несколько наших танков «М3-С» и «М4-А2», выяснилось, что на нашей санмашине во время боя невозможно подобраться к этим танкам по изрытому воронками полю, да и машина сразу бы стала прекрасной мишенью для немцев.
Я поговорил с Малышевым, объяснил ситуацию, и он выделил медсанвзводу американский бронетранспортер, который после небольшой переделки сразу стал неплохой санитарной машиной.
— Когда полк вступил в боевые действия во время апрельского наступления 1944 года? Как развивалось для 224-го танкового полка дальнейшее наступление в Крыму?
— Немцы, видимо, знали точную дату нашего наступления, назначенного в ночь с 9 на 10 апреля, и еще за сутки до этого стали яростно обстреливать весь наш передний край из орудий всех калибров и из минометов. Били по площадям. Чувствовали, что им придется отступать, и чтобы было легче драпать, немцы расходовали весь свой боезапас.
11 апреля полк почти без потерь вошел в Керчь и без задержки двинулся вперед, но у Багерово наткнулся на серьезное сопротивление. Я находился вместе с командиром на КП полка, откуда хорошо было видно все поле боя, как маневрируют наши танки и по каким целям ведут огонь. Малышев через авианаводчика запросил помощь авиации, тот по рации передал соответствующие координаты для нанесения штурмового авиаудара.
Не прошло и двадцати минут, как в небе появились наши Ил-2 и еще на подлете… стали обстреливать наши позиции, приняв их за место расположения противника, было несколько раненых, которым мы с фельдшером сразу оказали помощь.
Авианаводчик не растерялся, успел выстрелить из ракетницы, подать сигнал — «Свои», и штурмовики отвернули в сторону, так и не сбросили на нас свой бомбовый груз.
Источник
Вход
Регистрация
Галерея
FAQ
