Форум "В Керчи"

Константин Симонов

В Керченских каменоломнях

"Я, нижеподписавшийся — член партизанского отряда имени Ленина гор. Керчи, — торжественно заявляю, что не дрогнет моя рука и сердце при выполнении священного долга перед Родиной в борьбе с гитлеровским бандитским полчищем.
За поруганную землю нашу, за сожженные города и села, за пытки, насилия и издевательства над моим народом я клянусь мстить врагу жестоко и беспощадно.
Я клянусь, что никакая пытка не сломит моего духа, я никогда не выдам ни тайн отряда, ни тайны моей Родины.
И если я откажусь от этой клятвы и торжественного обещания, то пусть моим уделом будет общее презрение и ненависть, а мерой мщения мне пусть явится мое физическое уничтожение и презрение к моей семье и потомству".

Под присягой подписались шестьдесят человек, шестьдесят керченских рабочих, каменотесов, литейщиков, рыбаков, партийных и беспартийных, решивших в дни немецкой оккупации остаться в родном городе и, чего бы это ни стоило, продолжать борьбу с врагом.
Присягу написал Николай Ильич Бантыш — начальник штаба партизанского отряда, потомственный рыбак, коренастый спокойный человек, с детства приученный морем ничему не удивляться и ни перед чем не отступать.
Подписывали присягу ночью. Бои уже шли под самой Керчью. Всю ночь слышались звуки приближающейся канонады. Через город к местам погрузки тянулись раненые.
Керчь славится своими каменоломнями. Под городом, у села Аджимушкай, у Камыш-Бурунского порта скалы изрыты бесконечными лабиринтами подземных коридоров с десятками ходов и выходов, с узкими черными галереями. Эти самые, старые и новые, каменоломни у деревни Аджимушкай и решили партизаны сделать своей крепостью.
В городе еще были наши, но уже засылали немцы шпионов, уже поднимали голову много лет выжидавшие этого случая предатели, уже надо было быть настороже, и отряд готовился к обороне строго и тайно.
Днем люди работали на заводах и на промыслах так же как всегда, а по ночам они шли под скалы, углублялись в каменные коридоры и строили там свою крепость. Ночь за ночью возили туда продукты, патроны, снаряжение, винтовки, ручные пулеметы, гранаты, фонари «летучая мышь», свечи, спички — все, что им могло пригодиться в течение ближайших же дней. Ничего нельзя было забыть, нельзя потому, что потом уже не выйдешь, потом уже, запертый в этих каменоломнях, будешь отрезан от всего мира, и долгое время не придется рассчитывать ни на чью помощь.
Все возили по ночам. В отряде не было ни одного шофера, но инженер Иванов, когда-то сдававший нормы на значок ГТО II ступени, года три назад имел любительские права. Никому постороннему нельзя было поручить перевозку, и заставили ездить Иванова. Это было настоящее мучение: машина делала с новоиспеченным шофером все, что хотела. Она то неожиданно останавливалась, то так же неожиданно для него снова ехала, но, так или иначе, к концу недели Иванов смог заявить, что он перевез все, что ему было приказано.
Но было еще одно осложнение. Нужно было запасти воды на три-четыре месяца. Для этого решили сложить внутри самых дальних галерей каменные ванны и зацементировать их. Среди партизан не было специалистов по цементу. Вызвали к себе трех старых рабочих, трех известных мастеров, и, доверившись их рабочей чести, посвятили в тайну отряда, взяв с них расписку о сохранении тайны.
Двое суток работали старики в подземелье. На третий день ванны были готовы, и в них стали заливать воду.
А скалы были такие: потуши свет — ты погиб, хоть родись там, в этой скале, но только потуши на минуту свет, и ты погиб. И вот по этим коридорам, освещаемым неровным мерцанием фонарей, ночь за ночью многие километры проходили люди, сгибаясь под тяжестью мешков со снаряжением и продовольствием.
Положение осложнялось еще и тем, что в верхних каменоломнях, через которые надо было пробираться в нижние, секретные, в последние дни стал собираться народ, спасавшийся от жестоких немецких бомбардировок Керчи. Партизаны по ночам осторожно проскальзывали мимо спящих, работали бесшумно и незаметно.
Начальник штаба вел целую канцелярию: заносил в книгу все доставленное под скалы, старался ничего не забыть и не пропустить.
В то же время он успевал вести еще и свой личный дневник.

«2 ноября. Сегодня была моя первая партизанская ночь, провел ее в скалах, выставил посты и дежурства. Немцев еще нет, но надо привыкать».

Это была первая запись в его дневнике. Следующий день и ночь прошли в окончательном подборе людей, и к утру 4 ноября шестьдесят человек — пятьдесят пять мужчин и пять женщин — собрались под скалой в своей новой, созданной их руками крепости.

«4 ноября. — Последний раз вышел на свет, — записал Бантыш в своем дневнике. — Был вечером дома, у матери, попрощался с нею. Я знал, что она не выдаст, и сказал ей, что остаюсь здесь. «Вот, — говорю, — наган, в случае чего — шесть на немцев, а седьмой — мой. А ничего хуже не будет. Так что не плачь». Но мать, конечно, плакала».

7 ноября немцы подошли совсем близко. Наверх вышел один из членов отряда — Войтенко. У него уже, как и у всех, не было никаких документов, только наган за пазухой. Ночью его задержали патрульные наших отступавших частей. Стали узнавать, кто он и откуда. Он не мог предъявить никаких документов и в то же время не имел права сообщить, что он партизан и где его отряд. Двое суток его держали под угрозой расстрела, положение казалось безвыходным. Его выручило счастье — нашлись люди, опознавшие его. На третьи сутки он вернулся в отряд, где уже была поднята тревога, где беспокоились: неужели он струсил, неужели ушел из отряда? Он вернулся живой и здоровый, только наган у него при аресте отобрали и потом почему-то не вернули, что послужило поводом для добродушного подтрунивания — еще не успел начать партизанских действий, а уже разоружил себя. «Эх ты, партизан», — говорили ему.
Все эти дни и ночи проходили в последних напряженных приготовлениях. Шла закладка камнем некоторых внутренних ходов, слишком широких отверстий. Галереи перегораживались каменными стенками, из-за которых в случае необходимости можно было скрытно вести огонь.

«10 ноября. — Мы задержали в каменоломне дезертира. Я наблюдал безвыходное положение человека, который сам себя приговорил к смерти, и в первый раз в жизни подписал человеку смертный приговор».

Такую запись оставил об этом у себя в дневнике начальник штаба. На самом деле это была целая история, тяжелая и сложная, в которой пришлось принимать решение жесткое, но необходимое. Из Красной Армии в дни последних боев дезертировал некто Рутковский. Он сначала пробрался в верхние каменоломни, а потом, обуреваемый страхом, решил спрятаться подальше, прополз в нижние. Так он наткнулся на партизанский пост. В широкой угловой галерее под керосиновой лампой, за сколоченным из нескольких досок столом собрался штаб. Дезертир стоял, окруженный партизанами, он заметно трусил. Его спросили, откуда он. Он сказал, что из Керчи, что фамилия его Руденко. Его обыскали. Оказалось, что он не Руденко, а Рутковский, что он не из Керчи, а из Джанкоя, что он хотел переждать и отсюда перебраться в уже давно занятый немцами Джанкой.
Прижатый к стенке, он дрожал и клялся, что он не хотел сделать ничего худого, что он просто боялся. Он хотел доказать, что он не враг, что он всего-навсего трус. Но трус сейчас был врагом.
Что было делать с этим человеком? Оставить его у себя— значит следить за ним, тратить на него силы людей, необходимые для борьбы с немцами. Отпустить его — значит рисковать тем, что он выдаст тайну отряда. Устроили короткий суд и приговорили его к смерти. В одной из дальних штолен приговор был приведен в исполнение.
Бои уже шли над головой. Глухо отдавалось в пещерах эхо выстрелов, грохот близкой бомбежки. Люди, дежурившие у секретных выходов, видели отсветы близкого пламени. Бантыш делал последние приготовления, ему даже было некогда записывать подробности в дневник. Его записи этих дней коротки и скупы.

«11 ноября. — Я наблюдал, как горел мой родной город. Я прожил в нем всю жизнь.
12 ноября. — Керчь еще горит. Пришел Майоров и на заседании штаба сказал, что Акмонайские каменоломни разгромлены немцами, и все, кто там был, погибли. Водворилось тяжелое молчание. Теперь нам, как никогда, нужны нервы и дух.
13 ноября — Как кобыла звонила».

Эта запись так, для памяти. Среди тяжелых переживаний, среди первых трудностей были и смешные житейские случаи, эта запись об одном из них. В те дни под скалою еще были лошади, возившие сюда воду. А ко всем проходам и постам была проведена сигнализация. Кобыла, шедшая в темноте по коридору, запуталась ногами в сигнализации и устроила тревогу на все каменоломни. С тех пор за долгие дни осады выработалась поговорка — во всех случаях, когда кто-нибудь устраивал ложную тревогу, говорили: «А! Как кобыла звонила!».
Начальник боепитания старый механик Перепелица, еще в девятнадцатом году партизанивший в этих каменоломнях, занят был устройством механической мастерской. Сдвинув железные очки на нос, он целыми днями копался, устраивая из всего, что было под рукой, хитроумные приспособления.

14 ноября с контрольного поста сообщили, что пришел Жабкин — один из тех трех стариков, которые делали цементные резервуары для воды, и мало того — пришел не один, а еще привел ко входу в каменоломни пятерых краснофлотцев.
Жабкина привели в штаб. Оказалось, что краснофлотцы стояли у него на квартире, и, когда немцы подошли вплотную, моряки, не успев переправиться со своей частью, стали расспрашивать старика, не знает ли он, где тут партизаны и как к ним податься. Старик, в простоте душевной решив, что клятва клятвой, а не пропадать же хорошим ребятам, привел их с собой в каменоломню. Начальник штаба молча вытащил присягу и показал старику. Старик молчал. Что ему было отвечать?
Это было 14, а 15 ноября Бантыш записал в своем дневнике только три слова: «Зоя, Зоя, Зоя...». Ему было тоскливо, он вспомнил жену, представил себе предстоящие тяжелые дни и такое далекое, бесконечно далекое свидание, — да будет ли еще оно, кто знает. Начиналась осада. Немцы уже были повсюду, они окружали каменоломни. Теперь, сколько бы ни было дел, какое бы ни было настроение, Бантыш считал своим долгом регулярно вести дневник.

«16 ноября. — Заложили ход, запалили шнуры и взорвали несколько выходов. Теперь к нам будет трудно добраться. На расстоянии тридцати метров в отверстие скалы видел немцев живых, пока еще живых. Охватило страшное, чувство. Вечером в Аджимушкае немцы расстреляли первых четырех человек. Ночью мы проводили партсобрание. Кипело зло. Хотелось плакать от злости. Думал о родных — о матери и о сестре.

17 ноября. — В 2.20 сделали тревогу. Прошло хорошо. Все на местах. Перепелица, видя, как я веду дневник и ведомости, пристроил мне лампу так, чтобы висела над столом. Потом лег спать, а когда проснулся, то сказал ребятам громко: ему якобы снился сон, что начальник штаба за подвеску лампы над столом дал ему сто граммов спирту и что у него всегда так бывает: если сон, то непременно в руку. Но я ему сказал, что на этот раз сон не в руку, хотя за лампу — спасибо. Разведка донесла о мародерстве немцев. Хочется воевать: кажется, что мы медлим, но нужна выдержка и еще раз выдержка. Надо сохранить силы и ударить тогда, когда сможем это сделать с большей пользой.

18 ноября. — Час ночи. День рождения жены. За стеной виден свет и слышны разговоры. Здесь в скалах каждый стук пальцем доносится за 200 метров. Все лежат. Черкез смотрит историко-революционный календарь. Над головой слышно, как едет немецкая подвода. Я достал фотографию жены. Войтенко поздравляет меня, глядит на фотографию и говорит: «Ну, Зоя Николаевна, пьем за твое здоровье. Зоя Николаевна, будь здорова».

19 ноября. — Обходил вдвоем с Голиковым все забои. Все в порядке. Все на своих местах.

20 ноября. — Налаживали телефонные аппараты. На главных постах поставили телефоны и провели провода к штабу. Все по-настоящему, как в крепости. Нашли брошенную в дыру немецкую листовку к партизанам».

20 ноября был последний сравнительно мирный день. 21-го немцы забрались в верхние каменоломни и стали выгонять население, гнездившееся в крайних коридорах. А 22-го, продолжая проникать все глубже, добрались и до наших постов. Было слышно, как солдаты с грохотом разбирают заложенные камнями галереи. Немцы боялись темноты. Разбирая камень, они стреляли вниз, в глухую пустоту, трассирующими пулями. Но там все молчало. Был приказ до поры до времени не отвечать на выстрелы. Ночью партизаны подошли к крайним проходам, заложили там фугаску, и, когда немцы на следующее утро пришли работать, все фугасы были взорваны. В галереях слышались крики и стоны. На второй день в разобранное отверстие донесся голос: «Рус, сдавайся, немец стрелять не будет!». Стоявший на посту партизан первым выстрелом разбил лампу, а когда немцы очутились в темноте, был взорван еще один фугас. В скалах все гремело и дрожало, они необычайно чувствительны на каждое сотрясение.
Так началась осада. 21-го был созван штаб, и в связи с тем, что немцам удалось обнаружить примерное местонахождение отряда, было решено сократить выдачу табака и спичек. С этого дня открывается полтора месяца напряженной ежедневной войны. Немцы начали сгонять население и одни проходы закладывать цементом, а другие, которые трудно было заложить, заваливали камнем при помощи взрывов. Они хотели похоронить отряд в каменоломнях. И надо сказать, что если бы им помогло население, знавшее тут почти каждую щелку, то это бы им удалось. Но насильно согнанные аджимушкайские крестьяне только лениво, под угрозой штыков, работали там, где им приказывали это делать немцы. Но никакие угрозы не могли заставить их рассказать немцам, где еще другие ходы, как добиться полной закупорки каменоломен. Целый полк немецкой пехоты был сосредоточен вокруг каменоломен, на всех выходах стояли многочисленные бессменные немецкие патрули. Но внутрь лезть было страшно. Страшно тем более, что, по немецким сведениям, которые было не в наших интересах опровергать, в каменоломнях скрывалось не шестьдесят партизан, а до двух тысяч.
Все труднее становилось выходить на разведку. Легкий стук был слышен за двести метров. Свет просачивался в щели. В одну из ночей партизан Виктор Иудин, пытаясь выйти на разведку, проделал в одном из верхних коридоров отверстие наружу. Но когда он высунулся до пояса, то оказалось, что отверстие проделано им у ног немецкого часового. Немец растерялся от неожиданности и не ударил Иудина штыком, а только приставил к спине, видимо, рассчитывая, что тот сдастся. Оцарапав спину о штык, Иудин скользнул обратно.
Все эти дни над скалой был слышен шум. Немцы боялись вылазок, боялись держать свои патрули на открытом месте и сверху на выступах скалы строили для часовых укрепленные точки с амбразурами. Они думали, что партизан много.
А у партизан не хватало людей. В каждой из бесконечных галерей нужно было держать охрану.
Любая неожиданность могла кончиться гибелью всего отряда, и люди дежурили по суткам, спали по два, по три часа.
Но война войной, а быт бытом. В осаде установился свой, необычный, пещерный быт. Его определял прежде всего мрак, абсолютный мрак, не позволявший судить ни о времени, ни о пространстве за пределами полуметра, освещенного лампой. В ведении начальника штаба находились суточные большие морские часы и календарь. За тем и другим он следил сам. Это было необыкновенно важно, ибо здесь, где день ничем не отличался от ночи, было не мудрено спутать числа и дни. Каждый вечер начальник штаба перевертывал листок календаря. Как выяснилось потом, после выхода на свет, календарь все время работал без ошибки, и только морской хронометр ушел вперед на два часа. Ели два раза в день. Сначала был хлеб, но в скалах страшная сырость, там все цветет и преет, и уже на вторую неделю партизаны питались лепешками, которые пекли домашним способом.
Раз в день, после завтрака, раздавали воду. Каждый получал свои два стакана воды на сутки и мог делать с ними что хотел. Водой заведовала Мария Родионовна, как ее называли — начальник водного режима. Она строго раздавала воду, каждый грамм которой был на учете.
С водой было тяжело. Кое-где в коридорах со сталактитов капали редкие капли холодной чистой воды. Каждый завел себе баночку и подвешивал ее под эту капель. Один в одном коридоре, другой в другом. Так у каждого набиралось добавочных иногда двадцать, иногда тридцать, иногда сорок граммов чистой воды в день. Как кому повезет. Один раз двое партизан пошли в дальнюю штольню, где были подвешены их банки с водой. Неожиданно у них потухла свеча.
Много часов бродили они в полном мраке, не в состоянии найти выхода. Только трудом всего отряда удалось их найти, озябших и смертельно утомленных.
В один прекрасный день начальник продовольствия Войтенко задумал сделать сюрприз всему отряду и соорудить винегрет. А меню утверждалось каждый раз не иначе, как начальником штаба. Войтенко пришел к нему и попросил разрешения сделать винегрет. Бантыш, которому эта мысль сразу улыбнулась, сгоряча разрешил. Но через минуту, отпустив начальника продовольствия, он вдруг вспомнил, что ведь бураки и картошку для винегрета надо варить в кожуре, и, стало быть, эта вода пропадет. Он немедленно пошел к Войтенко.

— Отменяется ваш винегрет, товарищ Войтенко, — сказал он сурово.
— Почему?
— А куда, интересно, ты денешь воду с картошки и бураков?
— С картошки? — переспросил Войтенко. — С картошки пойдет на суп.
— А с бураков?

На это Войтенко не мог ответить, он стал в тупик, и винегрет был запрещен. Целый день, однако, соблазненные этой гастрономической идеей, ходили партизаны к начальнику штаба, пытаясь смягчить его характер. К вечеру он махнул рукой.

— Э, была не была! — и дал полведра воды.

В первых числах декабря выпал снег. У проходов верхней каменоломни через наружные отверстия насыпало небольшие сугробы снега. В каменоломнях было грязно, сыро, стены были черны и скользки от плесени, и трудно даже передать, насколько остро у каждого, особенно у женщин, было желание помыться, хоть немножко помыться. К начальнику штаба и комиссару Черкезу явилась целая делегация с просьбой разрешить «пойти у немцев снега поворовать». Разрешение было дано. Ночью в один из коридоров принесли в ведрах снег, растопили его, и все по очереди мыли голову.
Начальник штаба продолжал вести дневник.

«5 декабря. — Провели собрание, встречали праздник Конституции.

7 декабря. — Был в верхних штольнях в разведке. Все обыкновенно.

8 декабря. — Немцы засыпают и заваливают верхние проходы. Сегодня с ними был один русский — предатель. Опознать его не удалось. Но по голосу примета — частое выражение: «едят его мухи». Ничего, выйдем, узнаем — кто.

9 декабря. — Оборудовали телефон на втором боковом посту.

10 декабря — Слышали с утра сильную бомбежку и зенитную стрельбу. Видимо, наши их беспокоят. В 12.30 немцы завалили круглую яму. Три сильных взрыва. Меньше еще на один выход. В 19.40 по нижнему ходу пошел в разведку Кочубей.

11 декабря. — Ничего особенного. Ждем Кочубея.

12 декабря. — Немцы опять бурят и подкладывают аммонал для взрыва. В 16.12 глухой взрыв. Завалило еще один проход. Ждем Кочубея. Все еще нет.

13 декабря. — В 14.40 вернулся Кочубей. Сколько радости!».

Сколько радости — вот и вся запись, которая осталась об этом событии в дневнике. Но разведка, в которую ходил Кочубей, заслуживает особого рассказа.
Кочубей отправился в разведку десятого. Он выбрался на исходное положение за край скалы. Пробравшись мимо немецких патрулей, пошел на окраину города, на Колонку. В полночь он тихо постучал в окно своего дома. Ему открыла жена, он был мокр и черен, как выходец с того света. Узнав в течение суток все, что можно было узнать, и все, что знали здесь, в городе, он вечером двенадцатого вернулся обратно. Но в темноте, преследуемый немцами, попал по ошибке не в ту штольню, в которой был спуск и проход вниз, а в другую, наглухо заложенную камнем.
Назад дороги не было. Тогда он остаток дня, ночь и утро руками, сдирая с них ногти и кожу, разбирал стену, проделывая себе узкое отверстие. Тринадцатого, окровавленный и обессиленный, он не пролез, а буквально упал сквозь него вниз к своим.
Можно легко представить, с каким нетерпением ждали его все эти люди, наглухо отрезанные от мира. Он сообщил, что Москва и Ленинград, по немецким сведениям, окружены, что немцам в Крыму обещают дать отпуск после взятия Севастополя и что, значит, ни Москва, ни Ленинград, ни Севастополь не взяты. В эти тяжелые дни это было огромной радостью. Но самым хорошим было то, что люди рассказывали, что с советских самолетов сброшены листовки населению, обещавшие, что Новый год мы будем встречать в Крыму вместе. Кочубея уложили отдыхать. Жизнь шла своим чередом.

Вечером того же дня Бантыш записал в дневник:

«13 декабря. — 20.30. Думали расстрелять Степаненко за вторичный сон на посту. Зайченко повел его расстреливать, но по дороге остановился, дал ему пять минут сроку, сказав: «По-стариковски тебе говорю: пойди попроси еще раз прощение перед отрядом, может, простят, а если нет, тогда что ж делать!». Степаненко вернулся, мы его простили на этот раз.

14 декабря. — Майоров, Голиков и я ходили проверять по коридорам возможность поступления к нам газа, потому что, по сведениям Кочубея, немцы готовят через некоторое время попытку отравить нас газами. Зажигали по коридорам факелы, проверяли движение дыма. Результат плохой. Все тянет вниз, прямо на нас.

15 декабря — Зайченко донес, что наверху слышен шум мотора: видимо, немцы решили бурить скалу сверху. Приказал раздать противогазы и приготовить камни для того, чтобы, если пробурят насквозь, подложить сразу под потолок камень, чтобы не заметили, что бурка прошла насквозь, и продолжали бурить дальше. 11.00. Немцы пробовали опять пройти под скалу. После перестрелки отбили. Одного убили, одного ранили.

16 декабря. — Все нормально. Был в разведке.

17 декабря. — В 12.30 — слышна бомбежка. В 13 — артогонь. Иудин в верхнюю дырку подслушал разговор проходящих: «Чем кончился этот бой?» Я обходил с Голиковым и Войтенко часть старых скал, пускали оттуда ракеты по коридорам, проверяли, и отсюда тоже дым тянет на нас.

18 декабря. — Немцы сделали еще девять взрывов. У отверстия, которое проделал Иудин, стоит целый караул. Немцы сбросили листовки, требующие сдачи.

19 декабря. — Наверху слышно, как наши бомбят немцев...

23 декабря. — Немцы продолжают заваливать шахты. Сегодня два сильных взрыва. Ночью бомбежка. Наши бомбят немцев. За ночь было до десяти налетов. Идет артиллерийский обстрел, очевидно, через залив с косы Чушка. Ночью в щели верхних галерей видно красное зарево. Горит порт.

24 декабря. — Немцы весь день бросают гранаты через верхние галереи. Днем несколько раз, судя по звукам, были налеты нашей авиации.

25 декабря. — Все время сильная бомбежка. Немцы пытались прорваться к главному ходу. После перестрелки отступили. Весь день опять стреляют по щелям из автоматов. Вечером слышались пятнадцать сильных взрывов. Это уже не у нас в шахте, а где-то наверху. Каждый из нас про себя думает, что, может быть, это десант, но друг другу пока не говорим, ждем, боимся верить.

26 декабря. — Непрекращающийся гул артиллерийского огня наверху. Носков и Буженко пошли на разведку в верхние галереи и, столкнувшись с немцами, двоих убили. Немцы отступили, началась сильная перестрелка. В 18 часов верхние посты донесли, что немецкая охрана начинает отходить от главных проходов. В 20 часов заседание штаба».

26 декабря... Этот день запомнился на всю жизнь каждому из просидевших здесь полтора месяца под скалой. Они ушли в скалы для того, чтобы бороться и, если нужно, умереть, но никому не хотелось умирать. В самые трудные дни, в самые черные минуты полного мрака, окружения, кажущейся безнадежности люди все-таки находили в себе силы верить в спасение и победу. У них был ограниченный запас воды и продовольствия, большой, но все-таки ограниченный. Здесь можно было отсидеться, сражаясь и уничтожая немцев, еще месяц, еще полтора, но в конце концов надо было выйти и погибнуть в неравном открытом бою. На это люди шли, об этом они были предупреждены и к этому были готовы. Но весь смысл их работы заключался в том, чтобы дождаться возвращения своих и, как неведомые мстители, выйдя из горных недр, ударить немцам в спину неожиданно и страшно.
Полтора месяца немцы держали вокруг каменоломен больше полка пехоты. Полтора месяца они тратили тысячи килограммов аммонала для того, чтобы закупорить каменоломню. Полтора месяца они каждый день боялись, что эти подземные силы вырвутся из каменоломен наверх, в город.
И — что самое главное — полтора месяца каждый человек в разгромленной, залитой кровью Керчи знал, что не все здесь взято немцами, что не всех им удалось согнуть, что есть еще и в самой Керчи другая сила и другая власть, которая каждый день и каждую ночь борется с немцами и уничтожает их.
Трудно оценить, что значит это ощущение для людей, живущих в оккупированном, задушенном городе. И если бы партизаны сделали только это, то все равно они бы с лихвой выполнили свою задачу. Но им хотелось большего. Они мечтали о большем. Они хотели своими руками задушить эти немецкие караулы, полтора месяца державшие их в мышеловке. Они хотели, оставшись в живых, увидеть вступление советских войск в Керчь и помочь этому вступлению. Они в это верили и этим жили.
И вот двадцать шестого в восемь вечера собрался штаб. Надо было выходить и начинать открытую борьбу. Они еще не знали, как развертывается бой, но что наши вступили на берег и где-то ведут бой, — это они твердо знали. Они все привыкли к дисциплине, и заседание штаба было деловым, обычным: разбивали отряд на боевые группы, назначали разведчиков. И только голоса были глуховаты от волнения, от сдерживаемого желания скорей, скорей выбраться наверх, увидеть своих и увидеть свет, настоящий дневной свет или даже пусть лунный, ночной, но все-таки свет.
Утром 27-го первые разведчики пробрались через верхние галереи, через заваленные взрывами штольни и вышли на свет. Был солнечный день, светило солнце, а кругом лежал холодный белый снег, и первые минуты света были нестерпимы. Люди плакали, так им резало глаза. Им было трудно целиться, они все время вытирали глаза. Немцы отходили.
Через Аджимушкай тянулись немецкие обозы. Партизаны вытащили наверх пулеметы и открыли огонь. Но в этот день мимо проходили еще большие немецкие части, гора была еще окружена, и, весь день ведя бой, все-таки не удалось вырваться из каменоломен на простор. Но 28-го с утра партизаны упрямо продолжали прорываться. Они один за другим откупоривали проходы и подходили все ближе к дороге, шедшей через Аджимушкай. Первой их жертвой был немецкий радиовзвод, оторвавшийся от своей колонны. Они разбили и сожгли радиостанцию и уничтожили всех, кто был около нее.
С горы отходили последние немецкие посты, охранявшие подступы к ней. Партизаны, привыкнув к свету, метко били по амбразурам немецких огневых точек и, заглушив их, двигались дальше вперед.
29-го в три часа дня они напали на продвигавшийся к городу большой обоз, зажгли шесть машин, захватили несколько десятков повозок, штабные документы немецкого пехотного полка и убили восемьдесят пять немцев, пытавшихся защищать обоз.
С этого часа партизанский отряд оседлал дорогу, ведущую через Аджимушкай на город, и немцам приходилось отходить, делая крюк по проселочным дорогам, неся потери от меткого ружейного и пулеметного огня.
К вечеру, ворвавшись в Аджимушкай, партизаны отбили четырнадцать заложников, которых завтра ждала казнь.
Они бы сделали еще больше, если бы их глаза так не болели от полуторамесячного мрака, если бы первые часы они не ходили почти как слепые от солнца и снега.

«И верится, и не верится, и не знаешь — ты ли это или нет, — записал в этот день в своем дневнике Бантыш — Кругом воздух, и стоишь во весь рост! Вынесли наверх и воткнули в скалу наше отрядное партизанское знамя».

А 30-го утром, в тот день, когда Керчь была занята десантом и когда оставалось еще несколько часов до встречи с регулярными советскими частями, на улицах деревни Аджимушкай появилось следующее объявление, напечатанное на машинке:





Так вся эта эпопея, начавшаяся торжественной и суровой присягой, кончилась этим скупым, таящим в себе сдержанную силу объявлением.

Керчь.
Март, 1942

Илья Сельвинский

Аджимушкай

Кто всхлипывает тут? Слеза мужская
Здесь может прозвучать кощунством.
Встать!
Страна велит нам почести воздать
Великим мертвецам Аджимушкая.
Воспрянь же, в мертвый погруженный сон.
Подземной цитадели гарнизон!

Здесь был военный госпиталь. Сюда
Спустились пехотинцы в два ряда,
Прикрыв движенье армии из Крыма.
В пещерах этих ожидал их тлен,
Один бы шаг, одно движенье мимо —
И пред тобой неведомое: плен!
Но, клятву всем дыханием запомня,
Бойцы, как в бой, ушли в каменоломни.
И вот они лежат по всем углам,
Где тьма нависла тяжело и хмуро —
Нет, не скелеты, а скорей скульптура,
С породой смешанная пополам.
Они белы, как гипс. Глухие своды
Их щедро осыпали в непогоды
Порошей своего известняка.
Порошу эту сырость закрепила,
И, наконец, как молот и зубило,
По ним прошло ваянье сквозняка.

Во мглистых коридорах подземелья
Белеют эти статуи Войны.
Вон, как ворота, встали валуны,
За ними чья-то маленькая келья —
Здесь на опрятный автоматец свой
Осыпался костями часовой.

А в глубине кровать. Соломы пук.
Из-под соломы выбежала крыса.
Полуоткрытый полковой сундук,
Где сторублевок желтые огрызья,
И копотью свечи у потолка
Колонкою записанные числа,
И монумент хозяина полка —
Окаменелый страж своей отчизны.

Товарищ! Кто ты? Может быть, с тобой
Сидели мы во фронтовой столовой?
Из блиндажа, не говоря ни слова,
Быть может, вместе наблюдали бой?
Скитались ли на Южном берегу,
О Маяковском споря до восхода,
И я с того печального похода
Твое рукопожатье берегу?

Вот здесь он жил. Вел записи потерь.
А хоронил чуть дальше — на погосте.
Оттуда в эту каменную дверь
Заглядывали черепные кости,
И, отрываясь от текущих дел,
Печально он в глазницы им глядел
И узнавал Алешу или Костю.

А делом у него была вода.
Воды в пещерах не было. По своду
Скоплялись капли, брезжа, как слюда, -
И свято собирал он эту воду.
Часов по десять (падая без сил)
Сосал он камень, напоенный влагой,
И в полночь умирающим носил
Три четверти вот этой плоской фляги.

Вот так он жил полгода. Чем он жил?
Надеждой? Да. Конечно, и надеждой.
Но сквознячок у сердца ворошил
Какое-то письмо. И запах нежный
Пахнул на нас дыханием тепла:
Здесь клякса солнца пролита была.
И уж не оттого ли в самом деле
Края бумаги пеплом облетели?

«Папусенька! — лепечет письмецо. —
Зачем ты нам так очень мало пишешь?
Пиши мне, миленький, большие. Слышишь?
А то возьму обижуся — и все!
Наташкин папа пишет аж из Сочи.
Ну, до свидания. Спокойной ночи».

«Родной мой! Этот почерк воробья
Тебе как будто незнаком? Вот то-то
(За этот год, что не было тебя,
Проведена немалая работа).
Ребенок прав. Я также бы просила
Писать побольше. Ну, хоть иногда...
Тебе бы это Родина простила.
Уж как-нибудь простила бы... Да-да!»

А он не слышит этих голосов.
Не вспомнит он Саратов или Нижний,
Средь хлопающих оживленных сов
Ушедший в камень. Белый. Неподвижный.
И все-таки коричневые орды
Не одолели стойкости его.
Как мощны плечи, поднятые гордо!
Какое в этом жесте торжество!

Недаром же, заметные едва
Средь жуткого учета провианта,
На камне нацарапаны слова
Слабеющими пальцами гиганта:
«Сегодня
вел
беседу у костра
о будущем падении
Берлина».

Да! Твой боец у смертного одра
Держался не одною дисциплиной.
Но вот к тебе в подземное жилище
Уже плывут живые голоса,
И постигают все твои величье
Металлом заблиставшие глаза.

Исполнены священного волненья,
В тебе легенду видя пред собой,
Шеренгами проходят поколенья,
Идущие из подземелья — в бой!

И ты нас учишь доблести военной,
Любви к Советской Родине своей
Так показательно, так вдохновенно,
С такой бессмертной силою страстей,
Что, покидая известковый свод
И выступив кавалерийской лавой,
Мы будто слышим лозунг величавый:
«Во имя революции — вперед!».

Аджимушкайские каменоломни.
Ноябрь 1943 года.

Атакуют подземные гарнизоны

Шесть месяцев держали аджимушкайцы активную, мужественную и стойкую оборону. В дерзких, неожиданно навязанных фашистам боях воины подземных гарнизонов уничтожали живую силу и технику противника. До последней минуты жизни бились с врагами герои керченских катакомб. Об этом свидетельствуют коллективная память участников обороны, документы военных лет, признания фашистских захватчиков. В публикуемом ниже материале использованы официальные сводки, записи из журналов боевых действий, страницы из дневников.

Хронику боевых действий подготовили военный историк В. В. Абрамов, составитель сборника Б. Е. Серман и заведующий Аджимушкайским филиалом Керченского историко-археологического музея С. М. Щербак.
Условные обозначения: МО — Министерство обороны, ЦВМА — Центральный Военно-Морской Архив, ф, — фонд, оп. — опись, л. — лист.

Хроника боевых действий

Май

В течение 11 мая на Керченском полуострове наши войска вели упорные бои с перешедшими в наступление немецко-фашистскими войсками.
Сов информбюро. Вечернее сообщение 11 мая 1942 г..
Немецко-фашистские войска перешли в наступление на Керченском полуострове 8 мая, нанеся главный удар в полосе действий 44-й армии.

В течение ночи 14 мая на Керченском полуострове продолжались ожесточенные бои.
Совинформбюро. Утреннее сообщение 14 мая 1942 г.

Донесение полковника П. М. Ягунова: Командующему войсками Крымского фронта (в его отсутствие командующему 51-й армией). 16 мая, 9.30, каменоломня. Противник силой до 2-х рот при поддержке 16 танков овладел с. Аджимушкай. В 8.30 16 мая мною была предпринята атака с целью выбить противника из села. Атака оказалась неудачной ввиду отсутствия артогня. Имеются убитые и раненые. Потери подсчитываются. Связь с подразделениями и частями потеряна, за исключением подразделений, непосредственно охраняющих подступы в каменоломню... Полковник Ягунов.
Архив МО СССР, ф. 215, оп. 1185, д 66, л. 24.
15 мая фашисты пытались прорвать нашу оборону на участке между Аджимушкаем и заводом им. Войкова, но сделать это им не удалось. Понеся большие потери в живой силе и технике, враг к исходу дня откатился. Утром 16 мая атаки противника продолжались. Ему удалось прорвать оборону севернее Аджимушкая. В прорыв двинулись 40 танков с автоматчиками. См. архив Министерства обороны СССР, ф. 15, бр. ПВО, оп. 441727, д. 1, л. 39.

Радиограмма командующего Крымским фронтом генерал-лейтенанта Д. Т. Козлова:
9 ч. 50 мин. 16.5.42 г. Командарму 44-й и полковнику Ягунову:
1. Ваша задача обеспечить направление на Капканы — Еникале, прочно удерживать рубеж 78,8, зап. окраина Колонка.
2. В ваше подчинение передается отряд полковника Ягунова, действующий в районе Аджимушкай.
3. Уделите особое внимание правому флангу, где обстановка создается крайне тяжелой.
4. Отход и эвакуация вашего участка обороны по особому приказу.
Архив МО СССР, ф. 399, оп. 9385, д. 16. л. 184.

По сведениям противника:
...От командующего русским фронтом в Крыму генерал-лейтенанта Козлова Ягунов получил приказ продержаться до возвращения Красной Армии. Этот приказ точно выполнялся...
Донесение оккупационного командования «О советском движении сопротивления в каменоломнях Аджимушкая (Крым)».
Партархив Крымского обкома Компартии Украины, ф. 849, оп. I, д. 198, лл. 92—97.

Полковник Ягунов честно выполнил приказ, обороняя район Аджимушкая. Он не имел приказа на отход, а на выход из окружения у него едва ли были силы, так как он не имел ни пушек, ни танков. Связь с Ягуновым была прервана, и восстановить ее не удалось, несмотря на попытки арьергарда 51 армии прорваться к окруженным.
Письмо генерал - лейтенанта Д. Т. Козлова — бывшего командующего Крымским фронтом.
Письмо генерал-лейтенанта Д. Г. Козлова написано после войны В. В Абрамову. Фотокопия письма имеется в Керченском историко-археологическом музее.

По сведениям противника:
17 мая 1942 г. 330-й день войны. Обстановка: на Керченском полуострове остатки противника продолжают оказывать ожесточенное сопротивление северо-восточнее Керчи...
18 мая 1942 г. 331-й день войны.
Обстановка: на Керченском полуострове остались лишь незначительные, но отчаянно сопротивляющиеся остатки частей противника.
Из дневника начальника генерального штаба сухопутных войск Германии генерал - полковника Ф. Гальдера. Военное издательство Министерства обороны СССР. М., 1971, стр. 248, 249.

18.5.42. Запись, сделанная младшим лейтенантом Александром Трофименко после боя: «...Последний раз продумываю план. Разбиваю на группы по 20 человек. Выделяю старшего группы. Задача всем ясна, ждем общего сигнала. Встретился с Верхутиным, который будет давать сигнал для общей атаки. Вылезаю на поверхность, рассматриваю. Оказалось, метрах в 100 от колодца стоят два танка. Приказываю противотанковому расчету уничтожить. Пять-шесть выстрелов, и танк загорелся, а другой обратился в бегство. Путь свободен. Слышу сигнал «В атаку».Сжимаю автомат, встаю во весь рост.
— За мной, товарищи, за Родину!
Грянули выстрелы. Дымом закрыло небо. Вперед! Враг дрогнул, в беспорядке начал отступать. Вижу, два автоматчика стоя ведут огонь по нашим. Падаю на землю. Даю две очереди. Хорошо, ей-богу, хорошо! Один свалился в сторону, другой остался на своем месте. Славно стреляет автомат — грозное русское оружие. А ребята с правого фланга давно уже пробились вперед, с криком "ура", громят врага. Слева в лощине показался танк. Танкисты растерялись от смелого натиска наших героев. Забыли, что у них имеются пулеметы, стали стрелять прямой наводкой по одиночным целям из 75-мм пушки. Конечно, попасть трудно, хотя и расстояние довольно близкое. Однако снаряды ударялись в стенки катакомб, рвались и таким образом поражали наших бойцов. Приказываю уничтожить танк, но танкисты, наверное, разгадали замысел и побыстрее удалились к церкви и оттуда стали вести ураганный пулеметный огонь. Задача была выполнена, поэтому приказано было отступить, оставив заградительный отряд в захваченных нами домиках. На поле сражения осталось более 50 фрицев убитыми и несколько десятков ранеными.
Наших не вернулось 4 и 3 были ранены...
Из дневника, найденного в катакомбах Аджимушкая в январе 1944 года. Копия дневника публикуется в настоящем сборнике.

По сведениям противника:
Немецкий военный журнал 1942 года «Deutsche Wehr», издававшийся только для офицеров и генералов, описывая бой 18 и 19 мая в этом районе, 12 июня сообщил о каких-то советских десантах в ближайшем тылу гитлеровцев, которые были настолько сильны, что принуждали фашистов оставлять захваченные перед этим позиции.
Никаких десантов, конечно, советское командование не высаживало. Это были атаки подземного гарнизона. Фашисты не знали хорошо расположения каменоломен, не знали первое время, что там находится несколько тысяч наших воинов, неожиданные атаки аджимушкайцев принимали как внезапна сброшенные десанты.

21.5.42 года. Утром был объявлен приказ. В нем указывалось, что все подразделения, группы и отдельные военнослужащие Красной Армии, находящиеся в зоне Аджимушкайских каменоломен, независимо от их прежней принадлежности, сводятся в полк, которому присваивается наименование: Отдельный полк обороны Аджимушкайских каменоломен...
Далее объявлялось о назначении руководящего состава полка и батальонов. Командиром полка и начальником гарнизона — полковник П. М. Ягунов, комиссаром полка — старший батальонный комиссар И. П. Парахин, начальником штаба полка — старший лейтенант П. Е. Сидоров, заместителем командира полка — полковник Ф. А. Верушкин, начальником тыла — майор С. Т. Колесников, его помощником по материально-техническому обеспечению — старший лейтенант Н. Н. Белов, начальником продовольственного снабжения — майор А. И. Пирогов, командирами батальонов: подполковник Г. М. Бурмин, майор А. П. Панов, капитан В. М, Левицкий; комиссаром штаба — С. М. Исаков...
Приказ заканчивался словами, обращенными ко всему личному составу:
«День и ночь блюсти строжайший революционный порядок, как зеницу ока беречь воинское товарищество.Ни при каких условиях, даже перед лицом смерти, не помышлять о сдаче в плен.Проявление малодушия командование рассматривает как измену Родине и будет карать трусов и паникеров по всей строгости революционных законов Советского социалистического государства. Победа или смерть! Другого выхода у нас нет.
Да здравствует наша победа! Да здравствует наша советская Родина! Смерть немецким оккупантам!»
Из книги участника обороны Аджимушкая Андрея Пирогова «Крепость солдатских сердец». Издательство «Советская Россия», 1974, стр. 39—40.

По сведениям противника:
В Центральных катакомбах была проведено военное и политическое объединение под руководством полковника Ягунова.
Донесение оккупационного командования «О советском движении сопротивления в каменоломнях Аджимушкая (Крым)». Партархив Крымского обкома Компартии Украины ф. 849, оп. 1, д. 198, л л. 92—97.

21.5.42. По данным, заслуживающим доверия, в районе Аджимушкай группа наших войск в количестве 5000 человек продолжала сопротивление противнику... Противник вел бой с группой наших бойцов, продолжающих сопротивление в каменоломнях Аджимушкая.
Архив МО СССР, ф. 224, ОП. 760, д. 50, лл. 67, 68.
Точное количество наших воинов, занявших оборону в каменоломнях, известно тогда не было. В этих сведениях численность приуменьшена.

21.7.42. На берегу противника наблюдалась орудийно-пулеметная перестрелка в районе завода Войкова — каменоломни. По данным во вторую половину дня до 50 солдат вели окопные работы в районе каменоломен.
ЦВМА, ф. 1081, оп. 17396, д. 71, л. 2.

22.5.42. 7.05 мин. В районе завода Войкова слышны сильные взрывы авиабомб и зенитная стрельба.
ЦВМА, ф. 1087, оп. 5, д. 1, л. 87.

21—23 мая было решено пробиться в сторону завода имени Войкова, откуда было уже недалеко и до берега пролива. Для этого мобилизовалось все оружие, которое мы имели в каменоломнях. Атака началась рано утром, в наступление пошло несколько тысяч человек. Сначала у нас был некоторый успех : удалось уничтожить несколько огневых точек противника и продвинуться вперед. Но дальше нас задержал массированный огонь гитлеровцев. Пришлось отойти обратно в каменоломни. В этой атаке мы понесли большие потери. Был убит мой командир и фронтовой друг старший лейтенант А. И. Костин, командиры взводов А. К. Король и И. А. Молодецкий и другие, фамилии которых не сохранились в памяти.
Из воспоминаний участника обороны А. И. Лодыгина.

23.5.42, Немцы начали взрывать выходы из каменоломен.
Архив МО СССР, ф, 288, оп. 9925, д. 4, л. 116.

В ночь с 23 на 24 мая была дана команда выйти на поверхность, выбить фашистов на пути движения и пробиться к переправам через Керченский пролив. В этом бою я получил ранение в голову...
Из воспоминаний участника обороны Аджимушкая М. Т. Ткаченко, хранящихся в Керченском историко-археологическом музее.

24.5.42. В борьбе с несдающимися подземными гарнизонами фашисты применили отравляющие вещества.
Из воспоминаний участника обороны Аджимушкая парторга роты А. Г. Степаненко, хранящихся в Керченском историко - археологическом музее.
В печати опубликовано множество материалов, подтверждающих это преступление гитлеровских захватчиков. Накануне первой газовой атаки в Керчи, 22 мая 1942 года, начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковник Гальдер записал в своем дневнике: «Генерал Окснер: доклад о состоянии полков химических минометов. Вопросы подготовки химической войны». Позже, 13 июля 1942 года, в этом же дневнике Гальдера появилась следующая запись:«Генерал Окснер: доклад об участии химических войск в боях за Керчь».

Из приказа 29.5.42 г. 13.00 Командующему 47-й армией, подписанного командующим Северо-Кавказским фронтом Маршалом Советского Союза С. М. Буденным, начальником штаба Северо-Кавказского фронта генерал- майором Г. Ф. Захаровым, членом Совета фронта адмиралом флота Советского Союза И. С. Исаковым:
...По данным всех видов разведки, в районе Аджимушкайских каменоломен находятся наши командиры и бойцы, которые продолжают оказывать упорное сопротивление противнику.
Архив МО СССР, ф. 224, оп. 760, д. 23, л. 5.

29.5.42. В район Керчи прибыло два полка вражеской мотопехоты. Группа наших бойцов продолжала сопротивление противнику в районе Аджимушкая на Керченском полуострове.
Архив МО СССР, ф. 224, оп. 760, д. 50, л. 74.

30.5.42. Для связи с Аджимушкайской группой войск, оставшейся в период отхода на Керченском полуострове, в ночь на 31.5.42 г. высажено из разведгруппы два человека местных жителей в районе западнее м. Хрони. Высадка группы разведчиков штаба 47-й армии не удалась.
Архив МО СССР, ф. 402, оп. 9575, д. 73, л. 7.

31.5.42. Для связи с Аджимушкайской группой в ночь на 1 июня высажено две группы 3 и 4 человека разведотдела 47-й армии в районе между м. Тархан и м. Хрони.
Архив МО СССР, ф. 402, оп» 9575, д. 73, л. 8.
Много раз еще были предприняты попытки связаться с аджимушкайцами, оказать им необходимую помощь. Группа в 16 человек высадилась в деревне Жуковке, затем выходили на керченскую землю разведчики из 11, из 25 человек. В архиве Министерства обороны хранятся документы, рассказывающие о подготовке десантной операции войск Северо-Кавказского фронта в конце июня 1942 года. Однако ни одна попытка пробиться к защитникам Аджимушкая не удалась, так плотно было фашистское окружение каменоломен. См. данные архива Министерства обороны СССР: ф. 402, оп. 9575, д. 73, л. 7; ф. 224, оп. 760, д. 45, л 33; ф. 402, оп. 9575, д. 21, л. 1; ф. 402, оп. 9571, д. 21, л. 9.

Июнь

4.6.42. 13.00. В районе Аджимушкайских каменоломен и западнее слышны взрывы.
Архив МО СССР, ф. 402, оп. 9581, д. 3, л 21.

5.6.42. По дополнительным данным, на западной окраине завода Войкова орудийная стрельба.
Архив МО СССР, ф. 402, оп. 9581, д. 3, л. 33.
Западная окраина завода им. Войкова граничит с Аджимушкайскими каменоломнями.

13.6.42. Противник продолжает укрепление восточной части Керченского полуострова. По агентурным данным, не проверенным, в Аджимушкайских каменоломнях много наших войск, окруженных фашистами. Гитлеровцы взрывают каменоломни и пускают газ.
Архив МО СССР, ф. 402, оп. 9575, д. 73, л. 14.
Еще одно свидетельство: в книге Ф. Пико «Загубленная пехота», изданной в 1957 г. во Франкфурте-на-Майне, говорится: «Очищение города продолжалось более длительное время, так как значительные подразделения русских, превратившись в горняков, ушли под землю и превратили подземный лабиринт в гнездо сопротивления, откуда непрерывно и неожиданно атаковали».

13.6.42. По агентурным данным: наши войска, находящиеся в Аджимушкайских каменоломнях, окружены фашистскими войсками. По словам вражеских солдат, в каменоломнях находится до 30 тыс. красноармейцев. (Численность преувеличена) Ночью завязывается перестрелка. Гитлеровцы взрывают каменоломни, пускают газ.
Архив МО СССР. ф. 402, оп. '9581, д. 3. л. 67.

14.6.42. В Керчи было 5 фашистских полков. Больше половины их находится сейчас у каменоломен, где наши войска. Из рассказов гитлеровцев, они несут большие потери в борьбе с нашими оставшимися частями.
Архив МО СССР, ф. 402, оп. 9581, д. 3, л. 70.

Свидетельствует участник обороны Аджимушкая: В начале июня командование подземным гарнизоном решило сделать большую вылазку... Первыми вышли автоматчики и словно растаяли в темноте. За ними пошли мы с разобранными танковыми пулеметами и быстро начали их собирать и занимать позиции. За нами появились минометчики, а за ними остальные стрелки. Время было выбрано очень удачно: после дневной жары немцы еще благодушничали, ракет пускали мало, и дополнительные посты вдоль проволоки перед каменоломнями не были поставлены. За какие-нибудь десять минут мы подготовились к бою, и по команде (сверчок, как у футболистов) пулеметы и минометы накрыли немецкие точки вдоль проволоки, а автоматчики гранатами разрывали проволочное заграждение...
Нападение для немцев было настолько неожиданным, а наш прорыв настолько стремительным, что ближайшие огневые точки были сразу смяты и оставшиеся в живых драпанули в сторону города и завода Войкова, а наши уже хозяйничали в селе...
Из воспоминаний Н. Д. Немцова — участника обороны Аджимушкая, бывшего пулеметчика подземного гарнизона. Воспоминания хранятся в Керченском историко - археологическом музее. Сокращенный вариант их публикуется в этом сборнике.

В ночь на 17 июня полковник Ягунов приказал провести разведку боем...
...Раньше всех донеслись звуки боя с юго-востока от Капкан. Сперва там раздалось несколько винтовочных выстрелов, затем короткие пулеметные и автоматные очереди. Местность осветилась ракетами, ружейная перестрелка дополнилась разрывами гранат и мин. Стало понятно, что группа натолкнулась на превосходящие силы противника и завязала неравный бой. По приказу Ягунова на помощь ей майор Панов вывел сперва одну, затем вторую роту своего батальона. Достигнув места боя, роты дружно атаковали фашистов и, продолжая наступать, оттеснили противника от поселка Колонка и Карантинной слободки.
Вводить в бой остальные силы полка было слишком рискованно, и Ягунов дал приказ вернуться в катакомбы.
Отходили с боем. Подошедшая немецкая часть начала контратаку. Ее отбили. Противник попытался отрезать пути отхода нашим бойцам. Не удалось. Тогда, преследуя отходящих, вражеские солдаты попытались ворваться на территорию каменоломен. Выдвинув на возвышенность станковые пулеметы, бойцы охранения встретили наседающих гитлеровцев градом свинца, и те, неся значительные потери, вынуждены были откатиться...
Из книги А. Пирогова «Крепость солдатских сердец». Издательство «Советская Россия», 1974, стр. 78-79.

28.6.42. Наблюдением с катеров 27 и 28-го отмечались стрельба и взрывы в районе Аджимушкайских каменоломен.
Архив МО СССР. ф.402, оп. 9581., д. 3, л. 138.

30.6.42, В 14 часов 45 мин. в каменоломнях произошел большой взрыв.
ЦВМА, ф. 1087, оп. 5, д. 1048, л. 37.

30.6.42. В районе Баксы ружейно-пулеметная стрельба и глухие взрывы.
Архив МО СССР, ф. 402, оп. 9581, д. 4, л. 1.

Свидетельствует участник обороны Аджимушкая:
Много раз в конце мая и в течение июня группами выходили мои товарищи на поверхность с самыми различными заданиями, одним из которых было установление связи с нашими частями на Тамани.
Чтобы обеспечить выход этих групп, предпринимались вылазки силами одного, иногда двух взводов, прикрывающих разведчиков, отвлекающих внимание гитлеровцев.
Выходили аджимушкайцы скрытно, с разных сторон, а затем, рассредоточившись, неожиданно открывали огонь, сеяли в рядах противника панику, старались подольше продержаться на поверхности.
Таким образом был обеспечен выход нашей разведгруппы с задачей переправиться на Большую землю и сообщить там о борьбе подземного гарнизона.
Полковник Ягунов лично руководил подготовкой, строго следил за секретностью операции.
...Я знаю, что тот, кто продолжал после нас борьбу в каменоломнях, оставался верен своему долгу. Подземная крепость осталась непобежденной, потому что была она не из камня, а из несгибаемого боевого духа солдат, из любви к Родине.
Из воспоминаний Е. Г. Буханца, хранящихся в Керченском историко - археологическом музее.

Июль

9 июля 1942 года в 2 часа 40 мин. Ружейно-пулеметная стрельба и артстрельба в районе Керченских каменоломен. В течение ночи в районе каменоломен слышны взрывы и выстрелы.
Архив МО СССР, ф. 402,оп. 9581, д. 4, л л. 36, 47.

Перед решительным июльским боем у нас состоялось партийное собрание. На нем шла речь о готовности к боевым действиям и был прием в ряды Коммунистической партии. Мы приняли кандидатом в члены партии Василия Ивановича Марченко из деревни Хворостянка бывшего Боброво-Дворского района Белгородской области и Владимира Ивановича Сергеенко. Они сказали тогда, что жизни своей не пожалеют в борьбе с фашистскими захватчиками. И отдали свои жизни в бою с врагами во время смелой вылазки. Бесстрашно сражался младший лейтенант Иван Иосифович Федосеенко...
Из воспоминаний участника обороны А. Г. Степаненко, хранящихся в Керченском историко - археологическом музее.

20.7.42.5.00 Артиллерийская батарея противника из района горы Митридат выпустила 11 снарядов по Аджимушкайским каменоломням.
Архив МО СССР, ф. 402, оп. 9581, д. 4, лл. 76. 80.
Артиллерия фашистов не стала бы стрелять по каменоломням, рискуя попасть в своих. Это значит, что фашистов в районе Аджимушкая в то время не было. Их изгнали защитники Аджимушкая, занявшие местность, прилегающую к каменоломням.
Участники обороны Аджимушкая хорошо помнят дерзкую операцию в начале июля 1942 года. Руководили ею полковник П. М. Ягунов, старший батальонный комиссар И. П. Парахин, начальник штаба старший лейтенант П. Е. Сидоров. Бесстрашно действовала группа, которой командовал подполковник Г. М. Бурмин. Гарнизон оккупантов отступил из поселка, солдаты Ягунова вернулись в катакомбы с большими трофеями.

Помню, в июле были созданы группы — боевые четверки, которым поручались вылазки, чтобы добыть продукты. В ночь с 20 на 21 июля вышло на поверхность несколько четверок. В одну из них входили мои товарищи Н. Немцов, Н. Смолин, Калиниченко...
Из воспоминаний участника обороны Аджимушкая П. И. Попова, хранящихся в Керченском историко-археологическом музее

23.7.42. В 6 часов в районе Аджимушкая слышна артиллерийская стрельба.
Архив МО СССР, ф. 402, оп. 9581, д. 4, л. 86.

29.7.42. В период с 1 часа до 2 часов противник освещал ракетами район Аджимушкая. Наблюдением установлено: в районе Керчи и завода Войкова сильная стрельба, в каменоломнях сильные взрывы.
Архив МО СССР, ф. 402, оп. 9581, д. 4, л. 112.

Август

4.8.42. В 22 часа 30 мин. в районе завода Войкова слышна ружейно-пулеметная стрельба.
Архив МО СССР, ф. 402, оп. 9581, д. 4, ли 12.

Сентябрь

Оперативные донесения о боевых действиях подземных гарнизонов не обнаружены.
Три месяца вели аджимушкайцы постоянные бои с противником. Редели ряды солдат подземелья. Горсточка воинов оставалась в каменоломнях. Это были слабые, истощенные голодом, измученные болезнями люди. Но и они держались в августе, в сентябре, октябре. Не просто держались, но находили в себе силы сопротивляться.

Октябрь

По сведениям противника:
В конце октября в результате допросов было установлено, что оставшееся население Центральной катакомбы планировало в ближайшие дни насильственный выход из окружения. Во время операций 28, 29 и 31 10.42 были извлечены остатки групп, и катакомбы окончательно были очищены. При этом было ранено 20 наших солдат».
Донесение оккупационного командования «О советском движении сопротивления в каменоломнях Аджимушкая (Крым)».
И тогда, когда гитлеровцы считали, что Аджимушкайские каменоломни уже полностью очищены от советских солдат, оставшиеся в живых бойцы подземелья продолжали оказывать сопротивление фашистским захватчикам. Сами враги подтверждают это: «14.XI.42 из пещеры Аджим-Ушкай под Керчью был обстрелян пост... 20 участников сопротивления, среди них начальник штаба советский старший лейтенант, были арестованы». См. Партархив Крымского обкома Компартии Украины. Ф. 849, оп. 1, д. 198, л. 7.
Аджимушкайцы с честью выполнили свой долг.
Героическая защита Севастополя, перемоловшая на подступах к городу отборные фашистские части, смелые десанты на Феодосию и Керчь, мужество всех воинов, сражавшихся на крымской земле, в том числе и солдат подземных гарнизонов Аджимушкая, сорвали фашистские планы прорваться на Кавказ через Керчь. Гитлеровцам пришлось штурмовать Ростов, форсировать Дон и преодолевать длительный путь через донские и кубанские степи до предгорий Кавказа, где они были остановлены, а затем отброшены.

Сергей Смирнов

Непобеждённая крепость

То, что произошло в этот день, 25 мая 1942 года, в подземельях Аджимушкая, является одним из самых чудовищных и бесчеловечных злодеяний гитлеровского фашизма. Вооруженные бойцы и командиры, активно сражавшиеся с врагом, составляли только часть всего населения этого подземного города, и жертвой преступления немцев должны были в первую очередь стать беззащитные женщины, дети и старики.
Жуткие, душераздирающие сцены разыгрывались в этот день во мраке Аджимушкайских подземелий. Толпы людей, видящих перед собой неизбежную смерть, охваченные паникой, бросив свое имущество, кинулись бежать к выходам из каменоломен. Задыхаясь, они неистово, лихорадочно работали, разбирая завалы, сделанные немцами. А снаружи немецкие солдаты, хохоча и забавляясь, бросали через отверстия в эти толпы новые дымовые шашки и гранаты, которые, разрываясь, убивали и калечили сотни людей.
У военных положение было не лучше. Только немногие из них имели противогазы, и они бросились спасать умирающих раненых, детей, женщин, подтаскивая их к амбразурам или пробивая новые вентиляционные отверстия наружу. Другие старались спастись, дыша через мокрую тряпку, или, найдя на полу тоннеля сырое место, ложились ничком, уткнувшись лицом в грязь и пытаясь дышать сквозь слой влажной земли. Некоторым удалось таким образом спастись. Третьи, не видя выхода, предпочитали покончить с собой, но не сдаваться в плен врагу, и десятки бойцов и командиров приняли смерть от собственной руки.
Только к вечеру перестали работать немецкие машины, нагнетающие дым в каменоломни. Мало-помалу воздух в подземельях очистился, и можно было зажечь факелы.
Как только закончилась газовая атака врага, командиры подземного гарнизона собрались на совещание. Обстановка резко изменилась, и нужно было обсудить и решить множество важных вопросов. И прежде всего предстояло решить главный вопрос — что делать гарнизону дальше.
У защитников каменоломен было два выхода: оставаться на месте и продолжать свою оборону или попытаться ночью внезапным ударом прорвать кольцо врага и затем идти на соединение с партизанами, которые, по имевшимся сведениям, действовали в районе Старого Крыма, в густых крымских лесах. Эта проблема вызывала самые горячие споры.
Обсудив все возможные варианты действий, командиры решили, что гарнизон должен остаться на месте и продолжать борьбу.
Теперь нужно было подумать об организации дальнейшей обороны. Первым делом следовало подготовиться к новым газо-дымовым атакам — с утра немцы могли повторить их. Решили тотчас же начать строить импровизированные газоубежища.
Надо было за ночь сделать множество других неотложных дел. Убрать трупы, валявшиеся в подземельях, — похоронить их или отнести в дальние отсеки тоннелей. Учесть всех людей, оставшихся в живых после первой газовой атаки, и заново распределить их по подразделениям. Взять на строгий учет все запасы продовольствия и подумать о снабжении водой. Выработать строгий порядок жизни и боевых действий этого подземного гарнизона, потому что только такой порядок и железная дисциплина могли помочь защитникам каменоломен преодолеть все невероятные трудности, возникшие перед ними. Все это было подробно обсуждено в ту ночь командирами.
Всю ночь в самых дальних подземельях шло строительство убежищ. Выбранные для них помещения отгораживались стенами, сложенными из камня. Со складов взяли брезент, в коридорах подбирали брошенные плащ-палатки, одеяла, шинели и из этого сшивали большие, широкие занавесы — их вешали перед входом в убежище, чтобы преградить доступ дыму. Первое, самое просторное и самое надежное, газоубежище построили для госпиталя, в котором находились десятки раненых и больных. К утру были готовы и несколько других помещений. Теперь с началом газвой атаки весь гарнизон мог укрыться в этих убежищах. Противогазы раздали только командирам и бойцам дежурных подразделений, которые во время газовых атак должны были находиться у входов в подземелье и своим огнем отражать попытки врага проникнуть внутрь.
А пока шло строительство убежищ, другие команды занимались уборкой трупов. На складах под руководством интенданта Желтовского происходил учет всего оставшегося продовольствия. Отправились на вылазку, команды водоносов. Несколько командиров инженерных войск бродили по подземельям, составляя их план. Их уверенно водили по этому лабиринту двое — мужчина в штатской одежде и мальчик-подросток.
Это были житель Керчи Николай Семенович Данченко и его сын Коля. Местный уроженец, Николай Семенович к тому же одно время работал в каменоломнях и превосходно знал расположение подземелий. А когда в 1941 году в Керчь пришли немцы, он и Коля вместе с партизанами ушли в каменоломни и провели там несколько недель, до тех пор, пока в декабре сюда не вернулись наши войска. Когда же пришлось уходить во второй раз, Данченко не колебался. На этот раз он привел туда, в каменоломни, не только Колю, но и свою жену с маленькой дочкой. Но накануне, во время газовой атаки, жена Данченко и его дочка вместе с другими женщинами и детьми вышли наверх и были схвачены в плен, а Николай Семенович и Коля решили до конца остаться с защитниками каменоломен. Они оказались очень полезными — первое время служили проводниками по этим подземельям, потом помогли составить план каменоломен и, зная хорошо окрестности, были неоценимыми советчиками, когда планировались ночные вылазки гарнизона. Так и погибли они впоследствии без следа в подземельях, вместе с большинством их защитников.
Наступило утро, и снова заработали нагнетательные машины немцев. Снова заклубился в подземельях удушливый едкий дым, и гарнизон по команде укрылся в своих новых газоубежищах. Люди с волнением ожидали этого испытания — будут ли убежища достаточно надежными, не проникнет ли туда ядовитый дым?
Дым, правда, находил щели и просачивался внутрь, но все же его было немного. Люди кашляли, но кое-как могли дышать. Погибали только те, у кого были слабые легкие. И вскоре гарнизон приспособился к этим ежедневным газодымовым атакам противника.
А противник повторял эти газовые атаки с немецкой методичностью изо дня в день на протяжении полутора месяцев. И каждый день немцы действовали строго по расписанию. В один и тот же утренний час запускались в ход нагнетательные машины, и каменоломни заполнялись дымом, концентрация которого все росла. В полдень наступал перерыв на несколько часов — немцы обедали и отдыхали. За эти часы дым улетучивался, и снова можно было ходить по подземелью. А потом начинался «вечерний сеанс», продолжавшийся почти до захода солнца. И только ночью гарнизон получал длительную передышку.
Первое время было немало случаев, когда во время этих газовых атак погибали люди, неожиданно застигнутые вдали от убежищ и не имевшие с собой противогазов. Блуждая в клубах густого дыма, они теряли верное направление и погибали, не успевая добраться до ближайшего газоубежища. Тогда на помощь пришли связисты.
В каменоломнях находились большие склады имущества связи и инженерного оборудования. Здесь хранилось огромное количество телефонного кабеля — может быть, десятки или даже сотни километров. Этот кабель протянули по всем тоннелям и коридорам, и теперь, если человек был внезапно застигнут газовой атакой, он мог, держась за нитку провода, быстро добраться до ближайшего газоубежища.
Этот телефонный кабель сослужил и другую важную службу защитникам каменоломен: он помог решить проблему освещения подземелий.
Вначале в каменоломнях был кое-какой запас бензина, работал движок, и часть тоннелей освещалась даже электрическим светом. Потом запас кончился, движок остановился, и электричество погасло. Было еще небольшое количество керосина и солярки, и это горючее стали использовать для освещения, изготовляя самодельные коптилки и плошки. Потом кончилось и это. Оставался только один древний способ освещения — лучина. На лучины расходовали теперь доски и ящики, хранившиеся на складах.
И вдруг кто-то обнаружил, что если изоляцию телефонного кабеля зажечь, то она горит неярким, дымным пламенем, которого, впрочем, было вполне достаточно для того, чтобы осветить себе путь по подземным коридорам. Связисты тотчас же нарезали кабель кусками, и с этих пор каждый из защитников ходил по подземельям, держа в руках такой тусклый факел. Экономить тут не приходилось — кабеля на складах хватило бы даже на целый год подземной обороны. Единственным неудобством оказалось то, что эти факелы слишком сильно коптили, и лица людей теперь всегда были покрыты слоем сажи. Но с этим уж приходилось мириться.
Если проблему освещения удалось решить довольна просто, то хуже обстояло дело с питанием и с водой. Уже давно кончилась конина. Каждый защитник подземелья получал еще ежедневно в своем пайке немного сухарей или муки, но их запасы на складе вскоре должны были иссякнуть. Немногим больше сохранилось комбижира и разных круп. Зато оставалось много сахару и чаю, и этими продуктами гарнизон был обеспечен надолго. Как бы то ни было, и без того скудный паек приходилось все время уменьшать, и командиры с тревогой следили, как тают запасы продуктов на складе.
Но еще хуже обстояло дело с водой. Теперь путь к колодцу, который находился у главного входа в каменоломни, был начисто отрезан. Немцы взяли все подходы к колодцу под круглосуточный пулеметный обстрел и зорко стерегли каждое движение осажденных. Даже ночью пробраться за водой стало невозможно — немцы непрерывно бросали над колодцем осветительные ракеты, здесь было светло, как днем, и каждые пять-десять минут заранее наведенные пулеметы простреливали это место длинными очередями. Редкому смельчаку теперь удавалось вернуться оттуда невредимым, и десятки людей заплатили жизнью за попытку достать из колодца воду. В конце концов командование, желая избежать лишних потерь, запретило эти походы за водой.
Тогда саперы предложили другой выход. Надо было рассчитать и пробить наклонную подземную галерею, которая вывела бы из каменоломен прямо в ствол колодца на несколько метров ниже поверхности земли. В этом случае можно было бы набирать воду, не выходя наверх. Предложение было принято, и его тотчас же начали осуществлять. Как ни трудно было прокладывать подземную галерею в сплошной толще камня, саперы работали днем и ночью и постепенно продвигались все дальше и дальше, приближаясь к стволу колодца. Но, видимо, по стуку немцы догадались об этой работе. И тогда они приняли свои контрмеры. Как раз над тем местом, где шли работы, саперы противника выдолбили колодец, заложили туда взрывчатку и произвели взрыв.
Почти готовый подземный ход оказался заваленным, и при этом погибла часть работавших здесь бойцов. Работу пришлось прекратить.
Предметом главной заботы и гордостью всего гарнизона каменоломен был подземный госпиталь. В необычайно тяжких условиях, почти без медикаментов и бинтов, изнемогая от голода и жажды, в темных, сырых помещениях врачи и медицинские сестры буквально совершали чудеса, самоотверженно ухаживая за ранеными. При тусклом, коптящем свете лучин, на грубо сколоченных столах хирурги ухитрялись делать сложнейшие операции. Здесь не только спасали жизнь людям — десятки раненых бойцов и командиров после пребывания в госпитале снова возвращались в строй и брали в руки оружие, продолжая бороться с врагом.



Одной надеждой жили защитники каменоломен — ожиданием того дня, когда на востоке снова загремят пушки, в Керченском проливе появятся стаи десантных судов и наши войска опять начнут высаживаться на крымском побережье в районе Керчи. Именно этой самой главной задаче будущего была подчинена вся жизнь и борьба подземного гарнизона. В штабе обороны разработали подробнейший план действий, приуроченных к этому желанному моменту. Каждый батальон, каждая рота знали хорошо, что им предстоит делать, когда этот момент наступит. И все ждали его с нетерпением и с замиранием сердца.
И вот, наконец, однажды ночью на востоке действительно раздался гул артиллерии и на керченском побережье стали рваться тяжелые снаряды. Наши крупнокалиберные орудия с таманского берега Кавказа открыли огонь по району Керчи. Мгновенно все каменоломни пришли в движение. В несколько минут подземный полк занял исходные позиции для атаки по составленному заранее расписанию, роты и батальоны сосредоточились у выходов из каменоломен. Люди стояли, сжимая оружие, дрожа от волнения, готовые по первому сигналу ринуться наружу, опрокинуть и смять врага. Но сигнала не последовало; когда наступил рассвет, в проливе не появилось десантных судов, а пушки вскоре прекратили огонь. Это не было десантной операцией — это был обычный обстрел.
Но люди продолжали надеяться терпеливо и упорно. Они были уверены, что десант не заставит себя долго ждать. Эту уверенность еще больше укрепляла в них мужественная борьба севастопольского гарнизона — они знали, что город-герой держится, отражает штурмы врага, и напряженно следили за его сопротивлением.
Они знали это потому, что, будучи почти наглухо отрезанными от внешнего мира, все же оказались связанными с ним одной тоненькой ниточкой — радио. В каменоломнях была своя радиостанция. В первые дни она питалась от движка, а потом, когда кончилось горючее, в ход пошли сухие батареи, небольшой запас которых хранился на складе у связистов. Но-этого питания хватило ненадолго — батареи вскоре разрядились. И тогда бывшие в составе подземного гарнизона бойцы и командиры войск связи соорудили из того же телефонного кабеля и из других материалов самодельную динамо-машину, точно рассчитав ее на необходимое напряжение. Эту динамо-машину крутили вручную, сменяясь по очереди, в то время как радист принимал сводки Советского Информбюро или передавал радиограммы.
Голос Родины, мощный радиоголос Москвы, проникал сюда, под землю, через все каменные преграды. Радиостанция каменоломен ежедневно принимала из Москвы сводки Советского Информбюро, защитники каменоломен знали о событиях на фронтах и, конечно, с особым волнением ловили все то, что относилось к боям за Севастополь. Подземный гарнизон Аджимушкая чувствовал себя как бы родным братом города-героя и черпал новые силы в его стойкости.



Там, наверху, стояло жаркое, благодатное крымское лето. Сверкало под солнцем, тихо плескалось в берега ласковое Черное море. Кое-где из пробитых наверх амбразур наблюдателям был виден морской берег и бронзовые голые тела немецких солдат, загорающих на солнце. Уже по-летнему темными, густо-зелеными становились окрестные сады, ветер приносил с собой запахи каких-то цветов и свежее соленое дыхание моря.
А тут, под землей, царили вечный мрак, сырость и холод камня. Страшные, похожие на жителей пещерного века люди бродили по этим подземельям. Они шатались от усталости, голода и жажды, но руки их крепко держали оружие. Они тщательно заботились, чтобы их оружие всегда было в чистоте, хотя сами не мылись уже в течение многих недель и ходили грязные, завшивевшие, в рваной, висящей лохмотьями одежде. Исхудавшие, с бледными, землистыми лицами, с пересохшими ртами, с красными, воспаленными от бессонницы и ядовитого дыма глазами, обросшие бородами, закопченные от дымного огня своих факелов, эти люди изменились настолько, что даже близкие друзья теперь могли узнавать друг друга только по голосу. И если бы кто-нибудь мог взглянуть на них со стороны, он, вероятно, подумал бы, что люди, дошедшие до такого состояния, неизбежно должны потерять и свой внутренний человеческий облик.
Но это было совсем не так. Защитники каменоломен все время оставались советскими людьми, живущими по законам и моральному кодексу нашего общества. И сейчас, когда смотришь на их подземную эпопею через призму прошедших десятилетий, невольно кажется, что чем тяжелее были условия жизни гарнизона, чем грязнее и измученнее становились тела и лица людей, тем выше, чище и благороднее выглядело все, что они делали, хотя сами защитники каменоломен вовсе не догадывались об этом.
Они были не только полноценным коллективом советских людей. Они были, как это ни удивительно, вполне организованной и боеспособной советской воинской частью, которая жила почти такой же насыщенной, упорядоченной жизнью, как и любая другая воинская часть на фронте или в тылу нашей страны.
Умные, опытные командиры аджимушкайцев понимали, что в этих тяжких условиях самыми страшными врагами подземного гарнизона будут моральная неустойчивость, недостаток дисциплины и организованности, отсутствие содержательной, целеустремленной жизни. И они сделали все, чтобы их бойцы как можно меньше чувствовали свою оторванность от Родины и от армии. Вся жизнь защитников каменоломен была строго организована и регламентирована.
С утра часть подразделений, снабженных противогазами, уходила нести службу. Бойцы занимали свои места у выходов из каменоломен, в амбразурах и на наблюдательных пунктах. Другие шли выполнять необходимые хозяйственные работы. Остальные роты собирались в газоубежищах на военные занятия.
Прежде всего бойцам читали сводку Советского Информбюро — принятая радистом, она за ночь перепечатывалась в штабе на машинке в достаточном количестве экземпляров и к утру поступала во все подразделения. Затем начиналась военная учеба — командиры изучали с бойцами оружие, тактику, военную технику. Политработники проводили политинформации или читали лекции о международном положении. День проходил в этих занятиях.
А когда наступал вечер, в подземельях начинали работать «клубы». В одном месте звучал баян и люди хором пели любимые песни. В другом — играл патефон и даже шли танцы. В третьем — организовывали вечер самодеятельности, декламировали стихи или, собравшись тесным кружком, при свете лучины читали вслух какую-нибудь книгу.
В подразделениях регулярно проходили партсобрания; любой вопрос жизни и быта гарнизона, любое происшествие становилось предметом обсуждения коммунистов; и партийная организация защитников каменоломен все время росла— новые и новые командиры и бойцы подавали заявления в партию.
Все это помогало поддерживать в людях бодрость духа, уверенность в победе, и даже в самой страшной обстановке защитники каменоломен не поддавались отчаянию.
Но главным, что помогало людям жить и переносить все испытания, была их повседневная, планомерная борьба с врагом. Подземный гарнизон Аджимушкая выполнял свою боевую задачу так же, как выполняли ее в это время тысячи других частей и подразделений Красной Армии на всем тысячекилометровом протяжении фронта. Он выполнял эту задачу, хотя и не получал приказов свыше и был лишен связи со своим командованием.
Штаб гарнизона по-прежнему прилагал все усилия к тому, чтобы установить связь с Большой землей. Кроме тех призывов, которые ежедневно и безрезультатно передавались по радио, время от времени снаряжались на связь группы разведчиков. Им ставили задачу пробиться сквозь кольцо осаждавших каменоломни немцев, дойти до партизан, а оттуда перейти через фронт и доложить командованию о борьбе подземного гарнизона. Но разведчики уходили и не возвращались обратно.
А оборона продолжалась своим чередом. Все так же непрерывно дежурили у амбразур меткие стрелки, и стоило врагу появиться в поле их зрения, он падал, настигнутый пулей. Немецкие солдаты днем всячески избегали показываться в районе каменоломен. Днем и ночью велось неусыпное и зоркое наблюдение за противником. Наблюдательные пункты были хитро замаскированы и устраивались в самых неожиданных для врага местах.
Один из таких наблюдательных пунктов находился долгое время в сарае на окраине деревни Аджимушкай, почти в самом расположении немцев. Как раз под этим сараем, недалеко от поверхности земли, проходил один из подземных тоннелей. По совету своих постоянных «консультантов» — Николая Семеновича Данченко и его сына Коли — защитники каменоломен пробили потолок тоннеля именно в этом месте. Отверстие, как и рассчитывал Данченко, вышло прямо в сарай. Дыра в полу была тщательно замаскирована, и с тех пор на чердаке сарая всегда дежурили наблюдатели подземного гарнизона, приносившие очень ценные сведения обо всем, что делается в расположении противника. Но как-то в сарай случайно вошли несколько вражеских солдат, и один из них неожиданно провалился в замаскированное отверстие. Так чистая случайность заставила ликвидировать этот наблюдательный пункт.
Постоянное наблюдение за противником давало возможность иногда предугадывать его намерения, и, главное, позволяло гарнизону вести активные боевые действия. По данным, которые доставляли наблюдатели, в штабе разрабатывались планы ночных вылазок. Эти вылазки устраивались регулярно и обходились дорого врагу. Глубокой ночью, когда немцы спали, подземный гарнизон неожиданно вырывался наружу и атаковал врага в его расположении, навязывая ему рукопашный бой. Из этих ночных вылазок защитники каменоломен обычно возвращались в свои подземелья с богатыми трофеями, оружием и продовольствием, захваченным на складах противника, небольшим запасом воды, которую во время боя успевали набрать специальные команды. А случалось, сюда приводили и пленных фашистов. Немцы закладывали минные поля у выходов из подземелий, опутывали весь район каменоломен проволочными заграждениями, но, несмотря на все это, вылазки гарнизона продолжались.



Изо дня в день работали нагнетательные машины, накачивая в каменоломни ядовитый дым, и лишь после того, как враг окончательно убедился, что гарнизон применился к этому и уже не несет потерь, немцы прекратили газо-дымовые атаки. Противник пытался засылать в подземелья своих агентов то под видом бежавшего от них военнопленного, то под маской местного жителя. Эти люди старались посеять неверие и панику среди защитников каменоломен, а иногда и предательски убивали их. Но гарнизон вскоре научился распознавать вражеских лазутчиков, их быстро вылавливали и уничтожали.
Гитлеровцы начали применять новые средства борьбы. Однажды защитники каменоломен услышали над своими головами стук ломов и кирок. Немцы явно долбили сверху какой-то колодец, может быть, надеясь проникнуть отсюда в подземелья. Но стук этот вскоре затих, и вдруг в этом месте раздался сильный взрыв, который обрушил потолок и стены тоннелей в радиусе нескольких десятков метров. Под обвалом погибла группа бойцов.
Эти взрывы стали повторяться все чаще и чаще. Гитлеровцы выдалбливали в камне глубокие колодцы, закладывали туда десять — пятнадцать тяжелых авиабомб и производили взрыв. Взрывы были такой силы, что даже на окраине Керчи, в нескольких километрах от Аджимушкая, в домах вылетали из окон стекла. А внизу на значительном пространстве обрушивались потолок и стены тоннелей.
Сначала гарнизон нес во время таких обвалов тяжелые потери. Потом был найден способ избегать потерь. Была создана особая команда «слухачей» во главе со старшим лейтенантом Николаем Беловым, тем самым, который когда-то командовал обороной на поверхности у входа в каменоломни. Группы этих «слухачей» непрерывно ходили по тоннелям и коридорам, чутко прислушиваясь к каждому звуку, доносившемуся до них. Как только сверху слышался стук ломов и кирок и становилось ясным, что немцы роют здесь очередной колодец, из ближайших подземелий людей переводили в другие места, и, когда раздавался взрыв, жертв уже не было. Но взрывы продолжались, немцы закладывали всё новые и новые колодцы, располагая их в шахматном порядке, и как бы теснили под землей защитников каменоломен.
Борьба не прекращалась. Саперы, строившие подземный колодец, наконец, добрались до воды. Эта работа, продолжавшаяся много недель, стоила не только сил, но и человеческих жизней. Каждый метр пути сквозь камень приходилось прокладывать, соблюдая все меры предосторожности, не нарушая тишины, чтобы противник не мог обнаружить колодца. Много сил пришлось отдать, чтобы продвинуться в глубины неподатливого камня. Зато теперь в каменоломне оказался свой колодец, и смерть от жажды уже не угрожала людям. Это была вода, которую враг уже не мог отнять у подземного гарнизона.
Но другая смерть, смерть от голода, неумолимо надвигалась все ближе. Наступил момент, когда запасы продовольствия оказались исчерпанными. Теперь у защитников каменоломен оставались для питания только чай и сахар, которые, как я говорил, в большом количестве хранились на складах. Люди проявляли чудеса изобретательности, чтобы как-то разнообразить эту пищу. Из чая варили что-то вроде супа, сахар перетапливали на огне. Но все это помогало мало. Начались тяжелые желудочные болезни, и смертность все возрастала.
Иногда группе разведчиков ночью удавалось пробраться сквозь минные поля, сквозь проволочные заграждения немцев, и тогда они возвращались с охапками лебеды и другой травы, которая росла в окрестностях каменоломен. Эту траву ели с жадностью, как какое-то невиданное заморское лакомство. Кто-то вспомнил, что в дальних отсеках тоннелей зарыты ноги лошадей. В первые дни обороны, когда гарнизон еще питался кониной, ноги убитых лошадей с копытами зарывали в землю. И вот сейчас вспомнили об этом. Копыта, конечно, были вырыты, и из них варили некое подобие супа, раздавая это варево бойцам. Потом и копыта кончились. Тогда в пищу пошли крысы. Но крыс в каменоломнях было мало — они не могли жить в этом каменном мешке.
Прошли август, сентябрь. Осень была в разгаре, по ночам становилось холоднее, и вдали глухо гудело штормовое море. Но днем солнце еще грело, и, когда его лучи попадали в пробитую наружу амбразуру, защитники каменоломен, отвыкшие от тепла и света, с наслаждением грелись в этом солнечном лучике, по очереди, уступая друг другу место. Днем все так же гремели взрывы, и новые участки подземелий оказывались разрушенными.
Таяли силы подземного гарнизона. Погиб отважный командир «слухачей» старший лейтенант Николай Белов, гибли другие командиры и бойцы. Все чаще умирали люди от голода и от ран, а оставшиеся едва держались на ногах, и уже нельзя было устраивать ночные вылазки, и даже не хватало сил подбирать и хоронить умерших.
То и дело группы защитников каменоломен, отрезанные от своих взрывами, попадали в немецкий плен. Оказался в плену и лейтенант Николай Ефремов, который много лет спустя первым рассказал мне о борьбе подземного гарнизона.

...Так закончила свою удивительную борьбу подземная крепость. Красноречивые следы этой борьбы видели своими глазами наши бойцы и командиры, которые в ноябре 1943 года освободили Аджимушкай и первыми спустились в подземелье.

Дневник,найденный в катакомбах

На протяжении многих лет считалось, что автором этого дневника является политрук 2-го батальона 83-й бригады морской пехоты лейтенант Александр Сариков.
Но в дневнике указывается местожительство, семейное положение, называются близкие друзья другого аджимушкайца — бывшего учителя Александра Ивановича Трофименко. Остался в живых комсорг батальона Николай Дмитриевич Филиппов, имя которого называется в дневнике. На страницах найденной тетради пишется о друге автора дневника младшем лейтенанте Владимире Костенко. О дружбе младшего лейтенанта с Александром Трофименко и Николаем Филипповым рассказал отец погибшего Костенко. Следовательно, больше оснований считать автором дневника Александра Трофименко.

В январе 1944 года в Центральных каменоломнях была найдена полуистлевшая тетрадь с записями, сделанными в дни осады. Нашел ее лейтенант административной службы Ф. А. Грицай. Дневник был перепечатан на машинке. Одна из копий вошла в «Следственное дело о злодеяниях немецких войск на территории с. Аджимушкай». Подлинник дневника, к сожалению, был утерян, и найти его пока не удалось.
Публикуем дневник по тексту из следственного дела, хранящегося в архиве Министерства обороны СССР.
Комментарии к двум дневникам, публикуемым в настоящем сборнике, написаны В. В. Абрамовым.

Два с половиной месяца здесь были живые бандиты. Много вреда принесли они мирному населению. Не будем говорить о том, что разрушили жилые дома, увели скот, забрали одежду и продукты питания, но еще и убивали десятки тысяч мирных людей. Кровавые следы останутся на долгие годы, и будут знать их не только наши дети, но и их внуки. Рядом со мной стоит старуха, ей 62 года, зовут ее Дарья, она у могилы своих 2-х сынов и 3-х дочерей, здесь вот они лежат, их расстреляли среди белого дня, она указала на большое разваленное здание своей костлявой высохшей рукой. «Здесь фашисты загнали до 2000 мирных людей. Долго томили они их без пищи, без воды, после чего, поставив несколько пулеметов, расстреляли тут же. 3 дня лилась кровь. Это кровь наших братьев, сестер, отцов, сынов. Она останется в нашей памяти, и мы не забудем фашистских извергов». Такими словами говорила старуха. Но разгул бандитов в нашем родном Крыму продлится недолго.
Стужа, холод, невылазная грязь, дует смертельный, холодный ветер. Крым еще такого холода не видел. Но нет таких преград, чтобы наша героическая Красная Армия не переборола. Плавно и без всякой боязни смертоносные корабли подходят к берегу Крыма. Вот уже и видна Керчь. Корабли привезли бесстрашных сынов Родины. Они на смерть смотрят прямо, без боязни, они знают, за что бороться. Я не забуду бесстрашного командира батальона капитана Панова Аркадия Павловича, одного из участников высадки десанта в Керчь. Это человек нашего времени, воспитан партией большевиков и трижды закален в бою. Сейчас предо мной стоит образ этого бесстрашного человека, это самый простой рабочий, небольшого роста, довольно солидный, всегда со своей улыбкой, но и строг. Он не любит расхлябанности. В любых условиях требует воинской дисциплины, но и сам дисциплинированный, всегда показывает пример низовым командирам. «Я желал пойти на Крымский фронт, я хорошо знаю, что это ответственный фронт. Хорошо определил свое место — 23 года тому назад я влился в нашу большевистскую партию и предан ей до последнего дыхания. Меня назначили в 83 морскую бригаду командиром 3 батальона, где был издан приказ высадиться десантом (В данном случае автор дневника делает запись как бы прямо со слов А. П. Панова. Такие приемы характерны для автора.) 26 декабря в северной части Керчи — мыс Хрони, западнее Красного Кута». Медленно, плавно по морскому простору двигался корабль «Заря». Наши бойцы устремили все внимание туда, где братья находятся под гнетом фашизма.
Они спешили освободить поскорее от погани нашу священную землю. У борта стоял парень, ему от роду 32 года, но по его лицу видно, что пережито много. Он сжимал автомат. Сердце билось чаще и чаще. Это Капран Александр Илларионович, раньше он любил бродить по своим родным полям, любоваться, как наливалось, созревало зерно, он сам из крестьян и поэтому крепко любил свое колхозное хозяйство.
(Капитан А. И. Капран родился 10/2 1910 года в с. Лыговка Сахновщанского района Харьковской области. В Красной Армии с 1932 года, член ВКП(б). В 1941—1942 годах воевал в составе 83-й бригады морской пехоты. За образцовое выполнение боевой задачи в феврале 1942 года награжден орденом Красного Знамени [архив Министерства обороны СССР (Далее: AMO), личное дело Капрана А. И. № 1593797; ф. 215, оп. 1194, д. 2]. В настоящее время жена и дочь А. И. Капрана проживают в Саратовской области.)
Сейчас у него пролетает серия картин: «Эх, черт побери, как там наши готовятся к весеннему севу. Отремонтировали ли машины, есть ли посевное зерно, сумеют ли его сохранить? А все-таки проклятому фрицу не дали загадить нашу землю». Мало ли еще что у него было в голове, но дело подходило к концу, корабль уже был совсем на не далеком расстоянии. Артиллерия открыла огонь.

26 декабря. Что за погода. Дует холодный ветер. Мороз до 20 градусов. Моросит не то дождь, не то снег. Канонада артиллерии растет и растет. «За мной, за Родину. За друга, за учителя, за родного Сталина. Вперед за мной!» Впереди, сжимая автомат, бежал командир батальона тов. Панов. За ним шел вверенный ему батальон. Но это было не так легко, как писать или читать, пришлось пройти метров 50 по воде вброд, а потом уже бежать по родной земле. Дрогнули фрицы. Бежали куда только видели их подлые глаза.
Бойцы, командиры и политработники не слыхали, что их одежда взялась льдом, они шли вперед за своим командиром. Подлые бандиты пытались еще обороняться, но было поздно. С левого фланга слышен был грозный голос капитана Капрана. Он перерезал фланг отхода, беспощадно на своем пути уничтожал врага. Вот вновь слышен его голос: «За мной, вперед, за Родину». Нет пощады бандитам. Так был освобожден 27 декабря г. Керчь.
(Фактически Керчь была освобождена не 27-го, а 30 декабря 1941 года. События Керченского десанта в дневнике описаны, вероятно, со слов участников, поэтому имеются неточности. А. П. Казмирчук, проживающий в настоящее время в г. Черноострове Хмельницкой области, рассказывает: «После окончания Орджоникидзевского училища связи
в октябре 1941 года я был направлен в 83-ю отдельную стрелковую бригаду морской пехоты.
Там я был назначен начальником связи батальона, которым командовал капитан А. И. Капран, комиссаром батальона был Н. Г. Тесленко. Во время высадки десантом наш батальон был погружен на 2 или 3 тральщика. Мы должны были прибыть к месту высадки (мыс. Хрони) к 5 часам утра, но после выхода из Темрюка попали в шторм, поэтому с десантом запоздали. Высадка на берег была очень трудной из-за шторма и огня противника. Высадился 3-й батальон, которым командовал капитан А. П. Панов. Наш же батальон высадился не полностью, а только с одного корабля. С этой частью батальона десантировался комиссар Н. Г. Тесленко. За проявленный героизм и удержание плацдарма он получил звание Героя Советского Союза. Другая же часть батальона, во главе которой был Капран, возвратилась обратно в Темрюк и высаживалась на Керченский полуостров позднее».)
Подлые бандиты были отогнаны на 80 км от Керчи. Радостно, со слезами на глазах встречало население наших бойцов. Здесь было много всевозможных рассказов об издевательствах. Вновь зажил город. Началась нормальная жизнь. Однако враг не спал, он готовил все свои силы для того, чтобы вновь забрать в свои руки Керчь. По всему фронту он стягивал все свои силы: технику, танки, самолеты — и ждал часа наступления...

7 мая. На левом фланге идет жестокий бой. Фрицы наступают по всему фронту. 500 самолетов бомбят левый фланг, до 300 танков. Артиллерия бьет железным кулаком. Трудно устоять. Левый фланг дрогнул, стали в беспорядке отступать.

8 мая. Отступил и правый фланг, хотя с большим ожесточенным боем. Тысячи трупов фашистской погани остались на поле боя. Фашисты предпринимают психическую атаку.
(Фактически наступление немецко-фашистских войск на Керченском полуострове началось не 7-го, а 8 мая. Правый фланг нашего фронта на Акмонайском перешейке отошел не 8-го, а 11 мая.)

9, 10, 11 мая. Наши части отступают, ведя ожесточенные бои на всем фронте.

12—13 мая. Части наши заняли оборону возле города Керчи.

18—19 мая. Продолжаются бои в районе города. Часть наших войск сумела переправиться на тот берег. Остальные засели в катакомбах. Почему так все получилось? Неужели наша армия небоеспособна? Неужели она не могла устоять против подлых фрицев? Нет, совершенно нет...
Резерв имел немалое количество хороших командиров, политработников (Имеется в виду резерв командного состава Крымского фронта.), которые быстро формировали роты исключительно из командного состава и занимали оборону. Надо обратить внимание на то, что офицеры из резерва совершенно не имели оружия. Поэтому приходилось наспех вооружаться всем, что могли достать. Мы обратились к отступающим из 44-й армии с требованием занять оборону. Но люди были в панике. Это самый худший яд.
Наспех сформировали наш первый батальон, командование принял капитан Панов А. П., комиссар политрук Верхутин. Я попал в 1 роту и был назначен политруком этой роты. Командир роты капитан Деряветко. В роту вошли исключительно наши лейтенанты танково-истребительной роты.
(Осенью 1943 года в каменоломнях был также найден «Журнал учета командного состава» на 30 листах, в котором числится ряд товарищей, упоминаемых ниже автором дневника. Это лейтенанты П. В. Салтыков, И. П. Резников, Ткач, Ф. Е. Новиков, младшие лейтенанты Н. Д. Филиппов, В. И. Костенко. Всего по «Журналу учета» в этой группе числится 81 человек, все они окончили 2-е пехотное училище в Краснодаре и месячные курсы заместителей командиров рот по истреблению танков и прибыли в резерв командного состава Крымского фронта 18 апреля 1942 года.)
Разбившись на 2 группы по 35 чел., заняли оборону восточнее селения Аджимушкай, командиром 1 группы был назначен мой друг лейтенант Павлуша Салтыков. Этого доверия он вполне заслужил среди своих товарищей. Жму ему руку. Крепко обнимаю его. На его лице вспыхнула улыбка, но эта улыбка уже не та, что раньше было. От нее веяло холодом и жаждой мщения врагу. Он хотел уже уходить, но потом вновь приблизился и полушепотом сказал: «Сашенька, может быть, не вернусь, увидишь Муру, передай, что честно умер за Родину. Считайте меня коммунистом».
7 месяцев тому назад я встретился в военном пехотном училище с Павлушей. Это был самый хороший и дисциплинированный товарищ. С ним я там и сдружился, 6 месяцев мы жили, как братья, спали и ели вместе...
Вот я стоял перед другом, желая еще раз, может в последний, посмотреть, чтобы сильнее запечатлеть его образ. «Прощай, Павлуша! Бей врага по-чапаевски, помни, что мы должны идти только вперед». Павел поцеловал меня, махнул рукой и еще что-то хотел сказать, но взвод был уже готов. Мины и снаряды рвались уже рядом. Взвод ушел на указанное место.
2-м взводом командовал лейтенант Резников, он расположился правее первого взвода. Долго стоял я, смотрел вслед уходящим своим товарищам. Было уже около часа дня. Поэтому я поспешил зайти в штаб батальона, доложить о расположении наших взводов. На пороге встретил комиссара Верхутина. Он был необычайно потрясен, хотя это трудно было заметить. Узнав от меня о расположении наших рот, он приказал мне пройти к ним и провести соответствующую работу. Повторив приказание, я отправился выполнять. Со мной связным был мой самый близкий друг лейтенант Володя Костенко. Коротко объяснил обстановку ему, тронулись в путь.
Обстановка все труднее и труднее, с воздуха бомбили самолеты, била дальнобойная артиллерия и минометы, снаряды рвались впереди и с боков. Мы по-пластунски пробирались метров 50, налетели вражеские самолеты, начали бомбить, но рвались бомбы от нас метрах в 100—150. Самолеты удалились, и мы начали продвигаться вперед. Вот уже совсем близко возле своих, слышим, как визжат мины, подаю команду «ложись». Мины рвутся совсем рядом, осколком сбило с меня каску. Володю засыпало землей, но не ранило. Теперь мы уже возле своей траншеи, знакомлю ребят с обстановкой, передаю приказ комиссара. Проходим во второй взвод, проводим там такую же работу. Благополучно возвращаюсь, докладываю комиссару о выполнении его приказа. Что происходит в катакомбах, трудно определить. Бегают вперед, назад, одни вооружаются, другие бросают оружие и бегут к переправе. Командование приказало: «Ни одного здорового не переправлять на тот берег...».
Я зашел в штаб батальона. Суета не прекращалась и здесь. Что меня удивило, так это то, что за столом сидел Аркадий Павлович, комбат, совершенно спокойный. Он отдавал приказания командирам и политрукам рот. Высокая уверенность в нашей работе. У него всегда есть время на все. И пошутить, и посмеяться, и потребовать. Увидев меня, он улыбнулся: «Ну, политрук, подойди ближе, каково состояние роты?» Я коротко информирую. «Ну вот хорошо, а теперь ложитесь, отдохните. Сейчас 9 часов вечера, в 2 часа пойдем в гости к фрицам!». Повторил: «Есть пойти в 2 часа ночи в гости к фрицам» и лег спать. Но уснуть я не мог, слышны были разрывы снарядов, мин, бомб. Пулеметно-винтовочная перестрелка все учащалась. «Эх! Друг Павлуша, где ты? А все же ночью я тебя увижу». На миг вспыхнул план ночной разведки. Я хорошо знал местность и расположение наших рот, вырабатываю план движения, но чувствую, что тело начинает коченеть, и я уснул. Слышу, кто-то толкнул меня в бок, я приподнялся. «Время!» Аркадий Павлович жмет нам руки, желает успеха. Ночь ужасная. Темнота, хотя ракеты и давали возможность нам продвигаться вперед. «Стой!» — скомандовал капитан, начальник нашего штаба. Мы остановились в соседней катакомбе, откуда нам нужно было пробираться по равнине. Нас, разведчиков, было 5 человек: лейтенант Резников, лейтенант Ткач, матрос Перепелица, капитан Фомин и я. Здесь поставлена была задача и отдан приказ. Состав подобран в соответствии с задачей, и нужно сказать, что люди горели желанием выполнить свой долг перед Родиной.
Тихо ползем по-пластунски. Вот уже возле домика. Слышим метрах в 5 разговор часовых, прислушиваемся, их оказывается 3 человека.
Пытаемся обойти их справа, нас замечают с другой стороны и открывают ураганный автоматный огонь. Делать нечего, капитан дает очередь, 2 фашиста падают, третий ранен. Ползем правее, опять по нас открыли огонь. Ракеты. Дальше хода в этом направлении нет. Берем другое направление. Проползли к месту назначения, но наших рот уже там не оказалось, они отступили в сторону переправы. Благополучно возвращаемся назад. Капитан Фомин доложил о выполнении приказа. На дворе был уже день.
Утро предвещало хороший день.

16. 5. 1942 г. Теперь уже обстановка совершенно изменилась. Немцы окружали со всех сторон наши катакомбы.
В церкви огневая точка, пулеметы, автоматы. Большая часть домов в Аджимушкае захвачена немцами, и почти в каждом расположились автоматчики. Становится затруднительно движение во дворе. Трудно добираться за водой. Однако жизнь идет своим чередом. Утро действительно было самое хорошее, восточный ветерок еле колыхал воздух, но канонада не утихала. Воздух наполнен сплошным шумом. Враг пытался отрезать переправу, бросил туда большие силы: 46 танков, самолеты, до 2-х дивизий пехоты. В Колонке он был встречен нашими частями. Немцы предприняли психическую атаку, но безуспешно. Из 46 танков с поля боя вернулось 12, до 1000 трупов осталось на поле боя. Немцы отступили.
В катакомбах по-прежнему шла жизнь, говор сливался в сплошной шум, казалось, что под землей расположен город. Я решил пройти в глубь катакомб, лучше рассмотреть расположение ходов. Зажег свет и начал продвигаться. Да, говорят, что ходов очень много, что они растянулись на 18— 20 км. В действительности я прошел полкилометра и дальше уткнулся в тупик. Мне просто хотелось пройти по катакомбам, здесь теперь располагалось много гражданского населения. Я видел на свете много, но такого ужаса я никогда не видел: около 10000 населения находилось здесь. Бросили все, захватили только то, что могли взять в руки. Они нашли спасение от бандитов только здесь. Я решаюсь завязать разговор с одной семьей. Спрашиваю: «Откуда вы?» Мне ответила женщина 30 лет, что она работала на заводе Войкова, муж в Красной Армии, 3 детишек. «Старшему, Коле, всего 11 лет, и не знаю, что буду с ними делать, ничего у нас в запасе нет, мы получали по карточкам, а теперь не знаю, что мы будем делать. Есть у нас немножко кукурузы, но воды не можем достать и поэтому сидим голодные». Девочка Эдя, ей всего 3 года, протянула ручки к матери, попросила воды. «Нету, Эдочка». «Скоро принесут кушать, мам?» Я достал из кармана кусок хлеба и разделил его детям. Бедные дети, они и не почувствовали, как съели эти маленькие кусочки. «Мы уже были у немца и знаем, как они с нами поступают. На нашей улице много жило мирного населения, но из них уцелело совсем мало. Что касается хлеба, то если у кого и был свой, они и это забрали. Эх, трудно вспоминать о прошлом. Лучше помирать здесь с голоду, чем идти к немцам».
За время короткой беседы вокруг меня собралось много детей всяких возрастов. Нет силы описать эту картину. Они очень мало прожили на свете, но по их хиленьким лицам можно было видеть, как много они пережили. Дважды они уже видели бандитский разгул вшивой немчуры и теперь вновь готовы пережить любые условия жизни.
Я не заметил, как голубоглазый мальчик лет 9 подобрался ко мне под руку. «А у меня, дядя, немцы все забрали и игрушки, а маму убили. Водю нашего забрали, куда, я сам не знаю. А у вас, дядя, есть дома хлопцы?»
Я улыбнулся, потом решился рассказать:
«Дома у меня есть ребята. Грише 14 лет, он ученик 8 класса, а двое—Володя и Коля еще маленькие. А немцев там нет. Там идет жизнь хорошая. Хлеба, воды хватает. Все такие дети учатся в школах. А взрослые сеют, садят в огородах, в полях. А сейчас уже поля засеяны, и дети часто ходят на экскурсии, гуляют, отдыхают от учебы».
Я заметил, что публики прибавилось, а Коля, сидевший возле меня, скривился, на глазенках у него появились слезы. Он вместе переживал все то, что я рассказывал. Я собирался уходить, но видел, что дети не хотят от меня отставать. Предложил ожидать меня у выхода. В пути меня встретил комиссар нашего батальона Верхутин. Он был сильно взволнован, по его лицу играли румянцы. Теперь он мне показался совершенно иным, огромным богатырем нашего времени. В детстве Петя жил в деревне Семиловичи Рагдетинского района Орловской губернии. «Семья жила очень бедно, поэтому мне приходилось работать с самого раннего возраста по найму. Мало ли я тогда передумал. Почему это так делается на свете: бедный и должен работать на богатого, век быть слугой. Но время изменяется. Революция изгнала гнилой строй капитализма. И жизнь потекла по-иному. 17-летним юношей я отправился работать на завод «Красный Профинтерн», где жизнь моя совершенно изменилась. Я стал хозяином такого большого производства. Позже стал работать на электростанции. Женился. Обзавелся семьей. Родилась у нас первая дочь Кларочка, хотя мы и ожидали сына. Однако на этом не остановились, я очень имел желание иметь сына. Но и второй ребенок родился, но не сын, а Зоенька».
«Я тебя ищу, товарищ политрук, — взволнованным голосом произнес Верхутин. — Сейчас 2 часа дня, ты должен пробраться к своим частям и связаться с ними, хотя это и будет угрожать твоей жизни». Я повторил: «Есть связаться».
Ищу своего связного Володю. Он давно уже стоял у входа и ожидал меня. Давно мы уже вместе живем и знаем друг друга. Володя Костенко по званию младший лейтенант. Сам из Орджоникидзевского края, г. Ворошиловска, родился в семье крестьянина. После демобилизации был бухгалтером колхоза. Этот большой коренастый мужчина всегда весел, в каких бы условиях мы ни встречались. Не женат, зато имеет отца...

(Пропущено» вырвано 10 листов)

...Я присоединился к мнению и был согласен оставить их в покое. На душе было весело. Значит, скоро выйдем на волю. Вот так большевики! Да, с такими не жалко и умереть. Исаков ударил меня слегка по плечу. «Ну, чего же молчишь, дьявол?» «Думаю, товарищ комиссар. Сейчас пойду в батальон, хочу просить комиссара, чтобы провести в своей роте партийно-комсомольское собрание».
Поставлю вопрос — «либо жить, либо что-либо». «Рано, тов. Старшинков (Так в тексте копии дневника. Если сравнить фамилии «Трофименко» и «Старшинков», то в написании ряда букв обеих фамилий есть много общего. Можно предположить, что при перепечатке текста с неразборчивого оригинала фамилия Трофименко была прочитана неправильно.), умирать». Я улыбнулся. «Я же этого не сказал и не скажу». «А между прочим, это не плохо. Идите».
Комбат Панов и Верхутин об этом уже, наверное, знали, сидели с комсоставом и обсуждали план наступления. Панов не любил много разговаривать. Сам он украинец и любил на своем родном языке говорить: «Ну, хлопци, звичайно для вас ясна картина. Воды нэма, и без нее не проживешь. Так чего же нам тут спочиваты? Пушкин нам навряд отгоне немецку погань, цэ для наших рук». «Точно, товарищ капитан, только мы, больше никто. Мы готовы всегда идти с вами в огонь и в воду». «Ну, так что глядите... мне, чтобы потом не получилось. А кто струсит, тот не наш, тот предатель, таких не жалеть, стреляйте». Комиссар коротко информировал политруков о возложенных задачах и намекнул о проведении партийно-комсомольских собраний. По ротам собирались коммунисты, комсомольцы, где-то прозвучали клавиши гармошки, поют. Вот черт побери, большевики и под землей поют, не унывают. Значит, неспроста нас ненавидят капиталисты. Бойцы не унывают, слова Сталина живут в сердце каждого, победа будет за нами, враг будет разбит.
Все были в сборе. Поэтому медлить было незачем. Я открываю собрание, ставлю на обсуждение повестку дня, она принимается единогласно. Информирую о положении, хотя всем уже ясно. Выступают коммунисты, комсомольцы, с большим воодушевлением одобряют принятие от штаба резервов. А иначе и быть не может. Вот больно плохо с боеприпасами, их маловато. Будем драться штыками. Понятно, фрицы боятся штыка, как огня. А все-таки вода будет наша, чего бы это ни стоило нам. В столовую я ушел в полдесятого. Целый день не брал ничего в рот, и есть почему-то не хочется. Чувствую усталость. Начинаю кушать насильно...
(Далее 3 слова неразборчиво).

18. 5.1942 г. (две строки неразборчиво).
Целую ночь наши разведчики вели усиленную перестрелку с целью выявления огневых точек противника. Воду брали с большим трудом. У церкви, которая находится метрах в 200 (400 или 800), расположилась минометная батарея. Ведет ураганный огонь по колодцам. Есть убитые и раненые. Положение гражданского населения ухудшается. Хлеба нет, воды нет. Дети плачут, бедные матери успокаивают их разными средствами. Командование решило выдать многосемейным и вообще гражданскому населению муки и немного концентратов. Люди довольны. Решаю пойти в госпиталь, проведать раненого друга Володю. В госпитале пахло камфорой, чего я не любил. На третьей кровати от выхода лежал Володя. Увидев меня, он слегка приподнялся на локти: «Сашенька, жив, дружок?». «Иду, значит, жив». Пожали друг другу руки. Полились разговоры. Он хотел знать все. По приезду в село Аджимушкай Володя познакомился с Шурой.
(Здесь идет речь о местной жительнице Александре Клинковой. В 1944 году после освобождения Керчи А. Клинкова пыталась найти младшего лейтенанта В. И. Костенко, она написала его родителям: «...Мы много дней сидели в скале (местное название каменоломен). Было очень тяжело, мой ребенок заболел, я решила выходить. Когда я выходила, то послала одного человека в госпиталь, чтобы сказать Володе, что я ухожу. Но Володи в госпитале не оказалось, не было и его друга Саши (Клинкова, вероятно, имеет в виду автора дневника). Месяца через два, а может быть и больше, я увидела в плену одного лейтенанта, который мне сказал, что Вова уже выздоровел и Саша с ним. Выходить из скалы они не хотят, говорят, что умрем, но знаем — за Родину, но к немцу, врагу нашему, в плен не пойдем. Вот уже два года я ничего не знаю о Володе и его друзьях. В Ставрополе, по ул. переезд Фрунзе, 14, живет Николай Филиппов. Если он жив, то расскажет Вам о Вовочке». Письмо хранится у родственников В. И. Костенко.)
Вскоре они привыкли друг к другу...
Ранение их разлучило, поэтому первый вопрос, что он спросил, — был вопрос о Шуре. Я отвечал, что она здесь. Живет в катакомбах... Он был доволен, благодарил за теплую заботу. В госпитале лежало более 100 человек со всякими ранениями. Одни тяжело ранены, но спокойно ведут себя. Зато есть типы, кричат, ругаются, поэтому Володя обижался, что его очень беспокоят, и желал быть где-нибудь, где поспокойнее. С питанием у них пока неплохо. Обижаться не приходится.
Правда, воды маловато, иногда не хватает, но это явление временное. Я тоже подтверждаю, что это так. Между прочим, Володя не знает, чего стоила нам вода.
Время приближается к 2 часам дня. Нужно было спешить. Наспех распростился с Володей, пожелал ему выздоравливать поскорее, направился в свое подразделение. К атаке все уже подготовлено. В последний раз прохожу, проверяю своих орлов. Моральное состояние хорошее. Проверяю боеприпасы. Все есть. 100 человек поручило командование вести в атаку. 100 орлов обращают внимание на того, кто их будет вести в бой за Родину, Последний раз продумываю план. Разбиваю на группы по 20 человек. Выделяю старшего группы. Задача всем ясна, ждем общего сигнала. Встретился с Верхутиным, который будет давать сигнал для общей атаки. Вылезаю на поверхность, рассматриваю. Оказалось, метрах в 100 от колодца стоят два танка. Приказываю противотанковому расчету уничтожить. Пять-шесть выстрелов, и танк загорелся, а другой обратился в бегство. Путь свободен. Слышу сигнал «В атаку». Сжимаю крепче автомат, встаю во весь рост.

— За мной, товарищи, за Родину!

Грянули выстрелы. Дымом закрыло небо. Вперед! Враг дрогнул, в беспорядке начал отступать. Вижу, 2 автоматчика стоя ведут огонь по нашим. Падаю на землю. Даю две очереди. Хорошо, ей-богу, хорошо! Один свалился в сторону, другой остался на своем месте. Славно стреляет автомат — грозное русское оружие. А ребята с правого фланга давно уже пробрались вперед, с криком «ура!» громят врага. Слева в лощине показался танк. Танкисты растерялись от смелого натиска наших героев. Забыли, что у них имеются пулеметы, стали стрелять прямой наводкой по одиночным целям из 75-мм пушки. Конечно, попасть трудно, хотя и расстояние довольно близкое. Однако снаряды ударялись в стенки катакомб, рвались и таким образом поражали наших бойцов. Приказываю уничтожить танк, но танкисты, наверное, разгадали замысел и побыстрее удалились к церкви и оттуда стали вести ураганный пулеметный огонь. Задача была выполнена, поэтому приказано было отступить, оставив заградительный отряд в захваченных нами домиках. На поле сражения осталось более 50 фрицев убитыми и несколько десятков ранеными, часть которых они успели убрать.
Наших не вернулось 4 и 3 были ранены. У входа встретил меня батальонный комиссар. Он крепко мне пожал руку, вынул из своей кобуры револьвер, сунул мне: «На, тов. Сериков ( Так в тексте копии дневника.). Это тебе на память, впредь громи так врага. Я видел, как от твоей очереди вверх ногами летели фрицы, и рад за тебя, что ты вернулся жив». Мне было неудобно перед своими товарищами, и я слегка покраснел. Ведь они не хуже меня били бандитов, особенно лейтенант Филиппов. Он тоже в этом бою не менее 3 фрицев уложил.
Осмотрел револьвер, крепко поблагодарил за подарок, вложил его в кобуру. А вода теперь есть, значит, все в порядке. Вражеский танк пытался подойти к выходу, но испугался и удрал назад. Уничтожить не удалось. Не унывают друзья, поют. В катакомбах громко играет патефон. А сегодня даже решили пропустить кинокартину «Свинарка и пастух».

24 мая 1942 года. Ночь прошла невероятно беспокойно. Оставшиеся группы наших бойцов не давали покоя немецким автоматчикам. Несколько групп вышли на помощь этим в 12 часов ночи. Уже четыре дня вражеским кольцом окружены наши катакомбы. День и ночь автоматно-пулеметная перестрелка, которая не дает возможности выходить на поверхность, подышать свежим воздухом, взглянуть на улыбающееся весеннее солнце.
Немецкие бандиты думают взорвать катакомбы. Инженеры взялись за это дело, но для этого потребуется 10 вагонов взрывчатого вещества. Слышно, что на поверхности идет подготовка, день и ночь стучат, сверлят, копают. Со мной завтракал лейтенант Новиков. Плотно поели, но воды нет. Он взглянул на меня: «Саша, воды хочешь?».
«Ну, еще бы, с охотой не меньше двух стаканов выпил бы. Но об этом давай не будем говорить. Видишь, идиот забрался на голову и не дает возможности подойти к колодцу».
Новиков взглянул на часы: «Да мы, брат, с тобой сегодня рано очень поели, еще и четырех нет». Рассмеялись. Вот так дело, не знаем, день или ночь. «Пойдем за водой, не сдрейфишь?». «Перед кем?». «Вы, товарищ политрук, хорошо присмотритесь к этим «героям». Он стреляет, делает панику, высунув автомат, сам голову спрятал за камни. Герой? Как ты думаешь, Саша?». «Ну, насчет геройства уж не знаю, а вот за водой пойдем». Во дворе уже рассветало. Утренний ветерок приветливо встретил нас и промчался по каменоломням. На душе стало приятно. Взяли ведро с веревкой, направились в полный рост к колодцу. Заметил проклятый фриц, начал по нас стрелять, пули ложатся близко. Пришлось вернуться назад. Так пытались мы дважды, но успеха не имели. «Ах ты дьявол, сволота проклятая!—ругался Новиков.—Я, наверное, с ним померюсь. Разрешите, тов. политрук, расправиться с ним?». Новиков с сердцем бросил ведро, так что оно далеко отлетело в сторону, взял гранату в руки и полез наверх. Что он надумал, я, конечно, знал. Не прошло и 20 минут, слышу взрыв гранаты, земля дрогнула. Прекратилась стрельба сверху. Молодец Новиков, все-таки он довел свое. Жду его возвращения еще полчаса. Почему нет? Неужели с-ним что-то случилось? Нет терпения, вылезаю на поверхность. На дворе уже день. Ползком выбрался на верх катакомб, еще ползу. Заметил. Эх! Вот почему ты, друг, не идешь! Метрах в 15 от меня, раскинув руки и ноги, лежал мертвый Новиков. Далеко от своего окопа лежал, раскинув свои костлявые лапы, офицер. Возле окопа торчал ручной пулемет. Теперь стало ясно. Новиков подполз на близкое расстояние, укрыться ему не было возможности, так как всюду была равнина. По всей вероятности, он решил не пощадить своей жизни и уничтожить офицера. Бросил гранату Ф-1. Геройски умер. Терять время нечего. Беру пулемет, забираю боеприпасы. Захватил своего друга, спустился вниз. О происшедшем доложил командованию батальона. Теперь нужно похоронить. Выбрал с Колей удобное место возле склада. Вырыли яму, опустили туда Новикова, снял пилотку, дал три выстрела из пистолета. Решили побыстрее засыпать землей. «Спи, дорогой герой наш! Ты заслужил большего внимания! Век будешь жить в наших сердцах». Нас окружили товарищи и друзья Новикова (Жена Ф. Е. Новикова проживает в г. Ейске.). Они тоже стояли с обнаженными головами и в последний раз смотрели на бесстрашного товарища. Нет пощады бандитам, поработителям нашей земли.
От беспокойства наших групп, которые находились наверху, враг остервенел совершенно. Рвет катакомбы, засыпает проходы, стреляет куда попало из минометов и артиллерии, но нам хоть бы что. Только вот с водой дело ухудшилось совершенно. Плохо дело. Вот воды хотя бы по 100 грамм, жить бы можно, но дети бедные плачут, не дают покоя. Да и сами тоже не можем, во рту пересохло, еду без воды не приготовить. Кто чем мог, тем и делился. Детей поили из фляг, по глотку, давали свои пайки сухарей. В ту ночь мне не пришлось спать. Вместе с комиссаром Верхутиным, комбатом Пановым, начштабом Фоминых (Так в тексте. Вероятно, надо читать «Фоминым».) дежурили у проходов. Сменившись, несмотря на суету, взрывы, я решил отправиться поспать, отдыхал я большей частью у Шуры, Эта дама, о которой я раньше вспоминал, добродушная женщина, приветливая. Коля давно уже сменился с поста и храпел на кровати. Тихонько на цыпочках, чтобы не разбудить ее, я прилег, но спать пришлось очень мало, прежде чем заснуть, я обязательно вспоминал свою родную станицу. Такой природы мало кто видел. Кавказские горы далеко протянулись на несколько сот километров. На северных склонах извилисто протянулась река Ахтари. Круглый год журчит чистая студеная вода, унося с собой обломки леса. Здесь по обеим сторонам растянулась станица Ахтырская, где живут и крепнут мои сыны — орлы. Заботливая мать, как добрая наседка, воспитала и взрастила их. И теперь Гриша уже большой мальчик. А главное Колечка, Вова — эти еще маленькие, требуют соответствующей заботы, я сейчас вместе с ними дышу одним воздухом. Но грудь мою что-то так сжало, что дышать совсем нечем. Слышу крик, шум, быстро схватился, но было уже поздно. Человечество всего земного шара, люди всех национальностей! Видели вы такую зверскую расправу, какую применяют германские фашисты? Нет! Я заявляю ответственно — история нигде не рассказывает нам о подобных извергах. Они дошли до крайности. Они начали давить людей газами. Полны катакомбы отравляющим дымом. Бедные детишки кричали, звали на помощь своих матерей. Но, увы, они лежали мертвыми на земле с разорванными на грудях рубахами, кровь лилась изо рта. Вокруг крики: «Помогите! Спасите! Покажите, где выход, умираем!» Но за дымом ничего нельзя было разобрать. Я и Коля были тоже без противогазов. Мы вытащили 4 ребят к выходу, но напрасно; они умерли на наших руках. Чувствую, что я уже задыхаюсь, теряю сознание, падаю на землю. Кто-то поднял и потащил к выходу. Пришел в себя. Мне дали противогаз. Теперь быстро к делу — спасать раненых, что были в госпитале. Ох, нет, не в силах описать эту картину! Пусть вам расскажут толстые каменные стены катакомб, они были свидетелями этой ужасной сцены. Вопли, раздирающие стоны, кто может — идет, кто не может, — ползет, кто упал с кровати и только стонет: «Помогите, милые друзья! Умираю, спасите!». Белокурая женщина лет 24 лежала вверх лицом на полу, я приподнял ее, но безуспешно. Через 5 минут она скончалась. Это врач госпиталя. До последнего дыхания она спасала больных, и теперь она, этот дорогой человек, удушена. Мир земной, Родина! Мы не забудем зверств людоедов. Живы будем — отомстим за жизнь удушенных газами. Требуется вода, чтобы смочить марлю и через волглую дышать. Но воды нет ни одной капли. Таскать к отверстию нет смысла, потому что везде бросают шашки и гранаты... Выходит один выход — умирать на месте в противогазе. Может быть, и есть, но теперь уже поздно искать. Гады, душители. За нас отомстят другие. Несколько человек вытащили ближе к выходу, но тут порой еще больше газов. Колю потерял, не знаю, где Володя, в госпитале не нашел, хотя бы в последний раз взглянуть на них. Пробираюсь на центральный выход, думаю, что там меньше газов. Но это только предположение... теперь я верю в то, что утопающий хватается за соломинку. Наоборот, здесь больше отверстия, а поэтому здесь больше пущено газов. Почти у каждого отверстия 10—20 человек, которые беспрерывно пускают ядовитые газы — дым. Прошло 8 часов, а он все душит и душит. Теперь уже противогазы пропускают дым, почему-то не задерживают хлор. Я не буду описывать, что делалось в госпитале на Центральной, такая же картина, как и у нас, но ужасы были по всем ходам, много трупов валялось, по которым еще полуживые метались то в одну, то в другую сторону. Все это, конечно, безнадежно. Смерть грозила всем, и она была так близка, что ее чувствовал каждый. Чу! Слышится пение «Интернационала». Я поспешил туда. Перед моими глазами стояли 4 молодых лейтенанта. Обнявшись, они в последний раз пропели пролетарский гимн...
Какой-то полусумасшедший схватился за рукоятку «максима» и начал стрелять куда попало. Это предсмертная судорога. Каждый пытался сохранить свою жизнь, но увы! Труды напрасны. Умирали сотни людей за Родину. Изверг, гитлеровская мразь, посмотри на умирающих детишек, матерей, бойцов, командиров. Они не просят пощады, не становятся на колени перед бандитами, издевавшимися над мирными людьми. Гордо умирают за свою любимую священную Родину... Но трудности в борьбе за Родину выявили и лицо шатких, неустойчивых предателей, не наших людей, но в нашей форме. Дрожа за свою жизнь, забыв общее дело, свою клятву, уходили в плен. Таких нужно стрелять...
Поганые, слюнявые, думали, что фрицы для них сохранят жизнь. Продажные души. Из вас 10% останутся и то хорошо, а это так и вышло. На другой день нам было сообщено через партизан, что пленных расстреляли среди белого дня возле бывшего аэродрома. А другие же их товарищи зарывали их же и вновь сами готовили для себя могилу.

25 мая 1942 года. Эта ночь была одной из тех, какую мало кто пережил. Оставшиеся в живых собирались группами, и каждый по-своему обсуждал. Зато по-иному рассуждало командование нашего батальона — это настоящие большевики. А большевики не признают трудностей. Хоть нас и душат, убивают, ни капли воды, а жизнь должна идти своим чередом, и никто не имеет права хныкать. Аркадий Павлович — так зачастую мы называем своего комбата — никогда не унывает. Такой порядок завел и во всем батальоне. Скромный человек, не любит излишне болтать, зато уж если разойдется, то запаса слов вполне хватает на несколько суток. Тут уж польются на всякие манеры анекдоты, так что уже если какой попадет сальный анекдот, то он выкладывает прямо без всяких стеснений. «Вы, хлопцы, когда уже начали, то говорите, не кривитесь, а то дети будут заикуваты!» И рядом с ним сидел его задушевный друг Саша Капран. Это старые боевые товарищи, орденоносцы. Высадка десантом в районе Керчи их еще более сблизила, и теперь они все время вместе. На время фронт разлучил Сашу с Аркадием, но они жили и дышали одним и тем же воздухом, одним и тем же железным кулаком били немчуру, а теперь фронтовая судьба вновь соединила их. Аркадий — командир 3-го батальона, Саша его заместитель. Один без другого не решают ничего, даже самое малое дело (Дочь А. И. Капрана Нелли Александровна Кудрявцева сообщает: «Мой отец служил с А. П. Пановым в одной части еще до финской войны, позже они расстались. В конце 1941 года отец писал из Новороссийска, что встретил Панова».). Вместе с ними работает комиссар батальона, по званию политрук. Это человек с чистой открытой душой. Он не любит ничего делать исподтишка. Что заработаешь, то сразу получай, а не в силах что-либо сделать, все усилия приложит, поможет. В детстве Вася проживал в Татарии Гуляином Запорожской области (Так в тексте дневника. Учетная карточка на политрука Василия Афанасьевича Семенюту (1908 г. рождения) из архива Министерства обороны проясняет этот непонятный текст. Надо полагать, что в подлиннике дневника текст читался так: «В детстве Вася проживал в Таврии, с. Гуляй Поле Запорожской области ..».
. «Трудно было жить. 6 маленьких осталось, которые совершенно не знают отца, еще в 1914 году он сложил свою голову за благо других, оставил на произвол свою семью. Кое-как мы при мобилизации помощи имели клячу и кое-как совместно с другими царапали землю, сеяли и этим жили. Но не исключена возможность, что чаще и более всего приходилось работать на кулаков ради того, чтобы вспахать кусок земли. Да мало ли чего я не пережил, — рассказывает комиссар Семенюта. — Но вместе с рабочими, крестьянами сумели сбросить капитал и построить новую светлую жизнь. Я жил среди золотистых полей пшеницы, ячменя и других хлебных злаков, любил их, сжился со всем этим. С первых дней коллективизации усердно работал над тем, чтобы укрепить новое хозяйство. Наконец и «Кимовец» стал выглядеть одним из лучших колхозов Запорожья. Здесь мне пришлось немало поработать зампредом. В 1930 году меня призвали в РККА, где я прослужил ровно два года. После чего пришлось работать инструктором одной из редакций. Отечественная война потребовала новых кадров для борьбы с фашистами-паразитами. Наскоро закончил Сталинградские курсы и был направлен на Крымский фронт». (Биографические сведения политрука В. А. Семенюты сходятся с данными из дневника. В пос. Михайловке Запорожской области в настоящее время проживает его семья.) В резерве комиссар Семенюта показал себя как лучший, работоспособный, настойчивый комиссар, и поэтому не случайно он был направлен политотделом полка в наш батальон. Теперь, спаянные железным кольцом, работают эти товарищи. Жалеют один другого, но если кто провинится, то уж держись. Панов всех предупреждал: «Дружба дружбой, а служба службой, а не то смотрите мне. Панов будет симулировать, не жалейте и его». Саша давно уже поднялся со стула и посмотрел на Аркадия Павловича: «Пойдемте, товарищи, пока еще не поздно, посмотрим на проделанную работу людоедами. А то чем черт не шутит, начнет вновь душить. Пожалуй, придется ставить вопрос о быстром сооружении газоубежища». Мы вышли из штаба и направились вдоль катакомб. Ты видела, матушка Русь, как зверски расправился фашист, до какой степени дошли людоеды?
Они не только стреляют, режут, разрывают, но и душат газами. Чуть ли не на каждом квадратном метре можно увидеть один-два трупа. На боку, на спине, с открытыми ртами, окровавленными и ужасно распухшими лицами, выпученными глазами лежали бойцы, командиры, политработники. Рядом с ними дети, женщины, мужчины из гражданского населения. Дальше идти было незачем, ибо всюду почти одно и то же. Панов остановился, снял шапку, опустил голову. За ним снял Саша Капран и все остальные. Так молча постояли 5 минут, не находили, что сказать друг другу. Идиоты, бандиты, удушили лучших людей. Будем знать, что вы геройски умерли за Родину. Навеки останетесь в наших сердцах, вечная память вам, дорогие наши, незабытые боевые друзья. Знайте, что если будем живы, выйдя на поверхность, будем бить по-иному за истязания, за удушенных, освобождать нашу землю от погани. «Саша, — обратился Панов к своему заместителю, — учесть нужно будет, кто остался в живых, немедленно похоронить умерших товарищей, что ни есть вести самый строгий учет». Саша кивнул головой в знак согласия. Но долго не пришлось ходить. Через 15 минут фрицы начали вновь душить газами. 8 утра, а уже из-за дыма ничего не видно. Кто куда попал, в дыму разбежались. Дышать нечем, противогаз тоже отказывает, начинает хлор просачиваться. Сегодня, как никогда, усиленно душит. На каждом выходе бросает шашки и гранаты. Вновь раздирающие крики, вопли, зовущие на помощь. Жертвы, жертвы. Смерть так близка, а умирать все-таки неохота именно в этой готовой могиле. Ведь это смерть хорька, которого душат дымом, как вредителя. Ровно в 11 часов ночи прекратили пускать газ. Теперь можно дать гарантию, что в живых осталось не более 10%. Храбрые люди, преданные партии, своей Родине, смотрят смерти прямо в глаза, предатели же, дрожа за свою шкуру, ушли в плен... Только к 12 часу ночи люди начали сходиться вновь группами. Уж теперь есть неохота, хоть второй день во рту и крошки не было Воды, воды! С боем брать воду уже не с кем. Людей осталось очень мало, да и без толку. Амбразуры закрыты толстыми слоями камня, открыть не было возможности. Кто-то из штабных работников сообщил, что он сосал влажный камень и этим утолил жажду.

26 мая 1942 г. Полк обороны Адж. кам. (Так в тексте копии дневника. По-видимому, «Полк обороны Аджимушкайских каменоломен».) им. Сталина сформировался наскоро, сначала насчитывал до 15 тысяч людей. В роде войск разобраться трудно. Здесь можно было видеть всякого рода командиров, политработников, начальников и бойцов. Со всех армий люди собрались в катакомбы, и, следовательно, требовалось немедленно устранить шатание и наладить воинскую дисциплину, какую требует устав РККА. Но в таких условиях, в каких находились мы сейчас, это большая трудность. Только на некоторое время фрицы прекратили пускать газ, а то чуть ли не по 12—14 часов невозможно было проходить по катакомбам даже в противогазе.
Командование батальонов работало неплохо, все шло нормально, как и требуется в воинских частях. Однако после пережитой катастрофы требовался немедленный новый учет в работе... Но и сегодня этой работой заняться не удалось. Вновь в 8 часов утра враг начал пускать газ, но почему-то казалось, что концентрация его стала слабее, чем раньше, или, может быть, легкие уже этого не чувствуют, а может быть, фрицев утомила их работа. Казалось, что смерти не избежать, конец наступил и для всех остальных. Третий день ни капли воды, третий день душат газами и приходится лежать без пищи. Однако и в таких условиях большевики нашли выход. Чем дальше углублялись в катакомбы, тем воздух становился более холодным и влажным, поэтому не случайно стали пробовать сосать влажный камень, подставляли стояки из камней, чтобы можно было достать до потолка и сосать влагу. Но такой метод не давал возможности напиться воды. Тогда человек пошел на хитрость, начал применять более выгодные методы, хотя, казалось, не имел никакой техники. Пробивали далеко в глубь камня дырочку и с силой втягивали в себя воздух, а вместе с воздухом в рот в распыленном состоянии попадали мелкие капельки воды. Теперь уже за 20—30 минут можно утолить жажду.
Но можете ли вы представить, на что обречены несколько тысяч людей? Вряд ли приходилось первобытному человеку применять такой способ добывания воды. Но в наших условиях все применимо. Все то, что в возможностях человеческого ума и физически выполнимо, применяется. Как ни странно, а порой жутко, борьба за жизнь идет своим чередом. И чувствуется дух борьбы и уверенность в своих силах, надежда, что все будет пережито, каждый из нас живет тем, что настанет час и мы выйдем на поверхность для расплаты с врагом.

24 июня 1942 года. ( Так в тексте копии дневника. Запись, вероятно, сделана 27 мая.) Начинает налаживаться жизнь. Наш первый батальон, которым командовал капитан Панов, стал именоваться 3-м батальоном. Танково-истребительная рота как таковая перестала существовать. Она расформировалась, и теперь мои товарищи разбиты по ротам. Я попал в 5-ю роту, где командиром лейтенант Веременичев. В моей прежней роте после такой катастрофы стало совсем мало, всего насчитывается 18 человек. Мне известно, что из 87 человек, прибывших со мной, убито 6 человек. Из них Маслов, Новиков, Панов, Метелица...
Я не забуду знаменитых слов знаменитого русского писателя Николая Островского. Он хотел покончить с собой, но после писал: покончить с собой сможет каждый и любой, а вот в таких условиях сохранить свою жизнь и дать пользу государству — это, пожалуй, будет целесообразней, и выполнить ее может не каждый из нас. И такой задачей в таких трудных условиях должен заниматься каждый из нас. Прежде всего командование занялось уборкой трупов. Целый день пришлось закапывать своих боевых товарищей, а конца и краю не было. Вести учет по фамилиям не было возможности, потому что ежедневно враг пускал газ, который он называл нейтральным. За один день мы только на своей территории зарыли 824 человека. Что же делалось на территории других батальонов, то, наверное, не меньше, чем у нас. За кровь этих золотых друзей поплатятся подлые фашистские души своей людоедской подлой кровью.
Сегодня пустил газ в 11 часов дня, но концентрация его намного легче предыдущих. У нас теперь есть газоубежище, где помещается госпиталь и почти весь наш батальон за исключением охраны. Правда, убежище сделано наскоро и поэтому часть газов пропускает, но тут уже можно сидеть без противогазов. Можно больным вовремя покушать. Но что можно приготовить кушать без воды? Это самый сейчас серьезный вопрос, который стоит перед каждым бойцом и командиром, оставшимся в живых. Борьба за воду стала все возрастать...
Теперь уже доступа к колодцу совершенно нет. Амбразуры почти все уже закрыты. Однако нельзя сложа руки умирать без воды. Более здоровые сосут влажные камни и приспособились даже так, что каждые два-три часа насасывают почти полную флягу воды, а это ведь большое дело. Значит, 10 раненых могут получить в сутки 100 г воды. Найдено место, где вода капает сама...

(Пропущено, вырвано 10 страниц)

Так, на камне проспал 3 часа. Замерз окончательно. Решил поспешить в газоубежище. Тут немножко потеплее, а есть как хочется! Оказалось в кармане несколько сахару, можно полакомиться и этим жить до завтрашнего обеда. Правда, я до некоторой степени пользовался авторитетом у нашего повара Василия Петровича, и порой он мне давал два-три лишних кусочка конины. Ну, а теперь уже поздно, да и на кухне нет ничего, приходится вспоминать о доме, о хлебе, о прожитом и ложиться спать, хотя еще и рано. Может быть, не так захочется жрать.

29, 30 июня 42 г. (Так в тексте копии дневника. Судя по смыслу, эта запись относится не к июню, а к маю 1942 года.) Воды нет. Положение с пищей такое же. Правда, удалось нашей разведке достать 40 ведер воды, но она разошлась так, что ее никто не видел: по трем госпиталям, по штабам, а часть пошла на кухню, и сегодня ждем каши. Это большое дело — покушать за 10 дней горячей пищи. Что происходит сейчас с решением копки колодцев? День и ночь работа идет своим чередом Уже прорыт подземный ход метров 9 к старому колодцу, а новые тоже копаются, хотя очень медленно. Но фрицы узнали или услышали стук или же донесли предатели, которые сдались в плен, о том, что мы делаем подземный ход к колодцу, и вовремя предприняли все необходимые меры. Прежде всего они забросали колодец крупными камнями, песком, а после подложили и взрывчатое вещество и взорвали наш подземный ход; при этом были убиты красноармейцы и сам инженер. Итак, первая надежда достать воду путем подземного хода не сбылась. Воды вновь нет. Сколько нужно здесь долбить камень, чтобы достать воды из глубины? Это очень страшно в наших условиях. Правда, в других условиях это не составило бы для наших людей особого труда, но сейчас, когда люди не видят уже почти 17 дней света, не пьют более восьми суток воды, не дышат свежим воздухом, живут во мраке, сейчас сказать им, что до воды нужно рыть 27 метров вглубь, очень страшно. Но делать нечего, ведь большевики не хнычут и жизнь свою так просто не отдадут. Другое дело отдать ее за свою Отчизну, на поле битвы — это героизм. Да и Чапаев говорил, что под дурную пулю не стоит подставлять себя, и даже назвал своего заместителя дураком за то, что его ранило в руку. Хотя это и были шутки с его стороны. Мы здесь тоже должны хранить свою жизнь и готовиться в любую минуту по приказу выйти на поверхность...

(Вырвано 6 страниц)

Уверенность в победе еще больше возросла. Еще более усилили занятия, которые и до этого проходили неплохо. Но беда в том, что у нас на исходе горючее. Приходилось применять до некоторой степени лучины. Раскалываем доски и по одной, по две жжем лучины, а остальные занимаются своей работой. Зачастую и я, когда все уснут, достану 2 — 3 лучины, заготовленные ранее мной, и записываю свой дневник. Безусловно, стало трудно, но что сделаешь, кому скажешь. Люди изолированы от мира, зарыты на несколько метров в землю и живут, как хорьки, но дух большевизма не дает им унывать.

1.6.42 г. Вот и лето. Первый день долгожданного лета. На дворе, наверное, тепло и солнце приветливо встречает проснувшихся людей. Хочется взглянуть хоть одним глазом на летнее утро и вдохнуть приятный аромат воздуха. Посмотреть, как за полтора месяца изменилась окружающая нас природа. Возвратившаяся вчера разведка рассказала, что трава уже большая, что вишни начинают созревать. Фрицы ходят в одних трусах, загорают на солнце. Эх, мать честная! А у нас по-прежнему мрак, темнота, неимоверный холод и сырость. Более месяца, как я раздевался. Сплю в шинели и в ватных брюках. Более 1,5 месяца как умывался и брился, борода и усы настолько выросли, что я сам себя не узнаю, как и все остальные мои товарищи. Бывало, узнаешь своего товарища только по голосу, а так признать трудно. Вшей развелось столько, что они свободно лазят по поверхности одежды и борьбу с ними вести кажется напрасно, их хватает везде. Ползут и по полу, и по кровати, и даже по столу. И теперь уже не удивляешься этому случаю, как будто это так и нужно и без них не обойтись, но болезней, кроме дизентерии, туберкулеза, пока еще нет. Стоит хоть одному заболеть тифом, и тогда всем капут. С продуктами по-прежнему. Правда, сегодня небольшое изменение: вместо пышек дали по 40 г сухарей и конины и так же, как и раньше, один раз в день воды. Воды нет. Колодец роют около нашего подразделения. Выкопали 8 м. Чувствуем упадок сил. Окончательно расстроился желудок. Валяюсь в своей роте. Врач предложил мяса не кушать. Пить чай с сухарями. Это хорошо, а где брать воду? Сил сосать камни у меня нет. Я стал сильно кашлять... (речь идет о больном легком). Это по всей вероятности еще старое да плюс к этому газы, которые ежедневно пускают бандиты. Друг мой Володя Костенко до сих пор находится в санчасти. Раны уже начинают заживать, чувствует себя хорошо, только жалуется на голод. Филиппов в подразделении вместе со мной. Тоже жиденький, еле ходит, но не больной. Странная жизнь, встретился с товарищами и говорить не о чем. Только одно хочется — есть.

2—3.6.42 г. Целый день 2 июня ходил как тень, порой хотелось умереть, чтобы прекратить такую муку. Но подумал о доме, еще захотелось еще раз увидеть свою любимую жену, обнять и поцеловать своих любимых крошек-деток, жить с ними вместе. Болезнь усиливается. Силы падают. Температура до 40°. Зато третье июня принесло большую радость — вечером к нам в штаб пришел воентехник первого ранга тов. Трубилин. Он долго говорил с капитаном, после чего я слышал, как он сказал: «Та ей-богу же будет вода», но смысла я не понял, что за вода, откуда. Оказывается, этот Трубилин или Трубин взялся за день дорыть подземный ход к наружному колодцу и достать воду, хотя это и требовало большой напряженности в работе. Молодой энергичный товарищ взялся по-большевистски. Но никто не верил, что будет вода. Что же получилось с колодцем? Фрицы его сначала забросали досками, колесами с повозок, а сверху большими камнями и песком. В глубине он был свободен и можно было брать воду. Трубилин уверенно дошел до колодца подземным ходом в результате упорной работы в течение 36 часов, пробил дырку в колодце и обнаружил, что воду брать можно. Тихонько набрал ведро воды и первый выпил со своими рабочими. А потом незаметно принес в штаб батальона. Вода, вода! Стучат кружками, пьют. Я тоже туда. Капитан подал мне полную кружку холодной чистой воды, шепотом сказал: «Пей, это уже наша вода». Не знаю, как я ее пил, но мне кажется, что ее как будто и не было. К утру вода была в госпитале, где давали уже по 200 г. Сколько радости, вода, вода! 15 дней без воды, а теперь, хотя пока и недостаточно, но есть вода. Застучали, зазвенели котлы, каша, каша! Суп! О! Сегодня каша, значит, будем жить. Сегодня уже имеем в запасе 130 ведер воды. Это ценность, которой взвешивают жизнь до 3000 людей. Она, вода, решила вопрос жизни или смерти. Фрицы думали, что колодец забит, и свои посты оттуда сняли, так что с большим шумом брали воду. Но нужно оговориться, что воду брать было очень трудно — по подземному ходу можно идти только на четвереньках...

Копая верна в/следователь

Киквидзе С. М. (подпись).