Форум "В Керчи"

Умираем, но не сдаёмся

Ф. Ф. КАЗНАЧЕЕВ, бывший начальник связи и начальник главной рации Аджимушкайского подземного гарнизона.

Центральный вход заложен до половины камнем, и там поставлена усиленная охрана с пулеметами и автоматчиками. У всех щелей, лазов и отдушин то же самое. В катакомбах на своих местах отдыхают бойцы, они посменно бодрствуют, чистят свое оружие. Они всегда начеку, всегда готовы принять бой.
"Тревога! Тревога!" — разносится по всей каменоломне. Бойцы занимают свои места. Гитлеровцы хотят отомстить за поражение во вчерашней ночной схватке. Мы видим их хорошо, но они нас не видят и идут смело. Пусть подходят ближе.
«Огонь!» Половина вражеской роты уничтожена, остальные залегли за бугром и не решаются поднять головы. Молодцы автоматчики!
В катакомбе 1-го батальона, где командиром капитан Панов, поют песню, которую поэт Илья Сельвинский написал здесь, в Крыму, в марте этого же 1942 года. Песня бодрит, поднимает дух. Комиссар Парахин просит бойцов спеть самую веселую песню, и они с удовольствием исполняют его просьбу.
Под каменными сводами звучат русские и украинские песни. А вот даже белорусская «Лявониха» с приплясом:



Да, хорошая песня — настоящая подруга и утешительница!
В эту ночь мне наконец удается вклиниться в работу одной из схем радиосвязи наших войск, находящихся по ту сторону пролива, на Тамани, и узнать, как нас слышно. Очень был рад, когда получил подтверждение, что нас из-под толстого слоя земли слышат хорошо на Кубани.
До этого времени никто, ни, одна рация не отвечала нам на наши вызовы. Все молчали с 18 мая, то есть вот уже два дня. Молчат и соседние каменоломни, в которых находятся остатки подразделений трех батальонов, участвовавших в обороне на поверхности.
Почему молчат соседние каменоломни? Что там случилось? Живы ли люди? Эти вопросы не дают покоя командованию. Каким же образом связаться с соседями?
Решаем направить в ближайшие каменоломни группу радистов из пяти человек. Тут же нашлись добровольцы. Они ушли — и не вернулись.
Посылаем вторую группу. Тоже не вернулась, и нет нам вызова, как условились. В чем дело? Неужели убиты или взяты в плен?
Комиссар Парахин предложил послать младшего политрука Матвеева, занимающего должность политрука на главной рации. Он опытный воин, закаленный в боях в Финляндии. Начальник штаба Сидоров предлагает лейтенанта Литовченко, умного и волевого командира. Я в свою очередь предложил радиста Григория Киселя. Это находчивый, сообразительный паренек. Гриша просит меня в случае гибели сообщить его родным после освобождения Украины в село Васильевское Киевского района о том, что он честно сражался за Родину и погиб здесь, в Аджимушкае. Я обнимаю его по-братски, жму его руки и желаю счастливого пути.
Полковник Ягунов инструктирует уходящих.
Радиоданные вручены Матвееву, он спрятал их в сапог. Я предупредил всех: как только они придут к месту назначения, должны дать нам на определенной волне условный знак «77». А когда будут возвращаться — сигнал «33». Это для того, чтобы мы могли заранее встретить их и в случае необходимости прикрыть огнем.
Собравшись в путь, вооружившись автоматами, гранатами и тесаками, наши посланцы отправились в сопровождении начальников постов к тайному лазу, из которого можно выйти наружу и вернуться обратно только ползком. Эта узкая щель пока еще не заминирована немцами.
Всю долгую ночь я не нахожу себе покоя, волнуюсь. Я употребляю слово «ночь» по привычке, а, в сущности, у нас здесь всегда непроглядная темная ночь. Я мысленно представляю, где и как идут наши связные, как пробираются сквозь вражеские заслоны и преграды.
Наконец-то слышим долгожданный сигнал «77». Мы все, находящиеся возле рации, радуемся, как маленькие дети, этому сигналу, и я бегу в штаб доложить.
Рады и в штабе. Даже полковник Бурмин, всегда угрюмый и молчаливый, повеселел, преобразился. Лицом Бурмин похож на Багратиона, только весь оброс черной бородой. Сейчас не до бритья, все обросшие.
Начальник штаба Сидоров говорит: «По всей вероятности, наши посланцы смогут найти там и командира 3-го батальона, если только он жив». — «Да, — сказал полковник Ягунов, — теперь наше дело пойдет. Теперь мы сможем вновь централизовать оборону».
Придя на рацию, я спросил дежурных радистов, что нового в эфире. Был ли сигнал «33».
— Сигнала «33» не было, — ответил мне радист Гарькавый, — а вот сейчас вызывает кто-то Ягунова микрофоном,
Я сел за приемник и прислушался. Действительно, вызывают Ягунова и спрашивают, как слышно, как у нас дела с водой и продуктами? Требуют сообщить быстрее.
Сейчас же доложил об этом полковнику Ягунову. Высказал и свои подозрения: не провокация ли это? Вместе с этой передачей мы слышали на их рации немецкую речь. Да и кончалась передача не одним словом «прием», а по-граждански, «перехожу на прием». Передающая рация расположена где-то рядом, недалеко от нас, в этом я не сомневался. Десятилетняя практика в этой работе многому научила меня. Полковник Ягунов согласился с моими доводами. «Совершенно верно, товарищ Казначеев, — сказал он,— это провокация. Ответь им своей скороговоркой, чтобы они не успели запеленговать место нахождения рации: «Благодарю! Не беспокойтесь, у нас все отлично. Все есть, и вода и продукты. Ягунов».
Как только они второй раз сделали вызов, я ответил им так, как было приказано.
По-видимому, этот ответ взбесил гитлеровцев, и они стали орать в свой микрофон, теперь уже коверкая русские слова: «Руссиш, сдавайс, дадим вам много вода. Если нет, тогда будем заливать вас вода—море».

—Ого! Вон оно что, — сказал находящийся рядом комиссар Парахин. — Запугивают нас затоплением. Этот их жупел нам не страшен. Чтобы затопить каменоломню водой из моря, хотя бы даже мощными насосами, потребуется не меньше сотни лет, так как эти каменоломни, по рассказам старожилов Аджимушкая, тянутся до самой Феодосии.

Бойцы, находившиеся в это время на рации, от души смеялись.
Комиссар Парахин большой мастер вселять в сердца людей уверенность в своей силе, уверенность в том, что мы обязательно победим коварного и ненавистного врага. Эта ненависть к врагу помогает переносить нам все тяготы и лишения подземной жизни.
Комиссар — духовный отец обороны. Никогда не забыть речь, которую произнес комиссар Парахин на открытом партийном собрании.

— Дорогие товарищи, бойцы и командиры! — сказал он. — Смерть грозит нам здесь всем вместе. Смерть — это фашистские захватчики, пришедшие на нашу землю, чтобы закабалить наш советский народ и превратить нас в своих рабов, чтобы издеваться над нашими родителями, сестрами, братьями и детьми. Многие из вас видели собственными глазами, что они творили и творят в Керчи, и даже вот здесь (он показал в сторону каменоломни, где находится гражданское население). Нам сейчас очень тяжело, но мы не должны падать духом и отчаиваться. Мы должны бороться и побеждать. Смерть фашизму! Мы победим!..

Тревога!
Без лишней суеты все заняли свои места. Все начеку в ожидании приказа своих командиров.
Выясняется, что к центральному входу подошли гитлеровцы и сверху над первой катакомбой что-то бурят. Прислушиваемся к гудению, но разгадать вражескую затею пока не можем. Через час последовал взрыв. Взорвали первую катакомбу у входа, где находилась охрана. Погибли под глыбами все, кто находился там в этот момент.
Танки! Танки! Бегут наши автоматчики и меткие стрелки и занимают свои места. Танки остановились на том месте, где вчера мы уничтожили полроты эсэсовцев. Из танков вышли гитлеровцы в черных мундирах. Другая группа фашистских солдат подбирает трупы и оттаскивает в лощину за танками.
Командир наших автоматчиков подает команду: «Внимание! Огонь!» Танки в ответ начинают бешено палить из орудий по щелям. Один снаряд пробивает щель насквозь, влетает в коридор и, взрываясь о стену, убивает двух бойцов, нескольких калечит взрывной волной.
Танки, сосредоточив огонь в одном месте, пробили большую дыру. Тем временем фашистские солдаты, забрав трупы, убираются восвояси. Вслед за ними уходят и танки.
Начальник обороны полковник Ягунов, осмотрев пробитую дыру, приказал заложить ее камнями.

— Нет худа без добра, — говорит Ягунов. — Прибавили нам одну бойницу, из которой мы будем их же кромсать а в случае надобности сделаем из нее дверь и будем выходить наружу для боя.

— Тише! - кричит радист Гарькавый.

Позывной первого батальона. Молодец Матвеев! Проник в каменоломню. Всем не терпится узнать, что он передаст.
Время 01 час. Я помчался в штаб для доклада.

— Товарищ полковник, в 02 часа возвращается младший политрук Матвеев со своей группой.

— Очень хорошо! Товарищ Сидоров, примите к сведению.

— Все ясно, товарищ полковник! Есть встретить!

— Ну как, собраны безоружные?

— Собраны! Ждут вас, — ответил полковник Верушкин.

— О, сколько вас здесь, неужели все без оружия? Где ваше личное оружие, товарищи?

Раздаются смущенные голоса:

— У нас его не было... Мы не получали... Нам его не выдавали...

— А противогазы?

— Не у всех!

Оказывается, многие выбросили противогазы, как лишний груз, а сумки превратили в вещевые мешки.

— Оружие сегодня вы получите, но только не здесь, а там, — полковник Ягунов показал рукой наверх. — Получите трофейное оружие. Надо прямо и честно сказать вам, что вы плохие воины. Вы что, ждете, пока фашисты перебьют вас, как мух?

Снова голоса:

— Нет! Нет! Мы сами хотим перебить и передушить их!

— Если так, хорошо! Молодцы! На сегодняшнюю ночь у вас есть оружие, с которым через некоторое время по команде пойдем в бой. Это оружие — ваш голос. Как только будет дан сигнал, вы первыми будете кричать «ура!». Кричать надо так, чтобы у фрицев полопались перепонки. А другие ваши товарищи, у кого есть настоящее оружие, в этот момент бросятся на вражеские окопы и траншеи, и таким путем мы добудем для вас винтовки и автоматы. Добудем воду и пищу, без чего мы не можем существовать. Вам все ясно, товарищи? А сейчас идите по своим местам и ждите команду.

Комиссар Парахин и несколько командиров с политработниками направились в глубь каменоломен к гражданскому населению, чтобы проверить состояние людей.
Главная наша цель состоит в том, чтобы общими силами раздобыть себе больше оружия и воды, а затем уж систематически нападать на врага и громить его всюду. Как ни злобствует враг, он бессилен подавить наше сопротивление. Он не сумеет войти в подземелье — это наше преимущество. Не сломить ему подземную крепость. Мы все равно дождемся помощи с Тамани и тогда с тыла набросимся на врага и обретем свободу. Так мы думали.
А между тем над нашей головой собиралась гроза. Немцы не зря бурили сегодня днем в разных местах. Но взрывов не было. Что они еще задумали? Этот вопрос беспокоил нас.
Часы показывают ровно 02 часа. Сегодня — 22 мая 1942 года. Радисты пристально всматриваются в шкалу радиоприемника на заданной волне. Напряженно слушают. Вот и вызов, и долгожданный сигнал «33». Быстро передаем это сообщение начальнику штаба. Разведчики уже пошли встречать Матвеева.
Идут! Какие молодцы! Выполнили чрезвычайно важное задание. Пришли не одни, а с командиром 3-го батальона. Матвеев и худощавый высокий капитан, который прибыл в нашу каменоломню за своими командирами, оказавшимися у нас после боя на поверхности, проходят прямо в штаб, а лейтенант Литовченко и Григорий Кисель — к нам на рацию. Оба с трофейными автоматами, кроме своих, и с флягами на боку, на которые все смотрят с вожделением. Крепкое рукопожатие. «Ну, садитесь, садитесь, отдохните и рассказывайте все по порядку». Всем хочется поскорее узнать новости.

— Гриша! Ну как твое самочувствие, расскажи?— спросил я Григория Киселя.

— Добре. После расскажу, — ответил он, держась одной рукой за голову. Правая щека у него в крови, нос ободран.

— Все пройдет, Гриша, до свадьбы заживет, — шутит Гарькавый.

Стрелки часов показывают 2 часа 55 минут. Вот и Матвеев, Обнимаемся по-братски, жмем друг другу руки. Он дарит мне трофейную курительную трубку и безопасную бритву с запасным комплектом лезвий. «Подробности, — говорит, — потом, после боя».
На рацию пришел полковник Ягунов и вместе с ним всё командование штаба. Я доложил начальнику обороны, что радиосвязь с соседними каменоломнями отличная.
Как только все выходы были открыты и защитники обороны подошли к ним, полковник Ягунов приказал мне передать в эфир условный сигнал «555» микрофоном, несмотря на то, что было условлено передавать ключом Морзе. После сигнала раздалось мощное русское «ура!»

— Ур-ра-а-а! Ур-ра-а-а!

Такой крик я впервые в жизни слышу, от него можно умереть и без выстрела. Вот это действительно психическая атака. Наружу вышли все, весь подземный гарнизон, кроме раненых, постовых и дежурных радистов. Мы с Гарькавым бежим к центральному выходу. Я спотыкаюсь о камни, ушибаюсь и от злости кричу «ура» еще сильнее. «К колодцу, товарищи! К колодцу!» — кричит кто-то в темноте.
Колодец отсюда недалеко, метров сто. Крики «ура» заглушают автоматную стрельбу. В поселке Аджимушкай взметнулись вверх две красные ракеты, затем еще две такие же.
Крики «ура» и стрельба слышатся и со стороны соседних каменоломен. Беспрерывное «ура!» слилось в один мощный гул. От такого гула действительно полопаются ушные перепонки у немцев.
Под нашим неожиданным натиском, не выдержав психической атаки, гитлеровцы бегут. Мы преследуем их по пятам. Вот уже ведут лошадей. Они испуганно ржут. А вот и телеги. Что здесь в мешках? Ячмень. Хорошо! Ух, какой тяжелый. Я рву мешок и высыпаю половину содержимого. Взвалив на спину, бегу в свою каменоломню. Меня перегоняет кто-то с мешком. Нам все пригодится.
Разрывы мин заставляют остановиться. Нахожу окоп, ложусь. Кто-то рядом стонет. Не могу понять, кто он? Свой или враг? Подполз ближе, ощупываю. На спине вещевая сумка. Нет, это не наш. У нас вещевые мешки. Беру его оружие и флягу с водой, бегу вслед за своими в каменоломню. С трудом нахожу свою катакомбу. Весь изодран, но боли не чувствую, только чувствую сильную усталость. Падаю на пол и не могу отдышаться. Гриша Кисель дает мне несколько капель воды из моей трофейной фляги. Молодец Гриша! Он любит меня, как брата. Я сразу засыпаю, как мертвый.

— Товарищ старший лейтенант! Тревога! Тревога!

Я моментально встаю на ноги, протирая глаза.
Не могу понять, в чем дело, где я нахожусь. Все тело ноет, болит голова. Разминаюсь, и мне становится лучше. Выхожу в коридор и вижу вдалеке у входа проблески дневного света.

— Все по своим местам! — раздалась команда по всему длинному коридору тоннеля.

Я возвращаюсь к рации. Автоматчики бегут к центральному выходу и к щелям. Теперь автоматчиков стало больше — прибавилось трофейное оружие.
Сегодня с утра вновь созданы три батальона и несколько отдельных команд, непосредственно подчиненных штабу обороны. Это охрана, разведка, радисты и весь медперсонал.
Я назначен помощником начальника связи обороны и остался в должности начальника главной рации.
Начальник связи капитан Качуров, лейтенант Литовченко и два радиста не вернулись. По всей вероятности, погибли в бою сегодня ночью.
Подземный гарнизон приводит себя в порядок. По всем катакомбам шум и говор.
И вдруг...

— Тревога! Тревога! Газы! Газы! — кричат из глубины каменоломни.

Все бегут на свои места, на ходу надевая шлемы противогазов. Толкотня везде, во всех проходах галереи. Я быстро надеваю противогаз и сажусь ближе к рации, надеваю наушники. Пользуюсь запасным приемником. В эфире по всему диапазону тишина. Кое-где на некоторых волнах слышен треск автоматической морзянки. Хорошо слышна работа наших раций на Кубани.
Вот и газ. Он идет медленно, поднимаясь вверх по коридору.
У нас в катакомбе светло, горит электричество. Вижу хорошо газ. Он желтого цвета. Пахнет хлором. Скорее это не газ, а ядовитый дым. Сидя спокойно на одном месте я чувствую себя неплохо.
Дым густеет. Многие кашляют — те, у кого нет противогазов. Кроме кашля, ничего не слышно. Несчастный тот человек, который пренебрег противогазом и выбросил его, думая, что он не пригодится.
Проходит минут двадцать, кашель усиливается. Кто-то пробежал вверх по коридору с фонариком в руке, по-видимому, в штаб. Через две минуты он возвращается вниз, также бегом.
Вскоре со стороны щелей послышались крики детей и женщин. Раздирающие душу крики. Фашистские изверги расправлялись с теми, кто решил выйти на воздух. Это же не люди, не солдаты сражающейся армии, это двуногие звери. Они не придерживаются международных правил ведения войны. Уничтожают мирное население — женщин, ни в чем не повинных детей.
Проходят долгие два часа. Дым постепенно рассеивается, и вот его уже почти нет. Он выходит, как в трубу, через центральный выход, подгоняемый воздухом из щелей. Проходит еще два часа и — команда: «Отбой!». Наконец можно снять противогазы!
Вскоре стало известно, что много дымовых шашек брошено через отдушины на кухню. Теперь, считай, кухни больше нет. Остатки продуктов, находившиеся в ней, уже негодны к употреблению. И жажду нельзя утолить — стены тоже пропитались едким дымом. Особенно плохо больным и обессиленным. Им теперь приходит конец.
К счастью, переданная нами депеша принята на Большой земле. Их радист ответил нам быстро «ПП», что значит: «принял полностью» и знак «ждать десять минут». Через 15 минут вновь получаем знак «ПП», и на этом наш разговор с ними окончен.
Завтра ночью, 24 мая, мы должны вновь сделать самую большую психическую атаку. Предупреждены об этом соседние каменоломни. Радиосвязь с ними отличная, бесперебойная. Время и сигнал атаки будут объявлены им позже. Сейчас приказано проверить свои подразделения и подготовиться к решающему бою.
Командование обороны обходит катакомбы, населенные людьми.
Младший политрук Матвеев шутками ободряет усталых. И комиссар Парахин тоже всячески подбадривает людей, страдающих от болезней и ран.
Полковник Ягунов требователен. Всем своим видом он поддерживает в людях боевой дух. Чувствуется, что его очень тревожит нехватка оружия и боеприпасов. При обходе катакомб он требует от каждого показать ему свое личное оружие и противогаз. Да, от этого умного, толкового и волевого начальника зависит многое. Он навел в кошмарных условиях подземелья железную дисциплину и порядок. Иначе здесь нельзя.

— Идут! Идут!

— Кто идет?

Оказалось, что идут три человека в нашей форме, приближаясь к центральному входу. Все трое без оружия, но с противогазами. Об этом быстро докладывают полковнику Ягунову, который разрешает пропустить их в каменоломню.
Все с интересом рассматривают пришельцев. Но вскоре выяснилось, что это — переодетые предатели, присланные фашистами передать командованию обороны ультиматум о капитуляции. Срок на размышление один час. В случае, если мы не капитулируем, будем уничтожены газами.
Действительно, спустя час изверги повторили газовую атаку.

— Газы! Газы! — закричали снизу наблюдатели. А в эфире раздался уже знакомый лающий голос: «Ягунов! Ягунов! Выходите наружу! Гарантируем вам жизнь!»

На этот раз нет толкотни и суеты. Во всех катакомбах полная тишина, словно все замерли.

«Одеяла! У кого есть одеяла, несите в госпиталь!»

Накрыли ими раненых и тяжело больных.
Гитлеровцы бросили шашки с ядовитым дымом в те же места внизу, и дым по-прежнему выходит в центральный выход наверх и в щели в сторону Кубани. Это хорошо. Но вдруг сильный взрыв. Завален большими глыбами центральный вход. Но просвет остался, значит, дым все же выходит. Следует там же обвал без взрыва. Просвет увеличился. Слышен голос снаружи: «Выходите! Выходите!» Автоматная очередь с нашей стороны — и голос умолк. Сегодня газа пущено в каменоломню больше, чем вчера. Стоим и сидим неподвижно вот уже пять часов. Наконец долгожданная команда: «Отбой!» Можно снять противогазы. Сильный кашель по всей каменоломне. Да, тяжело переносить эту пытку!
Мне кажется, что мой противогаз пропускает этот проклятый едкий дым. Чуть не задохнулся, еле-еле откашлялся, в горле дерет, щиплет.
Сегодня химическое оружие врага сильно подействовало на подземный гарнизон. Много людей задохнулось, не выдержав второй газовой атаки.
Иду в штаб по вызову начальника штаба Сидорова, который дал мне уже заготовленный текст радиограммы.
«Весьма срочно.
Передайте немедленно своему командованию, что мы, защитники города Керчи, находимся в каменоломнях Аджимушкая. Нас второй день травят газами фашисты. Подпись — Ягунов».
Я предупредил, что у нас нет их кода.

— Передайте открытым текстом, — сказал Сидоров.

Сейчас же вклинившись в радиосеть наших раций, находившихся на Кубани, я передал эту радиограмму без предупреждения, без формальных правил радиокорреспонденции, дважды, стараясь четко выбивать буквы ключом.
Проходит третья беспокойная ночь после дневных вражеских газовых атак.

...Утро 24 мая 1942 года.

Подхожу ближе к щелям, глядящим в сторону Кубани, и всматриваюсь вдаль. Прохладный ветерок со стороны Керченского пролива наполняет мои легкие живительной силой. Надышавшись вдоволь, иду на рацию. Все время думаю, как же мне лучше сообщить по радио нашим войскам на Кубани о нашем горьком положении. Сел за ключ и, дождавшись работы в сети наших раций на Большой земле, вызвал и спросил: «Как нас слышно?» Тут же получил утвердительный ответ: «Слышу хорошо!» Пользуясь благоприятным моментом, я быстро и четко передал радиограмму, которую передавал вчера днем. На мою радость, мой корреспондент ответил без задержки, что принял полностью. Доложил об этом полковнику Ягунову. Он одобрил мою инициативу и сказал: «Передайте им еще раз — «Ждем помощь срочно!»

Наши наблюдатели увидели, что гитлеровцы что-то возят на автомашинах к тем, еще не взорванным отдушинам, в которые они бросали шашки с ядовитым дымом. Очевидно, немцы вновь, в третий раз, бросят шашки.
Защитники обороны приготовили противогазы к бою. Занавесили одеялами двери госпиталя.
Мы, радисты, прилагаем все свое умение и знания. С напряжением вслушиваемся в эфир, чтобы не пропустить ни одного знака с Большой земли, и держим непрерывную связь с соседними каменоломнями.
Командиры подразделений, политработники, коммунисты, комсомольцы ободряют народ, поднимают боевой дух.
А немцы, как никогда раньше, подозрительно долго возятся над нашей головой.
Раздается взрыв в стороне щелей, там, где раньше танки пробили стену, где вчера они сверлили буром. Завалило все просветы. Затем следуют взрывы возле центрального входа и в других местах. Мы сразу поняли замысел врагов. Они закупоривают нас. Раздались взрывы возле штаба в коридоре, но обвала нет. Здесь кровля прочная.
Сомнений быть не может: сейчас немцы повторят пуск ядовитого дыма. Так и есть.

— Газы! Газы! — кричат снизу наблюдатели из химкоманды.

Гитлеровцы обрушили на нас всю свою звериную злобу. В отдушины и трещины от обвалов они направили шланги и стали через них нагнетать газ. Кроме того, они бросали в катакомбы теперь уже не шашки, как раньше, а баллоны с газами.
Вот он, этот зловещий газ. Он ползет снизу, извивается кольцами, стелется над полом длинного коридора и в кладбищенской тишине продолжает свое движение вверх, к центральному выходу, заполняя на своем пути большие каменные залы.
Ползет чёрно-коричневая лавина, как густая туча. Уже захватывает дыхание от её смертельного смрада.
Мы безмолвно глядим друг на друга, всматриваемся пристально в эту черную смерть. Сердце окаменело и очерствело, я не испытываю ни отчаяния, ни страха, только мысленно проклинаю современных варваров, извергов.
Двигатель Л-3 работает беспрерывно, не переставая подавать электроток для освещения. При тусклом свете видно, как газ идет волнами, накачивается. Наконец он затмил все электрические лампы во всех помещениях. Чуть-чуть видна осветительная лампочка на радиоприемнике. Шкалу с фиксированными волнами совсем не вижу. Стало совершенно темно. Дышать очень трудно, а газ все густеет.
Минут двадцать стоит беззвучная тишина, словно молча, без шума, в один миг умерло несколько тысяч человек. Как будто здесь нет подземного гарнизона, опустела центральная каменоломня. Нет, так только кажется. Люди пока живы и молча борются со смертью.
Многие, сраженные в этой битве с удушьем, падают и умирают, сбрасывая с себя маски; только стучат о каменный пол коробки противогазов, слышен хрип умирающих.
В груди сперло дыхание, спазмы душат. Неужели смерть?
Сейчас требуется особая выдержка, нельзя проявить малодушие. Но меня обуял такой гнев, что, кажется, сейчас хватит удар или я сойду с ума.
От ядовитого дыма можно было спастись, но с этим газом ничего нельзя поделать. И, главное, он не выходит наружу. Враги взорвали и завалили все отдушины, закупорили нас со всех сторон.
В этот самый критический момент на рацию прибыли начальник обороны полковник Ягунов и старший батальонный комиссар Парахин с большой группой командиров.
Полковник Ягунов вручил мне радиограмму и приказал сейчас же передать в эфир следующее: «Всем! Всем! Всем! Всем народам Советского Союза! Мы, защитники обороны Керчи, задыхаемся от газа, умираем, но в плен не сдаемся! Ягунов».

Дневник,найденный в катакомбах

В январе 1944 года в Центральных каменоломнях была найдена полуистлевшая тетрадь с записями, сделанными в дни осады. Нашел ее лейтенант административной службы Ф. А. Грицай.
Дневник был перепечатан на машинке. Одна из копий вошла в «Следственное дело о злодеяниях немецких войск на территории с. Аджимушкай». Подлинник дневника, к сожалению, был утерян, и найти его пока не удалось.

Два с половиной месяца назад здесь были живые бандиты. Много вреда принесли они мирному населению. Не будем говорить о том, что разрушили жилые дома, увели скот, забрали одежду и продукты питания, но еще и убивали десятки тысяч мирных людей. Кровавые следы останутся на долгие годы, и будут знать их не только наши дети, но и их внуки. Рядом со мной стоит старуха, ей 62 года, зовут ее Дарья, она у могилы своих 2 сынов и 3 дочерей, здесь вот они лежат, их расстреляли среди белого дня, она указала на большое разваленное здание своей костлявой высохшей рукой. «Здесь фашисты загнали до 2000 мирных людей. Долго томили они их без пищи, без воды, после чего, поставив несколько пулеметов, расстреляли тут же. 3 дня лилась кровь. Это кровь наших братьев, сестер, отцов, сынов. Она останется в нашей памяти, и мы не забудем фашистских извергов». Такими словами говорила старуха. Но разгул бандитов в нашем родном Крыму продлится недолго.
Стужа, холод, невылазная грязь, дует смертельный, холодный ветер. Крым еще такого холода не видел. Но нет таких преград, чтобы наша героическая Красная Армия не переборола. Плавно и без всякой боязни смертоносные корабли подходят к берегу Крыма. Вот уже и видна Керчь. Корабли привезли бесстрашных сынов Родины. Они на смерть смотрят прямо, без боязни, они знают, за что бороться. Я не забуду бесстрашного командира батальона капитана Панова Аркадия Павловича, одного из участников высадки десанта в Керчь. Это человек нашего времени, воспитан партией большевиков и трижды закален в бою. Сейчас предо мной стоит образ этого бесстрашного человека, это самый простой рабочий, небольшого роста, довольно солидный, всегда со своей улыбкой, но и строг. Он не любит расхлябанности. В любых условиях требует воинской дисциплины, но и сам дисциплинированный, всегда показывает пример низовым командирам. «Я желал пойти на Крымский фронт, я хорошо знаю, что это ответственный фронт. Хорошо определил свое место — 23 года тому назад я влился в нашу большевистскую партию и предан ей до последнего дыхания. Меня назначили в 83 морскую бригаду командиром 3 батальона, где был издан приказ высадиться десантом (В данном случае автор дневника делает запись как бы прямо со слов А. П. Панова. Такие приемы характерны для автора.) 26 декабря в северной части Керчи — мыс Хрони, западнее Красного Кута».
Медленно, плавно по морскому простору двигался корабль «Заря».
Наши бойцы устремили все внимание туда, где братья находятся под гнетом фашизма.
Они спешили освободить поскорее от погани нашу священную землю. У борта стоял парень, ему от роду 32 года, но по его лицу видно, что пережито много. Он сжимал автомат. Сердце билось чаще и чаще. Это Капран Александр Илларионович (Капитан А. И. Капран родился 10/11 1910 года в с. Лыговка Сахновщанского района Харьковской области. В Красной Армии с 1932 года, член ВКП(б). В 1941 —1942 годах воевал в составе 83-й бригады морской пехоты. За образцовое выполнение боевой задачи в феврале 1942 года награжден орденом Красного Знамени.) , раньше он любил бродить по своим родным полям, любоваться, как наливалось, созревало зерно, он сам из крестьян и поэтому крепко любил свое колхозное хозяйство. Сейчас у него пролетает серия картин: «Эх, черт побери, как там наши готовятся к весеннему севу? Отремонтировали ли машины, есть ли посевное зерно, сумеют ли его сохранить? А все-таки проклятому фрицу не дали загадить нашу землю». Мало ли еще что у него было в голове, но дело подходило к концу, корабль уже был совсем на не далеком расстоянии. Артиллерия открыла огонь.

26 декабря. Что за погода. Дует холодный ветер. Мороз до 20 градусов. Моросит не то дождь, не то снег. Канонада артиллерии растет и расчет. «За мной, за Родину. За друга, за учителя, за родного Сталина. Вперед за мной!» Впереди, сжимая автомат, бежал командир батальона тов. Панов. За ним шел вверенный ему батальон. Но это было не так легко, как писать или читать, пришлось пройти метров 50 по воде вброд, а потом уже бежать по родной земле. Дрогнули фрицы. Бежали куда только видели их подлые глаза.
Бойцы, командиры и политработники не слыхали, что их одежда взялась льдом, они шли вперед за своим командиром. Подлые, завшивые бандиты пытались еще обороняться, но было поздно. С левого фланга слышен был грозный голос капитана Капрана. Он перерезал фланг отхода, беспощадно на своем пути уничтожал врага. Вот вновь слышен его голос: «За мной, вперед, за Родину». Нет пощады бандитам. Так был освобожден 27 декабря г. Керчь.

(Фактически Керчь была освобождена не 27-го, а 30 декабря 1941 года. События Керченского десанта в дневнике описаны, вероятно, со слов участников, поэтому имеются неточности. А. П. Казмирчук, проживающий в настоящее время в г. Черноострове Хмельницкой области, рассказывает: «После окончания Орджоникидзевского училища связи в октябре 1941 года я был направлен в 83-ю отдельную стрелковую бригаду морской пехоты, которая формировалась в Краснодарском крае. Там я был назначен начальником связи батальона, которым командовал капитан А. И. Капран, комиссаром батальона был Тесленко. Во время высадки десантом наш батальон был погружен на 2 или 3 тральщика. Мы должны были прибыть к месту высадки (мыс Хрони) к 5 часам утра, но после выхода из Темрюка попали в шторм, поэтому с десантом запоздали. Высадка на берег была очень трудной из-за шторма и огня противника. Высадился 3-й батальон, которым командовал капитан А. П. Панов. Наш же батальон высадился не полностью, а только с одного корабля. С этой частью батальона десантировался комиссар И. А. Тесленко. За проявленный героизм и удержание плацдарма И. А. Тесленко получил звание Героя Советского Союза. Другая же часть батальона, во главе которой был Капран, возвратилась обратно в Темрюк и высаживалась на Керченский полуостров позднее.)

Подлые бандиты были отогнаны на 80 км от Керчи. Радостно, со слезами на глазах встречало население наших бойцов. Здесь было много всевозможных рассказов об издевательствах. Вновь зажил город. Началась нормальная жизнь. Однако враг не спал, он готовил все свои силы для того, чтобы вновь забрать в свои руки Керчь. По всему фронту он стягивал все свои силы: технику, танки, самолеты — и ждал часа наступления...

7 мая. На левом фланге идет жестокий бой. Фрицы наступают по всему фронту. 500 самолетов бомбят левый фланг, до 300 танков. Артиллерия бьет железным кулаком. Трудно устоять. Левый фланг дрогнул, стали в беспорядке отступать.

8 мая. Отступил и правый фланг, хотя с большим ожесточенным боем. Тысячи трупов фашистской погани остались на поле боя. Фашисты предпринимают психическую атаку.
(Фактически наступление немецко-фашистских войск на Керченском полуострове началось не 7-го, а 8 мая. Правый фланг нашего фронта на Акмонайском перешейке отошел не 8-го, а 11 мая.)

9, 10, 11 мая. Наши части отступают, ведя ожесточенные бои на всем фронте.

12—13 мая. Части наши заняли оборону возле города Керчи.

18—19 мая. Продолжаются бои в районе города. Часть наших войск сумела переправиться на тот берег. Остальные засели в катакомбах. Почему так все получилось?..
Резерв имел немалое количество хороших командиров, политработников (Имеется в виду резерв командного состава Крымского фронта.), которые быстро формировали роты исключительно из командного состава и занимали оборону. Надо обратить внимание на то, что офицеры из резерва совершенно не имели оружия. Поэтому приходилось наспех вооружаться всем, что могли достать. Мы обратились к отступающим из 44-й армии с требованием занять оборону.
Командование батальоном принял капитан Панов А. П., комиссаром стал политрук Верхутин. Я попал в 1 роту и был назначен политруком этой роты. Командир роты капитан Деряветко. В роту вошли исключительно наши лейтенанты танково - истребительной роты.

(Осенью 1943 года в каменоломнях был также найден «Журнал учета командного состава» ча 30 листах, в котором числится ряд товарищей, упоминаемых ниже автором дневника. Это лейтенанты П. В. Салтыков, И. П. Резников, Ткач, Ф. Е. Новиков, младшие лейтенанты Н. Д. Филиппов, В. И. Костенко. Всего по «Журналу учета» в этой группе числится 81 человек, все они окончили 2-е пехотное училище в Краснодаре и месячные курсы заместителей командиров рот по истреблению танков и прибыли в резерв командного состава Крымского фронта 18 апреля 1942 года.)

Разбившись на 2 группы по 35 чел., заняли оборону восточнее селения Аджимушкай, командиром 1 группы был назначен мой друг лейтенант Павлуша Салтыков. Это доверие он вполне заслужил среди своих товарищей. Жму ему руку. Крепко обнимаю его. На его лице вспыхнула улыбка, но эта улыбка уже не та, что раньше было. От нее веяло холодом и жаждой мщения врагу.
Он хотел уже уходить, но потом вновь приблизился и полушепотом сказал: «Сашенька, может быть, не вернусь, увидишь Муру, передай, что честно умер за Родину.
Считайте меня коммунистом».
7 месяцев тому назад я встретился в военном пехотном училище с Павлушей. Это был самый хороший и дисциплинированный товарищ. С ним я там и сдружился, 6 месяцев мы жили, как братья, спали и ели вместе...
Вот я стоял перед другом, желая еще раз, может в последний, посмотреть, чтобы сильнее запечатлеть его образ. «Прощай, Павлуша! Бей врага по-чапаевски, помни, что мы должны идти только вперед». Павел поцеловал меня, махнул рукой и еще что-то хотел сказать, но взвод был уже готов. Мины и снаряды рвались уже рядом. Взвод ушел на указанное место.
2-м взводом командовал лейтенант Резников, он расположился правее первого взвода. Долго стоял я, смотрел вслед уходящим своим товарищам. Было уже около часа дня. Поэтому я поспешил в штаб батальона доложить о расположении наших взводов. На пороге встретил комиссара Верхутина. Он был необычайно потрясен, хотя это трудно было заметить. Узнав от меня о расположении наших рот, он приказал мне пройти к ним и провести соответствующую работу. Повторив приказание, я отправился выполнять. Со мной связным был мой самый близкий друг лейтенант Володя Костенко. Коротко объяснил обстановку ему, тронулись в путь.
Обстановка все труднее и труднее, с воздуха бомбили самолеты, била дальнобойная артиллерия и минометы, снаряды рвались впереди и с боков. Мы по-пластунски пробирались метров 50, налетели вражеские самолеты, начали бомбить, но рвались бомбы от нас метрах в 100—150. Самолеты удалились, и мы начали продвигаться вперед. Вот уже совсем близко возле своих, слышим, как визжат мины, подаю команду «ложись». Мины рвутся совсем рядом, осколком сбило с меня каску. Володю засыпало землей, но не ранило. Теперь мы уже возле своей траншеи, знакомлю ребят с обстановкой, передаю приказ комиссара. Проходим во второй взвод, проводим там такую же работу. Благополучно возвращаюсь, докладываю комиссару о выполнении его приказа. Что происходит в катакомбах, трудно определить. Бегают вперед, назад, одни вооружаются, другие бегут к переправе. Командование приказало: «Ни одного здорового не переправлять на тот берег...»
Я зашел в штаб батальона. Суета не прекращалась и здесь. Что меня удивило, так это то, что за столом сидел Аркадий Павлович, комбат, совершенно спокойный. Он отдавал приказания командирам и политрукам рот. Высокая уверенность в нашей работе. У него всегда есть время на все. И пошутить, и посмеяться, и потребовать. Увидев меня, он улыбнулся: «Ну, политрук, подойди ближе, каково состояние роты?» Я коротко информирую. «Ну вот хорошо, а теперь ложитесь, отдохните. Сейчас 9 часов вечера, в 2 часа пойдем в гости к фрицам!» Повторил: «Есть пойти в 2 часа ночи в гости к фрицам», и лег спать. Но уснуть я не мог, слышны были разрывы снарядов, мин, бомб. Пулеметно-винтовочная перестрелка все учащалась. «Эх! Друг Павлуша, где ты? А все же ночью я тебя увижу». На миг вспыхнул план ночной разведки. Я хорошо знал местность и расположение наших рот, вырабатываю план движения, но чувствую, что тело начинает коченеть, и я уснул. Слышу, кто-то толкнул меня в бок, я приподнялся. «Время!» Аркадий Павлович жмет нам руки, желает успеха. Ночь ужасная. Темнота, хотя ракеты и давали возможности нам продвигаться вперед. «Стой!» — скомандовал капитан, начальник нашего штаба. Мы остановились в соседней катакомбе, откуда нам нужно было пробираться по равнине. Нас, разведчиков, было 5 человек: лейтенант Резников, лейтенант Ткач, матрос Перепелица, капитан Фомин и я. Здесь поставлена была задача и отдан приказ. Состав подобран в соответствии с задачей, и нужно сказать, что люди горели желанием выполнить свой долг перед Родиной.
Тихо ползем по-пластунски. Вот уже возле домика. Слышим метрах в 5 разговор румын, прислушиваемся, их оказывается 3 человека. Это часовые.
Пытаемся обойти их справа, нас замечают с другой стороны и открывают ураганный автоматный огонь. Делать нечего, капитан дает очередь, 2 румына падают, третий ранен. Ползем правее, опять по нас открыли огонь. Ракеты. Дальше хода в этом направлении нет. Берем другое направление. Проползли к месту назначения, но наших рот уже там не оказалось, они отступили в сторону переправы. Благополучно возвращаемся назад. Капитан Фомин доложил о выполнении приказа. На дворе был уже день.
Утро предвещало хороший день.

18. 5. 1942 г. Теперь уже обстановка совершенно изменилась. Немцы окружали со всех сторон наши катакомбы. В церкви огневая точка, пулеметы, автоматы. Большая часть домов в Аджимушкае захвачена немцами, и почти в каждом расположились автоматчики. Становится затруднительно движение во дворе. Трудно добираться за водой. Однако жизнь идет своим чередом. Утро действительно было самое хорошее, восточный ветерок еле колыхал воздух, но канонада не утихала. Воздух наполнен сплошным шумом. Враг пытался отрезать переправу, бросил туда большие силы: 46 танков, самолеты, до 2-х дивизий пехоты. В Колонке он был встречен нашими частями. Немцы предприняли психическую атаку, но безуспешно. Из 46 танков с поля боя вернулось 12, до 1000 трупов осталось на поле боя. Немцы отступили.
В катакомбах по-прежнему шла жизнь, говор сливался в сплошной шум, казалось, что под землей расположен город. Я решил пройти в глубь катакомб, лучше рассмотреть расположение ходов. Зажег свет и начал продвигаться. Да, говорят, что ходов очень много, что они растянулись на 18—20 км. В действительности я прошёл полкилометра и дальше уткнулся в тупик. Мне просто хотелось пройти по катакомбам, здесь теперь располагалось много гражданского населения. Я видел на свете многого, но такого ужаса я никогда не видел: около 10 000 населения находилось здесь. Бросили все, захватили только то,что могли взять в руки. Они нашли спасение от бандитов только здесь. Я решаюсь завязать разговор с одной семьей. Спрашиваю: «Откуда вы?» Мне ответила женщина 30 лет, что она работала на заводе Войкова, муж в Красной Армии, 3 детишек. «Старшему, Коле, всего 11 лет, и не знаю, что буду с ними делать, ничего у нас в запасе нет, мы получали по карточкам, а теперь не знаю, что мы будем делать. Есть у нас немножко кукурузы, но воды не можем достать и поэтому сидим голодные».
Девочка Эдя, ей всего 3 года, протянула ручки к матери, попросила воды. «Нету, Эдочка». «Скоро принесут кушать, мам?» Я достал из кармана кусок хлеба и разделил его детям. Бедные дети, они и не почувствовали, как съели эти маленькие кусочки. «Мы уже были у немца и знаем, как они с нами поступают. На нашей улице много жило мирного населения, но из них уцелело совсем мало. Что касается хлеба, то если у кого и был свой, они и это забрали. Эх, трудно вспоминать о прошлом. Лучше помирать здесь с голоду, чем идти к немцам».
За время короткой беседы вокруг меня собралось много детей всяких возрастов. Нет силы описать эту картину. Они очень мало прожили на свете, но по их хиленьким лицам можно было видеть, как много они пережили. Дважды они уже видели бандитский разгул вшивой немчуры и теперь вновь готовы пережить любые условия жизни.
Я не заметил, как голубоглазый мальчик лет 9 подобрался ко мне под руку. «А у меня, дядя, немцы все забрали и игрушки, а маму убили. Водю нашего забрали, куда, я сам не знаю. А у вас, дядя, есть дома хлопцы? »
Я улыбнулся, потом решился рассказать:
«Дома у меня есть ребята. Грише 14 лет, он ученик 8 класса, а двое — Володя и Коля, еще маленькие. А немцев там нет. Там идет жизнь хорошая. Хлеба, воды хватает. Все такие дети учатся в школах. А взрослые сеют, садят в огородах, в полях. А сейчас уже поля засеяны, и дети часто ходят на экскурсии, гуляют, отдыхают от учебы».
Я заметил, что публики прибавилось, а Коля, сидевший возле меня, скривился, на глазенках у него появились слезы. Он вместе переживал все то, что я рассказывал. Я собирался уходить, но видел, что дети не хотят от меня отставать. Предложил ожидать меня у выхода. В пути меня встретил комиссар нашего батальона Верхутин.
«Я тебя ищу, товарищ политрук, — взволнованным голосом произнес Верхутин. — Сейчас 2 часа дня, ты должен пробраться к своим частям и связаться с ними...» Я повторил: «Есть связаться».
Ищу своего связного Володю. Он давно уже стоял у входа и ожидал меня. Давно мы уже вместе живем и знаем друг друга. Володя Костенко по званию младший лейтенант. Сам из Орджоникидзевского края, г. Ворошиловска, родился в семье крестьянина. После демобилизации был бухгалтером колхоза. Этот большой коренастый мужчина всегда весел, в каких бы условиях мы ни встречались. Не женат...

(Пропущено, вырвано 10 листов).

...Я присоединился к мнению и был согласен оставить их в покое. На душе было весело. Значит, скоро выйдем на волю. Вот так большевики! Да, с такими не жалко и умереть. Исаков ударил меня слегка по плечу. «Ну, чего же молчишь, дьявол?» «Думаю, товарищ комиссар. Сейчас пойду в батальон, хочу просить комиссара, чтобы провести в своей роте партийно-комсомольское собрание.
Поставлю вопрос — «либо жить, либо что-либо». «Рано, тов. Старшинков (Так в тексте копии дневника), умирать». Я улыбнулся. «Я же этого не сказал и не скажу». «А между прочим, это не плохо. Идите».
Комбат Панов и Верхутин об этом уже, наверное, знали, сидели с комсоставом и обсуждали план наступления. Панов не любил много разговаривать. Сам он украинец и любил на своем родном языке говорить: «Ну, хлопци, звичайно для вас ясна картина. Воды нэма, и без нее не проживешь. Так чего же нам тут спочиваты? Пушкин нам навряд отгоне немецку погань, цэ для наших рук». «Точно, товарищ капитан, только мы, больше никто. Мы готовы всегда идти с вами в огонь и в воду». «Ну, так что глядите... мне, чтобы потом не получилось. А кто струсит, тот не наш, тот предатель, таких не жалеть, стреляйте». Комиссар коротко информировал политруков о возложенных задачах и намекнул о проведении партийно-комсомольских собраний. По ротам собирались коммунисты, комсомольцы, где-то прозвучали клавиши гармошки, поют.
Все были в сборе. Поэтому медлить было незачем. Я открываю собрание, ставлю на обсуждение повестку дня, она принимается единогласно. Информирую о положении, хотя всем уже ясно. Выступают коммунисты, комсомольцы, с большим воодушевлением одобряют принятие от штаба резервов. А иначе и быть не может. Вот больно плохо с боеприпасами, их маловато. Будем драться штыками. Понятно, фрицы боятся штыка, как огня. А все-таки вода будет наша, чего бы это ни стоило нам. В столовую я ушел в полдесятого. Целый день не брал ничего в рот, и есть почему-то не хочется. Чувствую усталость. Начинаю кушать насильно... (Далее 3 слова неразборчиво).

18. 5.1942 г. (две строки неразборчиво).
Целую ночь наши разведчики вели усиленную перестрелку с целью выявления огневых точек противника. Воду брали с большим трудом. У церкви, которая находится метрах в 200 (400 или 800), расположилась минометная батарея. Ведет ураганный огонь по колодцам. Есть убитые и раненые. Положение гражданского населения ухудшается. Хлеба нет, воды нет. Дети плачут, бедные матери успокаивают их разными средствами. Командование решило выдать многосемейным и вообще гражданскому населению муки и немного концентратов. Люди довольны. Решаю пойти в госпиталь, проведать раненого друга Володю. В госпитале пахло камфорой, чего я не любил. На третьей кровати от выхода лежал Володя. Увидев меня, он слегка приподнялся на локти: «Сашенька, жив, дружок?» «Иду, значит, жив». Пожали друг другу руки. Полились разговоры. Он хотел знать все. По приезду в село Аджимушкай Володя познакомился с Шурой. Вскоре они привыкли друг к другу,..

(Здесь идет речь о местной жительнице Александре Клинковой. В 1944 году после освобождения Керчи А. Клинкова пыталась найти младшего лейтенанта В. И. Костенко, она написала его родителям: «...Мы много дней сидели в скале (местное название каменоломен). Было очень тяжело, мой ребенок заболел, я решила выходить. Когда я выходила, то послала одного человека в госпиталь, чтобы сказать Володе, что я ухожу. Но Володи в госпитале не оказалось, не было и его друга Саши (Клинкова, вероятно, имеет в виду автора дневника). Месяца через два, а может быть и больше, я увидела в плену одного лейтенанта, который мне сказал, что Вова уже выздоровел и Саша с ним. Выходить из скалы они не хотят, говорят, что умрем, но знаем — за Родину, но к немцу, врагу нашему, в плен не пойдем. Вот уже два года я ничего не знаю о Володе и его друзьях. В Ставрополе, по ул. переезд Фрунзе, 14, живет Николай Филиппов. Если он жив, то расскажет Вам о Вовочке». (Письмо хранится у родителей В. И. Костенко.))

Ранение их разлучило, поэтому первый вопрос был вопрос о Шуре. Я отвечал, что она здесь. Живет в катакомбах... Он был доволен, благодарил за теплую заботу. В госпитале лежало более 100 человек, со всякими ранениями. Одни тяжело ранены, но спокойно ведут себя. Зато есть типы, кричат, ругаются, поэтому Володя обижался, что его очень беспокоят, и желал быть где-нибудь, где поспокойнее. С питанием у них пока неплохо. Обижаться не приходится.
Правда, воды маловато, иногда не хватает, но это явление временное. Я тоже подтверждаю, что это так. Между прочим, Володя не знает, чего стоила нам вода.
Время приближается к 2 часам дня. Нужно было спешить. Наспех распростился с Володей, пожелал ему выздоравливать поскорее, направился в свое подразделение. К атаке все уже подготовлено. В последний раз прохожу, проверяю своих орлов. Моральное состояние хорошее. Проверяю боеприпасы. Все есть. 100 человек поручило командование вести в атаку. 100 орлов обращают внимание на того, кто их будет вести в бой за Родину. Последний раз продумываю план. Разбиваю на группы по 20 человек. Выделяю старшего группы. Задача всем ясна, ждем общего сигнала. Встретился с Верхутиным, который будет давать сигнал для общей атаки. Вылезаю на поверхность, рассматриваю. Оказалось, метрах в 100 от колодца стоят два танка. Приказываю противотанковому расчету уничтожить. Пять-шесть выстрелов, и танк загорелся, а другой обратился в бегство. Путь свободен. Слышу сигнал «В атаку». Сжимаю крепче автомат, встаю во весь рост.

— За мной, товарищи, за Родину!

Грянули выстрелы. Дымом закрыло небо. Вперед! Враг дрогнул, в беспорядке начал отступать. Вижу, 2 автоматчика стоя ведут огонь по нашим. Падаю на землю. Даю две очереди.....
Один свалился в сторону, другой остался на своем месте... А ребята с правого фланга давно уже пробрались вперед, с криком «ура!» громят врага. Слева в лощине показался танк. Танкисты растерялись от смелого натиска наших героев. Забыли, что у них имеются пулеметы, стали стрелять прямой наводкой по одиночным целям из 75-мм пушки. Конечно, попасть трудно, хотя и расстояние довольно близкое. Однако снаряды ударялись в стенки катакомб, рвались и таким образом поражали наших бойцов. Приказываю уничтожить танк, но танкисты, наверное, разгадали замысел и побыстрее удалились к церкви и оттуда стали вести ураганный пулеметный огонь. Задача была выполнена, поэтому приказано было отступить, оставив заградительный отряд в захваченных нами домиках. На поле сражения осталось более 50 фрицев убитыми и несколько десятков ранеными, часть которых они успели убрать.
Наших не вернулось 4, и 3 были ранены. У входа встретил меня батальонный комиссар Анаев, он крепко мне пожал руку, вынув из своей кобуры револьвер, сунул мне: «На, тов. Сериков (Так в тексте копии дневника). Это тебе на память: впредь громи так врага. Я видел, как от твоей очереди вверх ногами летели фрицы, и рад за тебя, что ты вернулся жив». Мне было неудобно перед своими товарищами, и я слегка покраснел. Ведь они не хуже меня били бандитов, особенно лейтенант Филиппов. Он тоже в этом бою не менее 3 фрицев уложил.
Осмотрел револьвер, крепко поблагодарил за подарок, вложил его в кобуру. А вода теперь есть, значит, все в порядке. Вражеский танк пытался подойти к выходу, но испугался и удрал назад. Уничтожить не удалось. Не унывают друзья, поют. В катакомбах громко играет патефон. А сегодня даже решили пропустить кинокартину «Свинарка и пастух».

24 мая 1942 г. Ночь прошла невероятно беспокойно. Оставшиеся группы наших бойцов не давали покоя немецким автоматчикам. Несколько групп вышли на помощь этим в 12 часов ночи. Уже четыре дня вражеским кольцом окружены наши катакомбы. День и ночь автоматно-пулеметная перестрелка.
Немецкие бандиты думают взорвать катакомбы. Инженеры взялись за это дело, но для этого потребуется 10 вагонов взрывчатого вещества. Слышно, что на поверхности идет подготовка, день и ночь стучат, сверлят, копают. Со мной завтракал лейтенант Новиков. Плотно поели, но воды нет. Он взглянул на меня: «Саша, воды хочешь?»
«Ну, еще бы, с охотой не меньше двух стаканов выпил бы. Но об этом давай не будем говорить. Видишь, идиот забрался на голову и не дает возможности подойти к колодцу».
Новиков взглянул на часы: «Да, мы, брат, с тобой сегодня рано очень поели, еще и четырех нет». Рассмеялись. Вот так дело, не знаем, день или ночь. «Пойдем за водой, не сдрейфишь?» «Перед кем?» «Вы, товарищ политрук, хорошо присмотритесь к этим «героям». Он стреляет, делает панику, высунул автомат, сам голову спрятал за камни. Герой? Как ты думаешь, Саша?...».
Во дворе уже рассветало. Утренний ветерок приветливо встретил нас и промчался по каменоломням. На душе стало приятно. Взяли ведро с веревкой, направились в полный рост к колодцу. Заметил проклятый фриц, начал по нас стрелять, пули ложатся близко. Пришлось вернуться назад. Так пытались мы дважды, но успеха не имели. «Ах ты дьявол, сволота проклятая! — ругался Новиков. — Разрешите, тов. политрук, расправиться с ним?» Новиков с сердцем бросил ведро, так что оно далеко отлетело в сторону, взял гранату в руки и полез наверх. Что он надумал, я, конечно, знал. Не прошло и 20 минут, слышу взрыв гранаты, земля дрогнула. Прекратилась стрельба сверху. Молодец Новиков, все-таки он довел свое. Жду его возвращения еще полчаса. Почему нет? Неужели с ним что-то случилось? Нет терпения, вылезаю на поверхность» На дворе уже день. Ползком выбрался на верх катакомб, еще ползу. Заметил. Эх! Вот почему ты, друг, не идешь! Метрах в 15 от меня, раскинув руки и ноги, лежал мертвый Новиков. Далеко от своего окопа лежал, раскинув свои костлявые лапы, офицер. Возле окопа торчал ручной пулемет. Теперь стало ясно. Новиков подполз на близкое расстояние, укрыться ему не было возможности, так как всюду была равнина. По всей вероятности, он решил не пощадить своей жизни и уничтожить офицера. Бросил гранату Ф-1. Геройски умер. Терять время нечего. Беру пулемет, забираю боеприпасы. Захватил своего друга, спустился вниз. О происшедшем доложил командованию батальона. Теперь нужно похоронить. Выбрал с Колей удобное место возле склада. Вырыли яму, опустили туда Новикова, снял пилотку, дал три выстрела из пистолета. Решили побыстрее засыпать землей. «Спи, дорогой герой наш! Ты заслужил большего внимания! Век будешь жить в наших сердцах». Нас окружили товарищи и друзья Новикова. Они тоже стояли с обнаженными головами и в последний раз смотрели на бесстрашного товарища. Нет пощады бандитам, поработителям нашей земли.
От беспокойства наших групп, которые находились наверху, враг остервенел совершенно. Рвет катакомбы, засыпает проходы, стреляет куда попало из минометов и артиллерии, но нам хоть бы что. Только вот с водой дело ухудшилось совершенно. Плохо дело. Вот воды хотя бы по 100 грамм, жить бы можно, но дети бедные плачут, не дают покоя. Да и сами тоже не можем, во рту пересохло, еду без воды не приготовить. Кто чем мог, тем и делился. Детей поили из фляг, по глотку; давали свои пайки сухарей. В ту ночь мне не пришлось спать. Вместе с комиссаром Верхутиным, комбатом Пановым, начштабом Фоминых (Так в тексте. Вероятно, надо читать «Фоминым».) дежурили у проходов. Сменившись, несмотря на суету, взрывы, я решил отправиться поспать, отдыхал я большей частью у Шуры. Эта дама, о которой я раньше вспоминал, добродушная женщина, приветливая, Коля давно уже сменился с поста и храпел на кровати. Тихонько на цыпочках, чтобы не разбудить ее, я прилег, но спать пришлось очень мало, прежде чем заснуть, я обязательно вспоминал свою родную станицу. Такой природы мало кто видел. Кавказские горы далеко протянулись на несколько сот километров. На северных склонах извилисто протянулась река Ахтари. Круглый год журчит чистая студеная вода, унося с собой обломки леса. Здесь по обеим сторонам растянулась станица Ахтырская, где живут и крепнут мои сыны-орлы. Заботливая мать, как добрая наседка, воспитала и взрастила их. И теперь Гриша уже большой мальчик. А главное, Колечка, Вова — эти еще маленькие, требуют соответствующей заботы, я сейчас вместе с ними дышу одним воздухом. Но грудь мою что-то сжало, что дышать совсем нечем. Слышу крик, шум, быстро схватился, но было уже поздно. Человечество всего земного шара, люди всех национальностей! Видели вы такую зверскую расправу, какую применяют германские фашисты? Нет! Я заявляю ответственно — история нигде не рассказывает нам о подобных извергах. Они дошли до крайности. Они начали давить людей газами. Полны катакомбы отравляющим дымом. Бедные детишки кричали, звали на помощь своих матерей. Но, увы, они лежали мертвыми на земле с разорванными на грудях рубахами, кровь лилась изо рта. Вокруг крики: «Помогите! Спасите! Покажите, где выход, умираем!» Но за дымом ничего нельзя было разобрать. Я и Коля были тоже без противогазов. Мы вытащили 4 ребят к выходу, но напрасно; они умерли на наших руках. Чувствую, что я уже задыхаюсь, теряю сознание, падаю на землю. Кто-то поднял и потащил к выходу. Пришел в себя. Мне дали противогаз. Теперь быстро к делу — спасать раненых, что были в госпитале. Ох, нет, не в силах описать эту картину! Пусть вам расскажут толстые каменные стены катакомб, они были свидетелями этой ужасной сцены. Вопли, раздирающие стоны, кто может — идет, кто не может — ползет, кто упал с кровати и только стонет: «Помогите, милые друзья! Умираю, спасите!» Белокурая женщина лет 24 лежала вверх лицом на полу, я приподнял ее, но безуспешно. Через 5 минут она скончалась. Это врач госпиталя. До последнего дыхания она спасала больных, и теперь она, этот дорогой человек, удушена. Мир земной, Родина! Мы не забудем зверств людоедов. Живы будем — отомстим за жизнь удушенных газами. Требуется вода, чтобы смочить марлю и через волглую дышать. Но воды нет ни одной капли. Таскать к отверстию нет смысла, потому что везде бросают шашки и гранаты... Выходит один выход — умирать на месте в противогазе. Может быть, и есть, но теперь уже поздно искать. Гады, душители. За нас отомстят другие. Несколько человек вытащили ближе к выходу, но тут порой еще больше газов,Колю потерял, не знаю, где Володя, в госпитале не нашел, хотя бы в последний раз взглянуть на них. Пробираюсь на центральный выход, думаю, что там меньше газов. Но это только предположение... теперь я верю в то, что утопающий хватается за соломинку. Наоборот, здесь больше отверстия, и поэтому здесь больше пущено газов. Почти у каждого отверстия 10—20 человек, которые беспрерывно пускают ядовитые газы — дым. Прошло 8 часов, а он все душит и душит. Теперь уже противогазы пропускают дым, почему-то не задерживают... Я не буду описывать, что делалось в госпитале на Центральной, такая же картина, как и у нас, но ужасы были по всем ходам, много трупов валялось, по которым еще полуживые метались то в одну, то в другую сторону. Все это, конечно, безнадежно. Смерть грозила всем, и она была так близка, что ее чувствовал каждый. Чу! Слышится пение «Интернационала». Я поспешил туда. Перед моими глазами стояли 4 молодых лейтенанта. Обнявшись, они в последний раз пропели пролетарский гимн...
Какой-то полусумасшедший схватился за рукоятку «максима» и начал стрелять куда попало. Это предсмертная судорога. Каждый пытался сохранить свою жизнь, но увы! Труды напрасны. Умирали сотни людей за Родину. Изверг, гитлеровская мразь, посмотри на умирающих детишек, матерей, бойцов, командиров.
Они не просят пощады, не становятся на колени перед бандитами, издевавшимися над мирными людьми. Гордо умирают за свою любимую священную Родину...
Но трудности в борьбе за Родину выявили и лицо шатких, неустойчивых, предателей, не наших людей, но в нашей форме. Дрожа за свою жизнь, забыв общее дело, свою клятву, уходили в плен. Таких нужно стрелять.
Поганые, слюнявые, думали, что фрицы для них сохранят жизнь. Продажные души. Из вас 10% останутся, и то хорошо, а это так и вышло. На другой день нам было сообщено через партизан, что пленных расстреляли среди белого дня возле бывшего аэродрома.
А другие же их товарищи зарывали их же и вновь сами готовили для себя могилу.

25 мая 1942 года. Эта ночь была одной из тех, какую мало кто пережил. Оставшиеся в живых собирались группами, и каждый по-своему обсуждал. Зато по-иному рассуждало командование нашего батальона—это настоящие большевики. А большевики не признают трудностей. Хоть нас и душат, убивают, ни капли воды, а жизнь должна идти своим чередом, и никто не имеет права хныкать. Аркадий Павлович — так зачастую мы называем своего комбата — никогда не унывает. Такой порядок завел и во всем батальоне. Скромный человек, не любит излишне болтать, зато уж если разойдется, то запаса слов вполне хватает на несколько суток. Тут уж польются на всякие манеры анекдоты, так что уже если какой попадет сильный анекдот, то он выкладывает прямо без всяких стеснений. «Вы, хлопцы, когда начали, то говорите, не кривитесь, а то дети будут заїкуваті». И рядом с ним сидел его задушевный друг Саша Капран. Это старые боевые товарищи, орденоносцы. Высадка десантом в районе Керчи их еще более сблизила, и теперь они все время вместе. На время фронт разлучил Сашу с Аркадием, но они жили и дышали одним и тем же воздухом, одним и тем же железным кулаком били немчуру, а теперь фронтовая судьба вновь соединила их. Аркадий — командир 3-го батальона, Саша его заместитель. Один без другого не решают ничего, даже самое малое дело.(Дочь А. И. Капрана Нелли Александровна Кудрявцева сообщает: «Мой отец служил с А. П. Пановым в одной части еще до финской войны, позже они расстались. В конце 1941 года отец писал из Новороссийска, что встретил Панова».) Вместе с ними работает комиссар батальона Василий Семенюта, по званию политрук. Это человек с чистой открытой душой. Он не любит ничего делать исподтишка. Что заработаешь, то сразу получай, а не в силах что-либо сделать, все усилия приложит, поможет...
«...Отечественная война потребовала новых кадров для борьбы с фашистами. Наскоро закончил Сталинградские курсы и был направлен на Крымский фронт.(Биографические сведения политрука В. А. Семенюты сходятся с данными из дневника. В пос. Михайловке Запорожской области в настоящее время проживает его семья.) В резерве комиссар Семенюта показал себя как лучший, работоспособный, настойчивый комиссар. И поэтому не случайно он был направлен политотделом полка в наш батальон. Теперь, спаянные железным кольцом, работают эти товарищи. Жалеют один другого, но если кто провинится, то уж держись. Панов всех предупреждал: «Дружба дружбой, а служба службой, а не то смотрите мне. Панов будет симулировать, не жалейте и его». Саша давно уже поднялся со стула и посмотрел на Аркадия Павловича: «Пойдемте, товарищи, пока еще не поздно, посмотрим на проделанную работу людоедами. А то, чем черт не шутит, - начнет, вновь душить. Пожалуй, придется ставить вопрос о быстром сооружении газоубежища». Мы вышли из штаба и направились вдоль катакомб.
Ты видела, матушка-Русь, как зверски расправился фашизм, до какой степени дошли людоеды?
Они не только стреляют, режут, но и душат газами. Чуть ли не на каждом квадратном метре можно увидеть один-два трупа. На боку, на спине, с открытыми ртами, окровавленными и ужасно распухшими лицами, выпученными глазами лежали бойцы, командиры, политработники. Рядом с ними дети, женщины, мужчины из гражданского населения. Дальше идти было незачем, ибо всюду почти одно и то же. Панов остановился, снял шапку, опустил голову. За ним снял Саша Капран и все остальные. Так молча постояли 5 минут, не находили, что сказать друг другу. Идиоты, бандиты, удушили лучших людей. Будем знать, что вы геройски умерли за Родину. Навеки останетесь в наших сердцах, вечная память вам, дорогие наши, незабытые боевые друзья. Знайте, что если будем живы, выйдя на поверхность, будем бить по-иному за истязания, на удушенных, освобождать нашу землю от погани. «Саша, — обратился Панов к своему заместителю, — учесть нужно будет, кто остался в живых, немедленно похоронить умерших товарищей, что ни есть вести самый строгий учет». Саша кивнул головой в знак согласия. Но долго не пришлось ходить. Через 15 минут фрицы начали вновь душить газами. 8 утра, а уже из-за дыма ничего не видно. Кто куда попал, в дыму разбежались. Дышать нечем, противогаз тоже отказывает, начинает хлор просачиваться. Сегодня, как никогда, усиленно душит. На каждом выходе бросает шашки и гранаты. Вновь раздирающие крики, вопли, зовущие на помощь. Жертвы, жертвы. Смерть так близка, а умирать все-таки неохота именно в этой готовой могиле. Ведь это смерть хорька, которого душат дымом, как вредителя, ровно в 11 часов ночи прекратили пускать газ. Теперь можно дать гарантию, что в живых осталось не более 10 %. Храбрые люди, преданные партии, своей Родине, смотрят смерти прямо в глаза, предатели же, дрожа за свою шкуру, ушли в плен... Только к 12 часу ночи люди начали сходиться вновь группами. Уж теперь есть неохота, хоть второй день во рту и крошки не было. Воды, воды! С боем брать воду уже не с кем. Людей осталось очень мало. Амбразуры закрыты толстыми слоями камня, открыть не было возможности. Кто-то из штабных работников сообщил, что он сосал влажный камень и этим утолил жажду.

26 мая 1942 г. Полк обороны Адж. кам.(Так и в тексте копии дневника. По-видимому, «Полк обороны Аджимушкайских каменоломен») им. Сталина сформировался наскоро, сначала насчитывал до 15 тысяч людей. В роде войск разобраться трудно. Здесь можно было видеть всякого рода командиров, политработников, начальников и бойцов. Со всех армий люди собрались в катакомбы, и, следовательно, требовалось немедленно устранить шатание и наладить воинскую дисциплину, какую требует устав РККА. Но в таких условиях, в каких находились мы сейчас, это большая трудность. Только на некоторое время фрицы прекратили пускать газ, а то чуть ли не по 12—14 часов невозможно было проходить по катакомбам даже в противогазе.
Командование батальонов работало неплохо, все шло нормально, как и требуется в воинских частях. Однако после пережитой катастрофы требовался немедленный новый учет в работе... Но и сегодня этой работой заняться не удалось. Вновь в 8 часов утра враг начал пускать газ, но почему-то казалось, что концентрация его стала слабее, чем раньше, или может быть, легкие уже этого не чувствуют, а, может быть, фрицев утомила их работа. Казалось, что смерти не избежать, конец наступил и для всех остальных. Третий день ни капли воды, третий день душат газами и приходится лежать без пищи. Однако и в таких условиям, большевики нашли выход. Чем дальше углублялись в катакомбы, тем воздух становился более холодным и влажным, поэтому не случайно стали пробовать сосать влажный камень, подставляли стояки из камней, чтобы можно было достать до потолка и сосать влагу. Но такой метод не давал возможности напиться воды. Тогда человек пошел на хитрость, начал применять более выгодные методы, хотя, казалось, не имел никакой техники. Пробивали далеко в глубь камня дырочку и с силой втягивали в себя воздух, а вместе с воздухом в рот в распыленном состоянии попадали мелкие капельки воды. Теперь уже за 20—30 минут можно утолить жажду.
Но можете ли вы представить, на что обречены несколько тысяч людей? Вряд ли приходилось первобытному человеку применять такой способ добывания воды. Но в наших условиях все применимо. Все то, что в возможностях человеческого ума и физически выполнимо, применяется. Как ни странно, а порой жутко, борьба за жизнь идет своим чередом. И чувствуется дух борьбы и уверенность в своих силах, надежда, что все будет пережито, каждый из нас живет тем, что настанет час и мы выйдем для расплаты с врагом.

24 июня 1942 года.(Так в тексте копии дневника.Запись,вероятно сделана 27 мая) Начинает налаживаться жизнь. Наш первый батальон, которым командовал капитан Панов, стал именоваться 3-м батальоном. Танково-истребительная рота как таковая перестала существовать. Она расформировалась, и теперь мои товарищи разбиты по ротам. Я попал в 5-ю роту, где командиром лейтенант Веременичев. В моей прежней роте после такой катастрофы стало совсем мало, всего насчитывается 18 человек. Мне известно, что из 87 человек, прибывших со мной, убито 6 человек. Из них Маслов, Новиков, Панов, Метелица...
Я не забуду знаменитых слов знаменитого русского писателя Николая Островского. Он хотел покончить с собой, но после писал: покончить с собой может каждый и любой, а вот в таких условиях сохранить свою жизнь и дать пользу государству — это, пожалуй, будет целесообразней, и выполнить ее может не каждый из нас...
Прежде всего командование занялось уборкой трупов. Целый день пришлось закапывать своих боевых товарищей, а конца и краю не было. Вести учёт по фамилиям не было возможности,потому что ежедневно враг пускал газ, который он называл нейтральным. За один день мы только на своей территории зарыли 824 человека. Что же делалось на территории других батальонов, то, наверное, не меньше, чем у нас. За кровь этих золотых друзей поплатятся подлые фрицевские души своей людоедской подлой кровью.
Сегодня пустил газ в 11 часов дня,но концентрация его намного легче предыдущих. У нас теперь есть газоубежище, где помещается госпиталь и почти весь наш батальон за исключением охраны. Правда, убежище сделано наскоро и поэтому часть газов пропускает, но тут уже можно сидеть без противогазов. Можно больным вовремя покушать. Но что можно приготовить кушать без воды? Это самый сейчас серьезный вопрос, который стоит перед каждым бойцом и командиром, оставшимся в живых. Борьба за воду стала все возрастать...
Теперь уже доступа к колодцу совершенно нет. Амбразуры почти все уже закрыты. Однако нельзя сложа руки умирать без воды. Более здоровые сосут влажные камни и приспособились даже так, что каждые два-три часа насасывают почти полную флягу воды, а это ведь большое дело. Значит, 10 раненых могут получить в сутки 100 г воды. Найдено место, где вода капает сама...

(Пропущено, вырвано 10 страниц).

Так, на камне проспал 3 часа. Замерз окончательно. Решил поспешить в газоубежище. Тут немножко потеплее, а есть как хочется! Оказалось в кармане несколько сахару, можно полакомиться и этим жить до завтрашнего обеда. Правда, я до некоторой степени пользовался авторитетом у нашего повара Василия Петровича, и порой он мне давал два-три лишних кусочка конины. Ну, а теперь уже поздно, да и на кухне нет ничего, приходится вспоминать о доме, о хлебе, о прожитом и ложиться спать, хотя еще и рано. Может быть, не так захочется жрать.

29, 30 июня 42 г. (Так в тексте копии дневника. Судя по смыслу, эта запись относится не к июню, а к маю 1942 года.) Воды нет. Положение с пищей такое же. Правда, удалось нашей разведке достать 40 ведер воды, ко она разошлась так, что ее никто не видел: по трем госпиталям, по штабам, а часть пошла на кухню, и сегодня ждем каши. Это большое дело — покушать за 10 дней горячей пищи. Что происходит сейчас с решением копки колодцев? День и ночь работа идет своим чередом. Уже прорыт подземный ход метров 9 к старому колодцу, а новые тоже копаются, хотя очень медленно. Но фрицы узнали или услышали стук или же донесли предатели, которые сдались в плен, о том, что мы делаем подземный ход к колодцу, и вовремя предприняли все необходимые меры. Прежде всего они забросали колодец крупными камнями, песком, а после подложили и взрывчатое вещество и взорвали наш подземный ход; при этом были убиты красноармейцы и сам инженер. Итак, первая надежда достать воду путем подземного хода не сбылась. Воды вновь нет. Сколько нужно здесь долбить камень, чтобы достать воды из глубины? Это очень страшно в наших условиях. Правда, в других условиях это не составило бы для наших людей особого труда, но сейчас, когда люди не видят уже почти 17 дней света, не пьют более восьми суток воды, не дышат свежим воздухом, живут во мраке, сейчас сказать им, что до воды нужно рыть 27 метров вглубь, очень страшно. Но делать нечего, ведь большевики не хнычут и жизнь свою так просто не отдадут. Другое дело отдать ее за свою Отчизну, на поле битвы — это героизм. Да и Чапаев говорил, что под дурную пулю не стоит подставлять себя... Мы здесь тоже должны хранить свою жизнь и готовиться в любую минуту по приказу выйти на поверхность...

(Вырвано 6 страниц).

Уверенность в победе еще больше возросла. Еще более усилили занятия, которые и до этого проходили неплохо. Но беда в том, что у нас на исходе горючее. Приходилось применять до некоторой степени лучины. Раскалываем доски и по одной, по две жгем лучины, а остальные занимаются своей работой. Зачастую и я, когда все уснут, достану 2—3 лучины, изготовленные ранее мной, и записываю свой дневник. Безусловно, стало трудно, но что сделаешь, кому скажешь. Люди изолированы от мира, зарыты на несколько метров в землю и живут, как хорьки, но дух большевизма не дает им унывать.

1.6. 42 г. Вот и лето. Первый день долгожданного лета. На дворе, наверное, тепло и солнце приветливо встречает проснувшихся людей. Хочется взглянуть хоть одним глазом на летнее утро и вдохнуть приятный аромат воздуха. Посмотреть, как за полтора месяца изменилась окружающая нас природа. Возвратившаяся вчера разведка рассказала, что трава уже большая, что вишни начинают созревать. Фрицы ходят в одних трусах, загорают на солнце. Эх, мать честная! А у нас по-прежнему мрак, темнота, неимоверный холод и сырость. Более месяца, как я раздевался. Сплю в шинели и в ватных брюках. Более 1,5 месяца как умывался и брился, борода и усы настолько выросли, что я сам себя не узнаю, как и все остальные мои товарищи. Бывало, узнаешь своего товарища только по голосу, а так признать трудно. Вшей развелось столько, что они свободно лазят по поверхности одежды, и борьбу с ними вести кажется напрасно, их хватает везде. Ползут и по полу, и по кровати, и даже по столу. И теперь уже не удивляешься этому случаю, как будто это так и нужно и без них не обойтись, но болезней, кроме дизентерии, туберкулеза, пока еще нет. Стоит хоть одному заболеть тифом, и тогда всем капут. С продуктами по-прежнему. Правда, сегодня небольшое изменение: вместо пышек дали по 40 г. сухарей и конины и так же, как и раньше, один раз в день воды. Воды нет. Колодец роют около нашего подразделения. Выкопали 8 м. Чувствуем упадок сил. Окончательно расстроился желудок. Валяюсь в своей роте. Врач предложил мяса не кушать. Пить чай с сухарями. Это хорошо, а где брать воду? Сил сосать камни у меня нет. Я стал сильно кашлять. (Речь идет о больном легком.) Это по всей вероятности еще старое да плюс к этому газы, которые ежедневно пускают бандиты. Друг мой Володя Костенко до сих пор находится в санчасти. Раны уже начинают заживать, чувствует себя хорошо, только жалуется на голод. Филиппов в подразделении вместе со мной. Тоже жиденький, еле ходит, но не больной. Странная жизнь, встретился с товарищами, и говорить не о чем. Только одно хочется - есть.

2—3. 6. 42 г. Целый день 2 июня ходил как тень, порой хотелось умереть, чтобы прекратить такую муку. Но подумал доме, еще захотелось еще раз увидеть свою любимую жену, обнять и поцеловать своих любимых крошек-деток, жить с ними вместе. Болезнь усиливается. Силы падают. Температура до 40°. Зато третье июня принесло большую радость — вечером к нам в штаб пришел воентехник первого ранга тов. Трубилин. Он долго говорил с капитаном, после чего я слышал, как он сказал: «Та ей-богу же будет вода», но смысл я не понял, что за вода, откуда. Оказывается, этот Трубилин или Трубин взялся за день дорыть подземный ход к наружному колодцу и достать воду, хотя это и требовало большой напряженности в работе. Молодой энергичный товарищ взялся по-большевистски. Но никто не верил, что будет вода. Что же получилось с колодцем? Фрицы его сначала забросали досками, колесами с повозок, а сверху большими камнями и песком. В глубине он был свободен и можно было брать воду. Трубилин уверенно дошел до колодца подземным ходом в результате упорной работы в течение 36 часов, пробил дырку в колодце и обнаружил, что воду брать можно. Тихонько набрал ведро воды и первый выпил со своими рабочими. А потом незаметно принес в штаб батальона. Вода, вода! Стучат кружками, пьют. Я тоже туда. Капитан подал мне полную кружку холодной чистой воды, шепотом сказал: «Пей, это уже наша вода». Не знаю, как я ее пил, но мне кажется, что ее как будто и не было. К утру вода была в госпитале, где давали уже по 200 г. Сколько радости, вода, вода! 15 дней без воды, а теперь, хотя пока и недостаточно, но есть вода. Застучали, зазвенели котлы, каша, каша! Суп! Сегодня каша, значит, будем жить. Сегодня уже имеем в запасе 130 ведер воды. Это ценность, которой взвешивают жизнь до 3000 людей. Она, вода, решила вопрос жизни или смерти. Фрицы думали, что колодец забит, и свои посты оттуда сняли, так что с большим шумом брали воду. Но нужно оговориться, что воду брать было очень трудно — по подземному ходу можно идти только на четвереньках...

Бросок через пролив

В. Ф. ГЛАДКОВ, Герой Советского Союза, бывший командир 318-й стрелковой дивизии, генерал-майор в отставке.

...Вернулся от командующего фронтом поздно вечером. Меня ждали начальник штаба дивизии П. Ф. Бушин, заместитель командира дивизии В. Н. Ивакин и временно исполнявший обязанности начальника политотдела подполковник Павлов. Им не терпелось узнать, что нового я привезу из штаба фронта. Только мы собрались вместе поужинать, как в комнату вошел незнакомый полковник, рослый, с открытым, простым лицом. Доложил:

— Полковник Копылов Михаил Васильевич. Прибыл на должность начальника политотдела дивизии.

За ужином состоялось первое знакомство. Копылов коротко рассказал о себе. Волжанин. Бедняцкий сын.
В юности работал трактористом. Потом два года на действительной службе в Красной Армии, где его приняли в партию. Отслужив, учился в автомобильном техникуме, а с 1938 года — партийный работник: инструктор, секретарь райкома, секретарь окружного комитета партии. В первые дни войны стал начальником политотдела стрелковой бригады.

— А теперь вот прибыл к вам...

Я слушал и думал: «Кого-то судьба послала мне боевым товарищем накануне такой ответственной операции? »
Настоящего человека послала!
Михаил Васильевич Копылов легко вошел в жизнь Новороссийской дивизии и очень скоро стал в ней своим.
Зазвонил телефон. Бушин пошел к аппарату и, вернувшись, сказал начальнику политотдела:

— У вас, полковник, легкая рука.

— А что случилось? — усмехнулся Копылов.

— Не успели войти, а следом за вами сообщение — в дивизию прибыло новое пополнение. Более трехсот солдат, и все с боевым опытом и хорошей военной выучкой. Теперь укомплектованность рот дойдет у нас до семидесяти человек!

Через полмесяца, когда войска Северо-Кавказского фронта очистили от фашистов Таманский полуостров и вышли к берегам Керченского пролива, меня вызвали в штаб 18-й армии. Командарм генерал-лейтенант К. Н. Леселидзе сообщил, что Ставка поставила перед фронтом задачу форсировать Керченский пролив и вырваться в Крым. По замыслу фронтовой операции 56-я армия должна была идти через пролив северо-восточнее Керчи, на полуостров Еникале, а наша 18-я армия — южнее Керчи. Цель — окружение керченской группировки противника.
Начинает операцию наша 318-я дивизия: ей поручено захватить плацдарм и обеспечить высадку главных сил армии.
Предполагаемое место высадки десанта — участок крымского берега в двадцати километрах на юг от Керчи, Здесь между озерами Чурбашское и Тобечикское прибрежные высоты подходят близко к морю, и у их отрогов на низком песчаном берегу растянулся цепочкой рыбачий поселок Эльтиген. Несколько севернее его — Камыш-Бурун, порт, в котором базировались военные суда противника, а южнее — поселок когда-то богатой коммуны «Инициатива».
Высадку десанта, снабжение его боеприпасами и вывоз раненых с плацдарма обеспечивает Черноморский флот. Командиром высадки десанта назначен контр-адмирал Холостяков, начальником штаба капитан 2 ранга Нестеров. Все выделяемые плавсредства разбиваются на шесть десантных отрядов — по два на полк. Отряды судов, которыми командуют капитаны 3 ранга Глухов и Жидко, принимают в порту Соленое Озеро 31-й полк, отряды капитана 3 ранга Сипягина и капитан-лейтенанта Бондаренко — 37-й полк в порту Кротков. 39-й полк выходит из порта Тамань на судах отрядов, которыми командуют капитан-лейтенант Трофимов и капитан 3 ранга Гнатенко. Все отряды должны к 24 часам выйти на старт в двух километрах западнее мыса Верблюд и по общему сигналу Холостякова начать движение к крымскому берегу, чтобы к трем часам утра быть в районе высадки. Огневую поддержку осуществляют артиллерия армии и береговые батареи Новороссийской военно-морской базы. Авиационное обеспечение десанта возлагается на воздушную армию фронта и авиацию флота. При командире дивизии будут корректировочные посты от артиллерии и авиации.
14 октября дивизия получила боевой приказ. Подготовка к десанту развернулась вовсю. Тренировались и днем и ночью. Мы знали, что противник сильно укрепил восточный берег Керченского пролива, в самом проливе поставил до пятидесяти минных заграждений, из них двадцать в том районе, который предстояло форсировать нашей дивизии. Всего в проливе находилось около шести тысяч морских мин. На побережье Таманского полуострова мы создали макет вражеских укреплений района Эльтигена. Бывалые десантники учили здесь людей искусству десантного боя. На кораблях выходили в море, бросались в воду, штурмовали берег. За подготовкой дивизии следили маршал Тимошенко, генералы Леселидзе и Петров. Командующий фронтом побывал в полках, побеседовал с командирами рот и взводов. Интересовался всем: выучкой людей, запасом патронов, гранат и продовольствия, организацией санитарного обеспечения. Задавал вопросы: «Что предпримете, если при подходе к берегу враг встретит мощным огнем?», «Что будете делать, если окажетесь в окружении?» и т. д.
Около месяца дивизия готовилась к форсированию пролива. Приближался час, когда все, что мы продумывали, отрабатывали, должно было провериться действием.
Большая работа была проведена политотделом 18-й армии, который тогда возглавлял Леонид Ильич Брежнев. Вдумчиво расставлялись партийные силы. Проводились партийные и комсомольские собрания, читались лекции. Коммунисты — ветераны дивизии организовывали передачу молодым солдатам боевого опыта бывалых десантников. Были разработаны памятки о действиях бойца во время перехода морем, при штурме берега, в борьбе за плацдарм.

На море уже несколько суток бушевал шторм. Нас с Копыловым тянуло к берегу: может быть, утихомирится эта чертова вода! С высотки была видна двадцатикилометровая ширь пролива.

— ...Сколько лет союзники возятся у Ламанша? — думая о своем, спросил Копылов.

— Им пролив нужен, чтобы поканителиться, а нам канителиться не резон — ответил ему я.

— Да, нам нельзя терять времени, — откликнулся Михаил Васильевич. Он отвернулся от моря, от резких порывов северного ветра, от грязных волн, обрушивавшихся на берег. — Что же, Василий Федорович, может быть, на долю нашей дивизии выпадет счастье преподать кое-кому полезный урок военного искусства.

Мы помолчали.

— Командиров частей собираете в два часа? — спросил Копылов. — Организовать бы для них обед. Дружеский, семейный. Пусть поговорят, поглядят в глаза друг другу.

Я уже думал об этом и отдал соответствующие распоряжения начальнику АХЧ Гаврилову. Старший лейтенант заверил: «Все будет не хуже, чем в «Метрополе», товарищ полковник!» Сам я с волнением ожидал эту товарищескую встречу. Хотелось именно «посмотреть в глаза друг другу», еще раз удостовериться в единстве офицерского костяка дивизии, настроиться на общий лад.
Большинство командиров впервые шло в десант. Через несколько часов море разъединит нас, может быть, разбросает, оставит на время без связи, пока дивизия снова не соберется в кулак на том берегу. В такие моменты особенно необходима непоколебимая уверенность в товарищах по оружию.
По крутому берегу недалеко от пристани Кроткова тянулись старинные лабазы и склады. В просторном подвале одного из них разместился штаб дивизии. Здесь и собрались командиры частей. Поработали над картой, уточнили сигналы, окончательно договорились о расстановке людей. Для удобства управления во время захвата плацдарма штаб дивизии разделился на три оперативные группы. Первая из них во главе с начальником штаба полковником Бушиным отправлялась с 39-м полком на правый, ближайший к Керчи фланг. С 31-м полком, который должен действовать слева, шла группа заместителя командира дивизии полковника Ивакина. С 37-м полком, нацеленным непосредственно на Эльтиген, пойду я с несколькими штабными офицерами. (На самом деле нумерация полков была иная: «1331», 1337», «1339», но мы для удобства называли их только по двум последним цифрам.)
Совещание близилось к концу. Зашел старший лейтенант Гаврилов и несколько торжественно доложил: «Товарищ командир дивизии, обед готов!» По его голосу и улыбке, которую он старался погасить и не мог, я понял, что все в порядке.

—Прошу, товарищи, к столу, — пригласил я офицеров. — Чем богаты, тем и рады. Давайте пообедаем сегодня все вместе. Последний раз на таманском берегу. Завтракать будем на крымской земле.

Мы с начальником политотдела вошли в соседнюю комнату последними. Офицеры стояли около длинного стола, и было видно, что они тоже взволнованы и довольны. Гаврилов постарался. Были даже какие-то цветы. Было даже шампанское.

— Да, Гаврилов достоин всяческой похвалы! Если теперь чего не хватает для полного торжества, так это твоих стихов, Борис Федорович, — басил Ивакин, обращаясь к инженеру Модину.

— Стихи полагаются победителям. Завтра будешь их требовать по праву!

С удовольствием оглядывал я собравшихся. Цвет командного состава дивизии. Все молодые: от 24 до 35 лет. Один лишь командир 37-го полка подполковник Блбулян выделялся своей сединой. Ему шел пятый десяток, почти половину своей жизни он отдал службе в Красной Армии. Это был опытный офицер, большевик с двадцатого года. Горячий темперамент южанина у него вполне уживался с рассчитанным хладнокровием, столь важным для военачальника. Недаром Григорию Дарговичу поручено ответственнейшее дело — захват самого поселка Эльтиген. Весь его облик говорил о мужестве, выносливости. Рядом с осанистой фигурой Блбуляна даже инженер-подполковник Модин казался хрупким.
Борис Федорович Модин заслужил любовь и штабных работников, и людей в полках за мастерство, за то, что умел учить солдат. Притягивал он к себе добрым нравом, веселым словом и песней, без которых в окопах порой жизнь была бы не в жизнь. Наконец за нашим инженером упрочилась и слава дивизионного поэта. Я всматривался в его красивое лицо под шапкой русых волос и думал: «Вот кому будет работы на плацдарме!..» Предстояло в несколько часов повернуть на 90 градусов всю линию немецких оборонительных сооружений, повернуть их против врага и закрепиться, пока на плацдарм не высадится основная сила атакующей армии.
Около Модина сидел полковник Ширяев, командир 31-го полка, знающий и бесстрашный офицер. Было известно, что он гордится участием своего полка в десанте на Керченский полуостров. Но никому из сидевших за столом не дано было знать, что они видят полковника в последний раз. Он что-то весело рассказывал Николаю Михайловичу Челову, начальнику оперативного отделения штаба дивизии, и завладел не только его вниманием. Нахмурясь, будто досадуя, прислушивался к звонкому голосу Ширяева командир 39-го полка Ефремов. А майор Ковешников, начальник штаба того же полка, наоборот, слушал с самым доброжелательным видом. Оба офицера были предметом особых наших тревог и надежд.
Подполковник Ефремов только что прибыл в дивизию, и мы еще не изучили его и не могли ясно сказать, в каких же руках оказался лучший полк — единственная наша часть, прошедшая десантную школу при форсировании Цемесской бухты в дни освобождения Новороссийска. Новый командир полка был исполнительный, но несколько медлительный, не отличающийся инициативой человек. Это тревожило. Я лично, планируя боевые действия 39-го полка, не раз ловил себя на мысли, что считаю действительным руководителем полка майора Ковешникова.
На первый взгляд Дмитрий Степанович Ковешников, с его коренастой, небольшого роста фигурой, не производил особого впечатления. Просто добродушный человек, с милой, располагающей улыбкой, спокойным взглядом голубых глаз. А в сущности, это был железный характер русского склада. Об исключительной храбрости майора даже самые отчаянные люди говорили с уважением. Корреспондент армейской газеты Сергей Борзенко писал, что в боях под Новороссийском Ковешников дважды побывал на том свете. Дмитрий Степанович был хорошо образован, он хотел учиться и умел учиться на войне, тактическим искусством владел превосходно, и в организации ближнего боя у него навряд ли нашлось бы много соперников. Я очень любил и ценил этого молодого офицера и, прикидывая в уме различные варианты течения боя за плацдарм, думал: «Если Ковешников зацепится, его никто не сбросит в море, он выстоит, пока не будет развит успех».
Должен упомянуть еще об одном офицере — полковнике Новикове, назначенном к нам накануне десанта командующим артиллерией. У нас он пока был новичком, но уже прочно вошел в офицерскую семью. Отзывы о нем были неплохие. За то короткое время, что отвела нам жизнь для совместной работы, они полностью подтвердились. В моей памяти полковник Новиков навсегда остался образцом выполнения воинского долга.
Такими были люди, которые через несколько часов должны были повести солдат 318-й дивизии на штурм бушующего пролива, а затем эльтигенских высот. В их честь я предложил первый тост:

— За наших славных солдат и офицеров! За успех форсирования, друзья!

— За победу в Крыму! За , славу освободителей Крыма! — воскликнул полковник Ширяев.

— Предложу тост поскромнее, произнес полковник Бушин: — За тех, кто завтра будет на крымском берегу.

— Как это — кто будет? Все будем! — резко ответил ему Василий Николаевич Ивакин,

— Кое-кто может с рыбами подружиться... — начал Бушин, но, встретив недоуменный взгляд Копылова, замолчал.

Погрузка десантных отрядов была назначена на вечер. Часам к четырем штаб опустел. Ивакин и Бушин вместе с командирами частей уехали в полки. Копылов ушел выбирать место для выступления армейского ансамбля, прибывшего с концертом. Мы остались вдвоем с ординарцем Байбубиновым. У него было трудное казахское имя. В штабе все попросту звали его Иваном. Он был большой души и чистого сердца человек, настоящий комсомолец. Храбрый, скромный и безукоризненно честный. У него всегда все горело в руках. Но на этот раз он медленно, как бы нехотя, укладывал свой вещевой мешок.

— Ты что, Иван, такой сегодня грустный? Жалко расставаться с Таманью?

— Нет, товарищ полковник. Тамань не жалко. Мать жалко. Завтра матери исполняется шестьдесят лет. Одна осталась. Кто поздравит?

Я знал, что у Ивана очень сильно сыновнее чувство. В дни пребывания на Малой земле он много рассказывал мне о своей матери. Рассказывал живо, с таким увлечением, что я видел ее почти коричневое лицо и неприхотливую кошмовую юрту, которая ей все еще была милее благоустроенного дома.

— Что же ты раньше-то мне не сказал? Это дело поправимое. Давай садись! Пошлем ей вместе поздравление.

Иван от неожиданности растерялся. Сели. Быстро составили письмо. «Любимая мама! Я и мой командир поздравляем тебя с днем рождения. От души и сердца желаем здоровья и еще прожить столько же». У Ивана сияли глаза:

— Здорово получилось, товарищ командир! — Он схватил конверт к побежал, на полевую почту.

Вернулся Копылов, и мы вместе пошли на концерт. В небе поблескивали первые звезды. Потом их закрыли тучи. Армейский хор пел:


Солдаты кричали «бис» и требовали исполнить песню снова и снова.
«Прощай, любимый город!..» И слова, и музыка отвечали настроению десантников. «...Уходим завтра в море!» 37-й полк начинал погрузку на суда.
Небо совсем заволокло. Стало темно. Заморосил дождь. Холодный ветер бросал его струйки в лицо. Волны, набегая одна за другой, все с большей силой ударяли о каменистый обрывистый берег у причалов.
Крутой спуск к месту посадки был заполнен движущейся массой солдат. Одни несли минометы, другие — пулеметы. На руках спускали артиллерию, боеприпасы и продовольствие. По звукам этой работы, по размеренному ее ритму чувствовалось, что подразделения действуют споро, без суеты.
Из мглы штормующего моря вдруг вырисовывался силуэт катера или мотобота, направляющегося к пристани. Слышались отрывистые команды: «Право руля!», «Лево руля!», «Вперед!», «Подать концы!» — и, наконец, доклад: «Прибыл катер номер такой-то». Услышав номер своего судна, стоявшие наготове подразделения развертывались, подобно пружине. На мгновение пирс заполняла масса солдат — и вот уже погружены боеприпасы, установлены на борту пулеметы и сорокапятимиллиметровые пушки. Каждый солдат занимал свое место и принимал боевое положение, чтобы в любой момент открыть огонь.
По плану боевой порядок судов составлял два эшелона. В первом были сосредоточены все плоскодонные плавучие средства, которые могли подойти непосредственно к берегу. Во втором эшелоне находились суда с глубокой осадкой. С них в море нужно будет производить перегрузку на мелкие плавсредства, освободившиеся после высадки первых штурмовых отрядов.
Плоскодонных судов не хватало. Мотобот, вмещавший 45 человек, брал дополнительно еще пятнадцать. Тяжело осев в черной воде, суденышко, подчас совсем скрываясь в волнах, уходило в ночную темноту.
Прибежал адъютант. Из армии позвонили: в Кротков выехал командарм. Мы ждали его. Знали, что руководство внимательно следит за подготовкой десанта. Командующий фронтом генерал армии И. Е. Петров уже был в Тамани, где грузился 39-й полк. Маршал С. К. Тимошенко проверял в Соляном готовность, у Ширяева. К нам прибыл генерал-полковник К. Н. Леселидзе. Вместе с ним приехал начальник политотдела армии полковник Л. И. Брежнев. Леонид Ильич взял под руку Копылова и сразу же пошел с ним на пристань. Я остался с командармом. Он осведомился о настроении десантников. Я ответил, что настроение хорошее.

— Все мысли уже за проливом. Уже на том берегу...

— Это хорошо, — сказал Леселидзе. — А вот море как бы нам не спутало карты.

Море шумело. Каждый удар волны, как молотом, бил по сердцу. Усиливавшийся шторм тревожил, но я старался внешне быть спокойным. Командарм волновался не меньше меня и тоже не хотел показать виду. Он медленно ходил по дорожке вдоль капонира.

— Паршивая погода. Трудно вам будет, Василий Федорович.

— Лишь бы зацепиться, товарищ командующий.

— Шторм может разбросать десант.

— Хоть батальонами, да зацепимся. В дальнейшем вы же поможете. Личный состав понимает трудности и готов к ним.

Леселидзе еще походил некоторое время молча. Видимо, нелегко было ему отправлять в такой обстановке десант. Вот он остановился и сказал как бы самому себе:

— Нет, откладывать мы не можем. Отложим — расхолодим людей, погасим их боевой дух. — Обращаясь ко мне, спросил: — Немцы-то, пожалуй, не ждут вас в такую погоду, Василий Федорович? Не ждут ведь, да?

— Полагаю, товарищ командующий, что не ждут. Это ведь будет не по их правилам.

— Ладно, пошли к людям!

Командарм подходил то к одной, то к другой группе солдат. В ожидании своих кораблей они стояли наготове везде — у складских стен, под навесами, в пещерообразных нишах, вырытых когда-то в крутом береговом яру. Еще издали мы услышали песню. «Ого, поют!» — с восхищением отметил Леселидзе.
Песня была та самая, которую вечером исполнял армейский ансамбль. Теперь ее повторяли тысячи голосов. В одном месте кончали, в другом начинали вновь, как это бывает на праздничных демонстрациях. Песня летела над пристанью, над шумящими волнами. Я был очень рад. Дивизия сама показывала командующему свое лицо. Дружная песня убедительнее любого доклада свидетельствует о моральном состоянии войска.
В одной из групп были врачи, сестры и санитарки дивизионного медсанбата. Тут запевал майор медицинской службы хирург В. А. Трофимов. Я его сразу узнал по голосу — сочному баритону, который должен был бы принадлежать молодцу-великану. На самом же деле Трофимов был невысок, но коренаст, удивительно подвижен и активен. В нем чувствовалось: это ведущий! Позже я познакомлю читателя с замечательным документом — дневником, который вел на Огненной земле этот врач-воин.
В другой группе люди обступили солдата лет тридцати. Мешая русскую и украинскую речь, он рассказывал, как при форсировании Цемесской бухты под Новороссийском взрывом морской мины его выбросило из катера в море.

— Спереляку ухватил себя за уши и тяну кверху. Глотнул воздух и снова пошел вниз. Эх, думаю, куме, не мучься, спускайся на дно. Спасибо, с другого катера бросили мне веревку и вытащили, как рыбу на крючке. Тут-то я зараз и определил свою недоработку. Без шпагату в море не ходи! Теперь я завсегда целый моток при себе имею. Погрузимся, я к борту привяжусь — порядок. Нехай мина тряхнет, я по веревочке обратно выберусь. Кому, друзья, нужно? Могу поделиться, метров десять не жалко...

И он полез в карман шинели под веселый смех слушателей.
Прикрывшись плащ-палатками от дождя, присели на корточках солдаты из 1-го батальона. В их тесном кружке еле заметна миниатюрная фигурка комсорга старшего сержанта Хадова, участника Новороссийского десанта, весельчака, любимца всего батальона. Хадов тоже рассказывает смешной случай:

— Врываюсь в дом. По лестнице вверх. Навстречу здоровенный фашист. Целая гора, по-ихнему «берг». У меня рост нулевой, ему по пояс. Он меня ногтем придавит. Что делать? Бросился я ему с отчаяния кубарем под ноги. Фриц — с копыт долой, зацепился за перила штанами и повис вниз головой. Пришлось бедняге помочь. Штаны целы остались, а за самого ручаться не могу...

И снова хохот слушателей покрывает слова рассказчика. И кажется, что ветер теперь потише и море не так уж угрюмо.
Вход в нишу в песчаном яру озарен тусклым светом. Здесь, прикрывая ладонями огарок свечи, люди пишут коллективное письмо в газету. «Мы, десантники, бойцы 2-й роты 1-го батальона 37-го стрелкового полка Новороссийской дивизии, заверяем партию большевиков, что проявим все, как один, героизм. Крым будет очищен от фашистских зверей».
Около пристани нас встретил подполковник Блбулян. Доложил:

— Погружено пятнадцать кораблей. План нарушается. Корабли из-за шторма прибывают с большим опозданием.

— А как идет погрузка в Тамани и на Соленом Озере? — спросил командарм.

— Имею сведения, что тоже с опозданием, — ответил я.

— Сейчас мы моряков поторопим, — сказал Леселидзе. — А подготовкой полка я доволен. Видно, что командиры хорошо поработали.

— Крым освобождать идем, товарищ командующий! — сказал Блбулян. Он в эту ночь был при всех орденах. Особенно выделялся на его груди орден Суворова, полученный недавно за новороссийские бои. Правильный обычай. Перед трудным боем солдаты должны видеть своего командира во всем блеске его боевой славы. Я рассказал Леселидзе, что мы на днях отмечали в дивизии день рождения Григория Дарговича. Ему исполнилось 47 лет.

— Разрешите и мне присоединиться к поздравлениям товарищей, — улыбнулся командарм и крепко пожал подполковнику руку.

— Спасибо, — ответил Блбулян. — Но я хотел бы, чтобы вы пожали мне руку на том берегу.

— На том берегу будем поздравлять с новыми наградами. Кстати сказать, все офицеры и солдаты должны знать, что командование намерено широко представить отличившихся в десанте к званию Героя Советского Союза.

Подошли товарищи Брежнев и Копылов. Обращаясь к командарму, Леонид Ильич сказал:

—Мы не ошиблись, предложив, чтобы новороссийцы первыми форсировали Керченский пролив. Прекрасные люди. Я обошел все группы десантников. С каким рвением они готовятся к бою за Крым!

— Я уже говорил подполковнику, что они не теряли зря времени. Молодцы! Мы с Василием Федоровичем тоже поглядели на людей. Полная уверенность в своих силах. И, видимо, не страшатся бурного моря. Я послушал тут одного агитатора... — Леселидзе рассмеялся, вспомнив бывалого солдата-украинца. — Он такую байку загнул, как его взрывом из катера выбросило, что вся группа от смеха легла!

— Бывалый солдат — наш лучший агитатор, — сказал Леонид Ильич.—Он и подбодрит, и делу поучит. А насчет байки вы не говорите, товарищ Леселидзе. Солдатская бывальщина — это не охотничьи рассказы. Я бы тоже вам мог рассказать, как пришлось отведать морской воды. Катер, на котором возвращались с Малой земли, напоролся на мину, и меня тоже взрывная волна бросила в воду. Жив остался, потому что не растерялся. На воде главное — не теряться. Нужно спокойно держаться, товарищи всегда спасут.

Из штаба командарм звонил И. Е. Петрову: график срывается, нужно нажать на моряков. Прощаясь, сказал нам торжественно и строго:

—Верю в стойкость и храбрость дивизии. Верю, что она проложит нам путь через Керченский пролив.

В это время в открытом море послышались орудийные выстрелы. Стреляли где-то далеко в направлении Феодосии. Должно быть, наши сторожевые катера встретились с БДБ (быстроходные десантные баржи) противника.
Несмотря на «нажимы» из штаба фронта и армии, весь наш план поломался. Десантные отряды должны были выйти на старт к 24 часам. Было далеко за полночь, а мы все еще бездействовали. Шторм связал моряков по рукам. Корабли подходили мучительно медленно. Часть из них не прибыла совсем. Пришлось наспех перестраиваться, увеличивать нагрузку на суда, а кое-что из артиллерии оставить на таманском берегу.
В открытое море десант вышел лишь к трем часам утра. Уже здесь, на старте, нарушилась стройная система боевых порядков. Погода делалась все хуже. Волны швыряли суда из стороны в сторону. Катера с трудом буксировали плоты с материальной частью. Передовые отряды, шедшие на плоскодонных мотоботах, перемешались между собой,
С борта флагманского корабля мы с тревогой наблюдали эту нерадостную картину, вглядываясь в ночную мглу и дополняя воображением то, что не могли увидеть. Командир отряда кораблей капитан 3 ранга Сипягин обратился ко мне с вопросом:

— Ваше мнение, товарищ полковник. Мы на старте. Видите, что творится? Что будем делать дальше? Шторм усиливается.

— Вы докладывали контр-адмиралу Холостякову?

— Да, докладывал...

— И что же?

— Нет ответа... Что будем делать?

— На море командуете вы. Я, к сожалению, здесь только пассажир, которого вы обязаны доставить на крымский берег.

Вероятно, не нужно было так отвечать. Слишком резко. Зря вспылил...
Приостановить форсирование? Или же идти дальше с нарушенными боевыми порядками? Мысль о возвращении была противна. Я искал для нее разумного основания и не находил. Отказаться от десанта из-за шторма? Нет, это все-таки трусость, прикрытая благоразумием. Такого решения совесть не примет. Невозможно сорвать операцию, свести к нулю всю сложную месячную подготовку. Значит, продолжать выполнение задачи? И сознательно идти на большие потери, неизбежные при такой сумятице?
Все это промелькнуло в голове мгновенно. Моряк выжидающе смотрел на меня. Копылов стоял рядом и молчал, вслушиваясь в глухой мощный рев воды и ветра. Он был спокоен.

— Вы — старший начальник на кораблях, — сказал я Сипягину. — Вам виднее. Но мы не можем вернуться без распоряжения командующего армией.

Сипягин подумал и ответил:

— Это верно. Будем штурмовать, а то время уходит. — Он повернулся и пошел. Из темноты донесся его голос: — Пассажиры будут доставлены, полковник, будьте спокойны.

Раздалась громкая команда:

— Полный вперед!

Корабли взяли курс на Крым.
Резкий ветер бил в лицо. Холодные брызги обдавали людей с головы до ног. Под ударами волн гудели корпуса перегруженных судов. Шторм относил суда от намеченного курса, но они упорно пробивались вперед. Изредка прожектор рассекал вдалеке своим огненным мечом темноту ночи, на мгновение освещал пенистые гребни. Затем, поднявшись вверх, луч таял в тяжелых, иссиня-черных тучах. «Осторожно! Идем через минное поле!» Все, кто услышал эти слова, затаили дыхание. В памяти вспыхнула яркая картина. Мы с Иваном вдвоем шли под Новороссийском, и вдруг он рванул меня за рукав и вскрикнул: «Стой! Минное поле!» Иван был сапер и понимал в этом больше меня. Сейчас, как и тогда, на секунду похолодело сердце. Хоть бы скорее на берег! Хоть бы скорее начинался бой...
Мы были уже близко к цели, когда наш плавучий отряд нащупали немецкие прожекторы. Нестерпимый свет ослепил. Заслоняя ладонью глаза, я огляделся и увидел вокруг флагмана десятки катеров и мотоботов, баржи, плоты, поставленные на пустые железные бочки. Все это зарывалось в пенящуюся воду, вздымалось и падало на волнах и лавиной катилось к берегу. Лучи вражеских прожекторов вцепились в нас и не отпускали. «Ну, сейчас будет баня!» — мелькнула мысль.
С мотоботов, вырвавшихся вперед, взлетели красные ракеты — требование дать заградительный огонь. Тотчас же позади нас полыхнул молниями родной берег Тамани. Над нашими головами с визгом полетели, ввинчиваясь в плотный, влажный воздух, сотни снарядов тяжелой артиллерии. С Тамани слышался ровный сильный гул. Одновременно в небе зарокотали моторы. Летчики устремились к берегу Крыма, чтобы подавить огневые позиции артиллерии врага.
Мы с жадностью смотрели вперед. Берег, занятый немцами, пламенел. Там сверкали разрывы снарядов. Вставали и разламывались столбы дыма. Метались языки огня. Справа что-то ярко вспыхнуло и осветило окрестность ровным желтым светом. Очевидно, снаряд поджег легковоспламеняющееся строение или стог сена. «Огненная земля», — взволнованно произнес кто-то в темноте.
С началом артиллерийской подготовки десантники облегченно вздохнули. На каком-то мотоботе даже запели: «Широка страна моя родная». Песня взлетела и сразу же оборвалась. Снова несколько прожекторов осветили десант. Их лучи задерживались на судах, как бы подсчитывая наши силы. Потом в небе появились сотни осветительных ракет, и противник начал обстрел. Снаряды рвались всюду. Вокруг флагманского катера то и дело поднимались серые колонны воды.
Вода ревела, обрушиваясь на палубу. С некоторых катеров повалил черный дым. Непроглядный мрак беспрестанно сменялся неестественно ярким, обнажающим светом. В те моменты, когда отважные летчицы Таманского полка направляли свои самолеты на прожекторные установки противника, свет выключался. Самолет уходил, и снова прожектористы протягивали свои дьявольские щупальца к десанту. Здесь мы понесли первые потери. Затонуло несколько мелких судов.
Слева от флагмана грохнули три взрыва. Мы видели, как развалился пополам подорвавшийся на минах катер. На нем был штаб 31-го полка во главе с полковником Ширяевым. На взорвавшемся корабле уцелело только три человека: два разведчика и помощник начальника штаба по учету личного состава капитан Баремблюм. Изуродованный остов катера с тремя оглушенными людьми до позднего вечера дрейфовал в проливе. Его обнаружили моряки и привели в Тамань.
Справа загорелся другой катер. Было видно, как матросы сбивают пламя. «Руби буксир!» — отчаянно прокричал чей-то голос. Обрубленный конец хлестнул по волне. Плот с двенадцатью противотанковыми пушками встал дыбом и исчез во тьме.
Мотоботы, увертываясь от огня крупнокалиберных пулеметов, неуклонно приближались к берегу. Они уходили все дальше от нашего флагманского корабля. Вцепившись обеими руками в поручень, я следил за ними и завидовал тем, кто находился на них. Мне, как и каждому солдату, хотелось быстрее на берег. Нужно было почувствовать под ногами землю, схватиться грудью с врагом.
Внезапно палуба ушла из-под ног. В носовой части флагмана мелькнула сначала тусклая, потом ослепительная вспышка. Взрыв. Кто-то крикнул. Пригнувшись, пробежали матросы. Потом они прошли обратно с носилками, на которых лежал человек, покрытый с головой черной шинелью.

— Кого убило?

— Капитана 3 ранга Сипягина...

К пяти часам утра штурмовые отряды на плоскодонных судах добрались до берега. С моря мы могли определить это по звукам стрельбы. Было слышно, как затараторили пулеметы немецких дзотов. В ответ ударили очереди наших пулеметов. Резко зацокали противотанковые ружья. Послышались дробный перестук наших автоматов и глухие разрывы гранат. Ветер донес приглушенное расстоянием «ура!».

— Михаил Васильевич! Слышишь? Цепляются ребята! Пошли!

Флагман мотался на волнах в километре от берега. Он носился по всему фронту десантных судов. Здесь скопились корабли глубокой осадки. Противник, отбивая натиск передовых отрядов, оставил на время нашу флотилию в покое. Шум боя на берегу разрастался. Время тянулось томительно медленно.
На востоке чуть посветлело небо. Я подошел к офицеру, заменившему Сипягина, и спросил:

— Когда начнете разгрузку катеров и барж? Когда высадите мой штаб?

— Не знаю, товарищ полковник. Высаживаться не на чем.

— Как не на чем?

— Плавсредства не вернулись.

Это была самая большая ошибка в плане десантной операции. Расчет был на плоскодонные суда: доставив передовые отряды, они должны были возвратиться и, курсируя между кораблями, баржами и берегом, высадить в несколько приемов весь десант. Но большинство плоскодонных судов сразу вышло из строя. Некоторые погибли от огня, несколько подорвалось на минах. Эти неизбежные потери мы учитывали и предвидели. Мы не учли силу шторма: основную часть плавсредств штормовая волна выбросила на берег и разбила о камни. Высаживаться теперь было не на чем.
В состоянии, близком к отчаянию, мы с Копыловым прислушивались к тому, что делалось на не досягаемом для нас берегу. Подошел морской офицер и сказал:

— По радио получен приказ: вернуть все корабли глубокой осадки в Тамань. Ложусь на обратный курс.

Корабли разворачивались и уходили.
Они уходили от крымского берега.
А там, возле самой воды, маячила чья-то фигура, потрясая руками над головой. На берегу видели, что флотилия десанта уходит. Что они подумают? Чем поддержать их боевой дух?
Настроение у нас подавленное. Надо бы хуже, да некуда.

Ранним утром 21 ноября катер причалил к пристани Кроткова.
У пирса стояла машина. «Скорее, командующий ожидает». Мы с Копыловым втиснулись на сиденья и вскоре были в Тамани.
Командующий фронтом принял нас спокойно. Будучи чутким и опытным руководителем, И. Е. Петров понимал наше состояние. Я попросил сообщить, что происходит на том берегу.

— Под утро Бершанская доложила, что ее летчицы видели десантников, которые успешно вели бой в Эльтигене. Затем один ваш отряд сам установил с Таманью радиосвязь. Постойте, запамятовал фамилию командира...

— Не Ковешников ли? - вырвалось у меня.

— Точно, он, Хорошо его знаете?

— Еще бы!

— Крепкий офицер?

— Он сделает все, что в человеческих силах.

— Ну, тогда нам еще повезло.

Оказалось, что из трех штабных групп ни одна не была высажена на берег. Не высадился ночью никто из командиров полков. Воюющие на крымском берегу подразделения до сих пор не имеют общего руководства боем. Я спросил, о чем радирует Ковешников. Командующий ответил:

— Он только требует: «Давай огня, давай огня!». Отбивает танковую атаку... Ну пойдемте посоветуемся. Маршал уже давно ждет.

Идя за командующим фронтом, я напряженно думал о том, что же происходит в эти часы на эльтигенском плацдарме. Раз там Ковешников, значит, по меньшей мере, высадился батальон капитана Жукова — а это все опытные десантники! — и морская пехота, шедшая в одном отряде с ним. Как они воюют? Какие встретили трудности? В общих чертах было ясно: мелкие группы десантников, выбросившись на берег, впивались в немецкую оборону. Роты, взводы, а то и отделения дрались разобщенно. Они и были подготовлены к самостоятельным, инициативным действиям, исходя из природы десантного боя. Пока что на плацдарме имелась одна крупная ячейка управления под руководством начальника штаба полка Ковешникова. Сумел ли он сделать хотя бы первые шаги для сплочения людей, ведущих героический штурм укреплений врага?.. А какими он располагает силами?
Маршал смотрел на карту, разложенную на столе. Рядом с ним стоял командующий 18-й армией Леселидзе. На крымском берегу, чуть пониже Камышбурунского мыса, был заштрихован небольшой пятачок.
Передовые отряды 318-й дивизии зацепились за эльтигенский плацдарм. Уже несколько часов они ведут тяжелый бой.

— Как люди? — спросил Тимошенко, когда мы с Петровым вошли в кабинет. — Выдержат до темноты?

— Уверен, что удержатся до вечера, товарищ маршал.

Высадить дивизию на плацдарм теперь было легче: береговая оборона противника сломлена. Но днем о высадке нечего было и думать. Флотилия из сотни судов днем через пролив не пройдет. Побьют с самолетов.
«Сотня судов не пройдет, а один-то бот проскочит, — подумал я. — Всю дивизию перевезти ночью, а управление — сейчас, днем». Я попросил разрешения посадить на мотобот командование дивизии и полков и перебросить на плацдарм. И. Е. Петров ответил, что это рискованно. Один снаряд — и всех командиров к рыбам. Маршал сказал, что, действительно, рискованно, но, пожалуй, другого выхода нет. Так и было решено.
В Таманском порту мы погрузились на большой плоскодонный бот и во второй половине дня отплыли к крымскому берегу. Шторм выдохся. Пролив начал успокаиваться. Наше суденышко неуклюже переваливалось с волны на волну.
Офицеры сидели и поглядывали на ясное небо. Плыть днем на беззащитном боте было, безусловно, опасно. Но что поделаешь, война ни с чем не считается. Настроение у большинства было неважное. В такие минуты всегда находятся люди, умеющие ободрить товарищей. Дивизионный инженер Модин пел, шутил, рассказывал анекдоты. Однако я видел, что овладеть настроением людей ему не удается. Тогда он придумал другое:

— Мина справа!..

Все вскочили. Модин, улыбаясь, сказал:

— Ошибся, это дохлый дельфин.

Лица у всех просияли.
Полковник Ивакин, взглянув на офицеров улыбающимися глазами, сказал:

— Доведет нас инженер до инфаркта!.. А ну за борт его!

— С пустым желудком не страшно, Василий Николаевич. Легко будет плавать.

Влбулян слушал, улыбался, но мысли его были далеко. За эту ночь у него прибавилось седины. Из полка на плацдарме сейчас дрался батальон капитана Киреева.
Я плохо знал этого офицера, а Блбулян отрекомендовал его так? «Горяч. Лопату не любит». И, помолчав, добавил: «С немцами шутить нельзя, они умеют долбить».

Наш мотобот резал и резал носом волны.
Уже ясно вырисовывался окутанный дымом крымский берег.
Начальник штаба дивизии Бушин сидел с опущенной головой.

— О чем думаете, Павел Фомич? — спросил его Копылов.

Пробираясь к Ивакину, я прислушался к их разговору.

— Целый месяц планировали, рассчитали до мелочей, а что вышло?

— Жизнь корректирует любой план, Павел Фомич. Особенно на войне.

— Но война имеет свои законы, которые не следует нарушать. Полезли к черту в глотку... Разве моряки не знали, что будет шторм? Знали. Докладывали? Докладывали. Ставка ведь тоже знала...

— Видимо, общие интересы требовали, — успокаивал его Копылов, но Бушин продолжал ворчать:

— Наблюдал я ночью, что делалось. Вы и сами видели. Подрывались на минах корабли. Тонули люди.

А мы воздействовать ничем не могли. Даже моторной лодки для комдива не нашлось...
Мне нужно было поговорить с Ивакиным. После гибели полковника Ширяева юг плацдарма оказался без руководства.

— Василий Николаевич, — сказал я Ивакину, — придется тебе принимать тридцать первый полк.

— Слушаюсь, товарищ комдив! Зайцева можно с собой взять?

— Бери... Чует мое сердце, что будет у нас возня с левым флангом. Бери Зайцева, мы как-нибудь управимся, а вам работенки много будет, уж очень там у немцев подступы к Эльтигену выгодные.

Ивакин шевелил губами, но слов не было слышно : противник открыл артиллерийский огонь. Снаряды рвались вокруг мотобота. Снова, как ночью, вокруг поднимались столбы воды и обдавали нас брызгами. Капитан ускорил ход. До берега оставалось метров восемьсот.

— Воздух!..

Вот уж совершенно бесполезная команда на воде. Нырять-то не будешь! В небе плыла шестерка "юнкерсов". Тотчас послышалась новая команда:

— Поставить дымзавесу!

Самолеты пошли в пике. Счастье наше, что бомбы легли сзади мотобота.

— Повезло! — радостно крякнул Копылов.

От разрывов бомб волны забушевали сильнее. Мотобот нельзя было подвести близко к берегу: он мог сесть на мель. «Юнкерсы» пошли на второй круг. Навстречу им из солнечных лучей вынеслись наши «ястребки». «Хватит испытывать судьбу», — решил я и скомандовал:

— Приготовиться за борт!..

Иван первым бросился в воду.

— Товарищ полковник, — кричал он, стоя по пояс в воде, — прыгай, прыгай ко мне!

Я прыгнул. Иван схватил меня и потащил к берегу. Он был повыше меня и легче управлялся с волной. На берег выбрались мокрые. Все возбуждены: во-первых, проскочили, а во-вторых, земля под ногами! Твердая земля. Крымская земля!
Навстречу бежал Ковешников. Лицо страшно усталое, а глаза довольные. Доложил: отбита девятая атака, боеприпасы на исходе, противник подбрасывает свежие силы из района Керчи.

— Майор, — сказал я ему, — ведите-ка меня на свой КП. Пока еще светло, нужно оглядеться.

Тут же, на ходу, крикнул Бушину, чтобы выбирал КП и налаживал управление. Занятый привычной работой, полковник, как говорят, втянулся в упряжку, был спокоен и деловит. Подошел попрощаться Ивакин. Я крепко пожал ему руку и напомнил:

— Быть тебе завтра именинником, Василий Николаевич. Огляжусь — пришлю Григоряна. Но полагаю, что сегодня именинником был Ковешников, а завтра — ты. Готовь оборону.

Ивакин улыбнулся:

— Встретим, Василий Федорович. Деться-то теперь некуда. Модина пришлите.

Вместе с Модиным, начальником разведки майором Полуром и офицером штаба майором Григоряном мы шли мимо поваленных, обвисших проволочных заграждений, мимо обезвреженных вражеских дзотов. На улице поселка стояли немецкие пушки. Эльтиген был сильно разбит артиллерийским огнем. Ковешников вел нас на северную окраину. КП полка находился в усадьбе, окруженной белым забором из камня. Едва мы вошли, навстречу поднялся высокий, угловатый офицер. Это замполит полка Мовшович.

— Отвоевались на сегодня? — сказал я, пожимая ему руку.

— Сейчас немцы притихли, а днем тут было дело, товарищ полковник, — ответил он и с нескрываемой любовью поглядел на Ковешникова.

Я знал, что молодые офицеры дружны. Сегодняшнее трудное испытание еще больше сблизило их. По возрасту оба годились мне в сыновья. Они выросли в Новороссийской дивизии.
Ковешников взглянул на Мовшовича и сказал мне:

— Он дважды водил людей в атаку.

— Куда?

Мовшович показал рукой на северо-запад. Там, не вдалеке от поселка, поднималась голая высотка.

— Вот туда, на высоту Толстова...

— Как? Как ты ее назвал?

— Это не я. Это солдаты ее так назвали. Бронебойщик Толстов с нее отбивал атаки. Три танка поджег — не пустил. Вдвоем остались с напарником — держат высоту. Пришлось помочь. Нужная высотка.

Ключевая высотка, ничего не скажешь. Сейчас, по словам Ковешникова, на ней укрепилась рота Мирошника. Крепкая рота. Из школы новороссийских боев.

— Стало быть, высота Толстова? Пусть будет так. Солдаты зря не назовут. А вы, товарищ Мовшович, напишите заметку в газету.

— С нами тут армейский корреспондент.

— Кто такой?

— Майор Борзенко.

— Тот самый?

Я видел, что Ковешников и Мовшович переглянулись. Они знали, что на Борзенко я был очень сердит за Анапу.
Борзенко был в Новороссийской дивизии, когда она освобождала Анапу, а в газете появилась статья, что город взяла другая дивизия. Позже мы узнали, что корреспондент не был виноват.

— Тот самый. Но вы, товарищ комдив, не беспокойтесь, — сказал Мовшович. — Он нам здорово тут помог.

— Майор Борзенко при высадке проявил героизм, — сказал Ковешников. — Я вам подробно об этом доложу...

К тому времени, когда стало темнеть, мы успели изучить местность и оценить обстановку. Ковешников показал, с какого направления противник наседал в течение дня. Немцы, говорил он, атаковали с ходу, с большим упорством. Я спросил, каковы предположения на завтрашний день, каков возможный замысел противника. Ковешников ответил:

— Думаю, что опять нажмет с этого направления.

— А я думаю, что вы увлекаетесь, майор. Вы верно подметили: немцы атаковали с ходу, то есть их атаки были вынужденными, и направление было вынужденным. За ночь противник остынет и выберет более выгодное направление удара. Определите, какую задачу будут решать немецкие командиры. Встаньте-ка на их место и прикиньте.

— Это мне ясно, товарищ комдив. У них задача одна — отрезать нас от берега, окружить и уничтожить.

— Точно. Как же ее лучше выполнить? На вашем фланге, если действовать со стороны Камыш-Буруна, местность для атаки невыгодна. Болото. Стесняет маневр. Высотки севернее Эльтигена в наших руках. Мирошника им не столкнуть. Следовательно, надо ждать, что за ночь противник подбросит силы, сосредоточит их на нашем левом фланге и оттуда ударит по южной окраине Эльтигена: там местность подходящая, оттуда и будет резать. Согласны?

Товарищи согласились с оценкой и выводами. Майору Полуру было поручено в течение ночи вести разведку в трех направлениях: на Камыш-Бурун, на левом фланге в районе коммуны «Инициатива» и отметки "+7" — эту важную высотку держал противник, и она была у меня как бельмо на глазу. Модин отправился разминировать берег и ставить захваченные и снятые мины на переднем крае, главным образом на подступах к южной окраине поселка. Григоряна я послал в полки.

— Передайте Блбуляну и Ивакину мое решение, и пусть немедленно приступают к оборудованию позиций. Да... проверьте наличие шанцевого инструмента и доложите. Поди, половину потопили.

Григорян ушел. Мы остались с Ковешниковым вдвоем. Я поблагодарил его за то, что он, несмотря на трудности, удержал плацдарм:

— Дмитрий Степанович, вы у нас будете первым кандидатом на звание Героя Советского Союза. — И, видя, что майор покраснел и стушевался, перевел разговор на другое: — Кто сегодня на левом дрался?

— Клинковский. Товарищ полковник, вот кто герой. О, это — человек!.. — у Ковешникова загорелись глаза.

На какое-то мгновение передо мной оказался не испытанный в боях офицер, а восторженный юноша. Что ж, это ему шло. Он же и в самом деле юноша, мальчишка — 23 года. Начальник штаба полка. Любимец дивизии. Немного позже, когда мы вышли с Огненной земли, я назначил Ковешникова командиром полка. Тогда ему как раз исполнилось двадцать четыре. Завидная карьера. Я смотрел на него и думал о том, какую замечательную молодежь вырастила партия. Иван Ефимович Петров поверил мне и утвердил назначение Ковешникова, и я был благодарен за это командующему фронтом.
Только мы вышли с НП полка, как нас нагнал штабной офицер и сообщил, что ротой Мирошника захвачено два пленных.

— Где они?

— Скоро приведут сюда.

— Ваш хлеб, товарищ Полур, — сказал я начальнику разведки. — Оставайтесь. Допросите — и быстро ко мне. Я буду на КП дивизии.

Штаб дивизии уже развернулся. Установлена связь с полками и командующим армией. Взято на учет трофейное вооружение: две зенитные пушки, четыре миномета, три противотанковые пушки и склад боеприпасов. Все это нам пригодится. Анализируются данные разведки. Бушин все-таки молодец, знает свое дело и умеет его делать. Ему только нельзя оставаться наедине со своими мыслями. Этого он не умеет. Появляются темные пятна. А когда работы по горло, душа у него на месте.
Мы сразу дали командарму шифровку, что благополучно достигли берега, налаживаем управление, организуем бой на завтра. С Бушиным и Новиковым сели за карту, за расчеты.
В наших руках находился плацдарм площадью три километра на полтора с поселком Эльтиген в центре. Поселок расположен между двух озер — Чурбашским на севере и Тобечикским на юге, на одинаковом расстоянии от обоих. С востока примыкает непосредственно к берегу моря, а с запада, севера и юга прикрыт возвышенностью с небольшими одинокими высотами. Северный участок плацдарма, где укрепился Ковешников, удобен для нас и неудобен для наступления противника. Бушин, как и я, возлагал надежды на болото, начинавшееся вблизи переднего края полка и тянувшееся до самого Чурбашского озера. Да, здесь немцам негде развернуться!.. В тот вечер мы и не подозревали, какую роль сыграет это гиблое место в нашей судьбе. Тогда это было просто вязкое, труднопроходимое болото, и мы рассчитывали, что оно стеснит маневр противника. Отсюда ожидать основного удара не приходилось. Если же гитлеровцы все-таки решатся действовать с этого направления, то вот здесь им можно дать хороший отпор — карандаш начальника штаба показывал на отметку « + 3». Ключевая позиция! Я тоже подчеркнул эту отметку и сказал:

— Высота Толстова!

Бушин взглянул непонимающе, и я объяснил, кто и почему ее так назвал.
Над центральным участком плацдарма господствовала высотка « + 6». С нее противник просматривал весь передний край 37-го полка. Но хуже всего было на юге: полк Ивакина лежал внизу, а противник буквально висел над ним, владея всеми высотками, и особенно проклятой отметкой « + 7», откуда весь Эльтиген был как на ладони.

— С юга враг будет отрезать нас от моря, а с запада попытается расколоть плацдарм на части. Так?

— Пожалуй, что так, — тяжело вздохнул Бушин.

Внутри плацдарма, в центре, самым удобным опорным пунктом была школа, стоявшая на возвышенности метрах в пятистах юго-западнее Эльтигена. Она прикрывала все подступы к нашему переднему краю. Значит, район школы мы должны держать, несмотря ни на что, держать любыми силами. Тут же я позвонил Ивакину и спросил:

— Василий Николаевич, кто у тебя обороняет школу?

— Рота старшего лейтенанта Колбасова. А что такое, товарищ комдив?

— А то, что зубами держать школу нужно... Как он, крепкий командир?

— Я его мало знаю, но капитан Бирюков головой за него ручается.

— Погляди сам, Василий Николаевич. Комбата Бирюкова я знаю и верю ему. Но ты все-таки сам погляди. Очень крепкий там командир завтра потребуется.

Ивакин сказал, что самолично займется школой. Я приказал:

— Пришлите ко мне Клинковского.

Вернулись Полур и Челов с допроса пленных. Те показали, что служили во 2-й роте 282-го полка, занимавшей оборону на южной окраине Камыш-Буруна. В одиннадцать утра их подняли по тревоге, сказали, что в Эльтигене высадился небольшой десант и его нужно захватить.

— Немецкие солдаты, убитые в Эльтигене, принадлежали к третьему батальону того же полка, — сказал Полур. — Где второй батальон, пока неизвестно, но ясно, что перед нами девяносто восьмая дивизия противника. Днем немцы спешно бросали ближайшие резервы. В атаках вместе с подразделениями 1-го батальона участвовала портовая команда из Камыш-Буруна.

— Что можем ожидать завтра?

— Видимо, всю девяносто восьмую дивизию, — ответил Полур, — да еще сорок шестой отдельный саперный батальон из Керчи и портовую команду почти в триста человек.

В общем выходило десять батальонов противника против пяти наших.

— Если все будет благополучно, — говорил полковник Челов, — то ночью к нам подойдет пополнение — еще шесть батальонов. Тогда соотношение сил станет примерно одинаковым.

— В людском составе, вероятно, да. Но не в технике, — сказал начальник штаба.

— Велики потери техники на море?

— Семидесятишестимиллиметровых пушек совсем нет, были оторваны штормом от буксира, угнаны в море. Стошестимиллиметровых минометов — четыре, восьмидесятидвухмиллиметровых минометов осталось пятьдесят процентов, а сорокапятимиллиметровых пушек — сорок процентов. Практически десант без артиллерии.

Я взглянул на Новикова, Командующий артиллерией ответил спокойной улыбкой. Он хотел что-то сказать, но Бушин перебил:

— Против танков у нас только одно оружие — граната.

— К чему крайности, товарищ полковник, — сказал Новиков. — Недостаток дивизионной артиллерии мы всегда покроем с помощью Тамани. Я считаю, что по огневой мощи мы намного превзойдем противника. Тяжелая артиллерия Тамани в нашем распоряжении. Мои офицеры сейчас увязывают огневые задачи по местности. Вскоре я доложу вам, по какому участку и какой силы огонек мы сможем дать.

Уже стемнело. Мы работали при свечах. В эту первую ночь на крымской земле у нас еще были свечи. Потом их не стало. Выручил Иван. Он пробирался к разбитым катерам, выброшенным на берег, добывал машинное масло и заправлял им плошки-светильники.
Парень был мастером на все руки, настоящий солдат: делал то, что нужно, и так, как нужно.
Когда картина в основном прояснилась, Бушин спросил, можно ли давать предварительные распоряжения частям. Я ответил утвердительно, но добавил, что для окончательного решения нужно собрать командиров полков.

— Желательно знать их мнение. Думаю, что товарищи успели изучить свои участки. Ум — хорошо, два — лучше, а если пять — совсем отлично. Вызовите их к двадцати двум часам.

— Скоро вернутся из полков офицеры штаба. Я послал их уточнить передний край и собрать данные о потерях. Их сообщений будет недостаточно? — спросил Бушин.

— Я хочу говорить с командирами полков. И передайте Модину, пусть доложит на совещании план минных заграждений.

Все разошлись выполнять задания. Остались мы с Копыловым. Он поглядел вслед начальнику штаба и вздохнул.

— Чего вздыхаешь, Михаил Васильевич?

Копылов встряхнул головой, как будто отгонял мешающую мысль, и сказал:

— Давайте, Василий Федорович, напишем от имени командования десантных частей обращение к людям.

— Обязательно надо написать, — ответил я.

Мы сели и вместе составили этот небольшой документ.
Поздравляли героических десантников с выполнением задачи по захвату плацдарма на керченском берегу. Призывали ни одного метра не отдавать врагу. Закончили словами: «Слава десантникам - новороссийцам!»

— Хорошо получилось? — спросил Копылов.— По-моему, как надо.

— Это прибавит людям храбрости и ответственности. Теперь еще надо во всех подразделениях рассказать о героях штурма. Слышал ли про «высоту Толстова»?

— Еще бы, — ответил Копылов. — В тридцать девятом полку люди о Толстове говорят с большим одобрением. Единодушны — герой.

— Возьми на заметку. Живы будем — получит звезду.

— Мовшович доложил, что Толстов ранен.

— Тяжело?

— Не очень. В руку попало, кость цела. Такой, говорит, отчаянный парнишка. О немцах спокойно слышать не может. У него отец и брат убиты на фронте...

Дальше говорить помешал полевой телефон.

— Двадцатый слушает, — взял я трубку.

— Докладывает двадцать третий, — раздался голос Ковешникова, — я забыл доложить вам о трофеях...

— Хорошо, я уже знаю. В двадцать два часа жду к себе.

В капонир зашел невысокого роста стройный офицер:

— Товарищ комдив! Майор Клинковский по вашему приказанию прибыл.

На нем была грязная рваная куртка. Повязка на лбу. Я крепко пожал ему руку и поблагодарил за боевые успехи. Он застенчиво извинился, что не по форме одет.

— Ничего, майор, зато по форме воевали!.. А это что?

— Немного царапнуло.

Со знанием дела Клинковский докладывал, какой противник атаковал сегодня и что представляет собой местность южнее Эльтигена. На этом участке плацдарма десантники встретились с 3-м батальоном 282-го немецкого полка. На берегу — трупы убитых солдат из восьмой роты, а в районе школы — из девятой роты этого полка. Майор говорил, что немцы дрались с ожесточением. Десант несомненно застал их врасплох. Не верили, что мы будем действовать в шторм. Но они быстро оправились и дрались упорно. Мне понравилось, что майор может трезво судить о противнике. По этому признаку всегда узнаешь опытного человека, действительно военного человека. Рубеж, занятый подразделениями полка, Клинковский оценивал здраво: мало подходящий для обороны. От южной окраины поселка местность все время идет на подъем, вплоть до коммуны «Инициатива».

— Ну а какие возможности нам дает эта местность?

— Прежде всего школа, — ответил майор. — Весьма выгодный опорный пункт. За него весь день шли бои, и только перед вечером мы им овладели. Прекрасный обстрел вправо и влево. Немцы нарыли около школы много окопов и траншей.

— Вы полностью овладели этим пунктом?

— Да, полностью. Я только оттуда пришел.

Затем Клинковский показал на карте небольшую высотку, где немцы тоже оборудовали опорный пункт. Он был захвачен десантом. Сейчас солдаты перестраивают сооружения: немцы подготовили их фронтом на море, а мы поворачиваем на запад и юг.

.............................................................................................................................................................

Когда мы вышли с Огненной земли, в частной беседе с членом Военного совета Приморской армии генерал-майором Баюковым я узнал обстановку. Вот что он мне рассказал:

— После разгрома немцев на Тамани Ставка поставила перед нами задачу провести десантную операцию через Керченский пролив и, опираясь на захваченные здесь плацдармы, совместно с четвертым Украинским фронтом, наступавшим на Перекоп и Чонгар, разбить немцев в Крыму. Десант на Эльтиген выполнял наиболее трудную часть операции, так как новороссийцы шли первыми и пересекали пролив в самой широкой его части. Тем не менее главная роль — захват Керчи — возлагалась на 56-ю армию, высаживавшую 55-ю и 2-ю гвардейскую дивизии из Чушки в район Маяк — Еникале. Форсировать им было легче, во-первых, потому, что Эльтиген оттянул на себя две дивизии противника, во-вторых, пролив здесь шириной всего пять километров.
Операция была хорошо подготовлена и успешно проведена, хотя восточный берег полуострова немцы сильно укрепили. План артиллерийского наступления был разработан и непосредственно проведен в жизнь командующим артиллерией фронта генерал-лейтенантом Сивковым. Он был одним из крупнейших артиллеристов Советской Армии. В этой операции генерал Сивков погиб от разрыва снаряда на своем НП на отметке «30» севернее Колонка.
Десанты высадились, но план операции полностью не осуществился. Почему 56-я армия не захватила Керчь и не соединилась в начале ноября с вашим десантом? Потому, что мы не располагали достаточным количеством плавсредств для подачи артиллерии и танков. Десантные части имели при себе только сорокапятимиллиметровые пушки и восьмидесятидвухмиллиметровые минометы. Своевременной перевозке артиллерии мешала штормовая погода. Из 30 дней только 5—6 были спокойными. Шторм не позволял полностью использовать Азовскую флотилию.
Лишь значительно позднее, когда были переправлены артиллерия и танки, армия вышла в район Капканы, Колонка и ворвалась на восточную окраину Керчи. Дальше продвинуться не смогли. Немцы перебросили на полуостров пять своих дивизий: 73, 130, 11, 98-ю, так называемую учебную дивизию и во втором эшелоне держали две дивизии румын (3-ю и 6-ю). Они опирались на мощные оборонительные сооружения, располагали достаточным количеством артиллерии, а узкий фронт позволял противнику маневрировать огнем и наносить массированные огневые удары по любому участку нашего фронта. По нашим данным, оперативная и тактическая плотность на одном километре фронта у немцев в Крыму была самой большой. Вот причины, которые не позволили нам полностью выполнить оперативный план. Кроме того, Гитлер все время пополнял войска в Крыму.
Я спросил:

— А почему, товарищ Баюков, восемнадцатая армия, не закончив операцию, ушла на Украинский фронт?

— Ставка, видимо, подсчитала соотношение сил и решила, что Крым легче будет взять после освобождения Одессы. Тогда Четвертый Украинский фронт и наша Приморская армия нанесут сокрушительный удар по немецкой группировке в Крыму.

Баюков немного подумал и продолжал:

— Противник, местность, погода вносят существенные коррективы в хорошо разработанные и продуманные планы. Эти коррективы вы чувствовали на своих плечах. Некоторые товарищи думают, что операция по форсированию и захвату двух плацдармов не имела успеха. Это неверно. Достаточно сказать, что мы приковали пять лучших дивизий немцев и две дивизии румын. А сколько перебили! Только эльтигенский десант стоил противнику до пяти тысяч убитых солдат и офицеров... Иван Ефимович и все мы внимательно следили за вашим героическим десантом, помогали чем могли. Военный совет выражает всем солдатам, сержантам и офицерам большую благодарность. Командующий дал указание всем госпиталям фронта проявить особую заботу о раненых новороссийцах-десантниках. К наградам представим весь личный состав.

Катера штурмуют пролив

В. В. КОКУРКИН, бывший командир тендера, капитан 2 ранга запаса.

1944 год... Заканчивается вторая декада января. Погода улучшилась. Дни как по заказу. Солнечно и тихо.
Вот в один из таких дней (это было 18 января) наш командир капитан-лейтенант Иващенко дал нам несколько указаний, из которых нетрудно было понять, что готовится какая-то новая операция. Нам поручалось держать полный запас горючего, проверить корпуса и электромеханическую часть катеров, наличие аварийного имущества.
Однажды заметил — на «охотнике» ушла в Крым небольшая группа людей в штатском.

— Наверное, разведчики, — тихо сказал я старшему лейтенанту Тверскому.

— Да нет, это работники Крымского обкома и Керченского горкома партии. Оперативная группа крымских товарищей живет в передовых частях.

По заданию Тверского я подготовил боевой листок. Уместилось в нем всего три заметки. Михеев делился опытом высадки десанта у мыса Тархан. Никешин давал советы, как ухаживать за мотором, приводил характерные случаи возникновения неисправностей и как их нужно предупреждать. Небольшую передовичку, озаглавленную «Нас ждут в Крыму», написал заранее сам заместитель по политчасти.
Замечаю, что два мотобота, одним из которых командует мой дружок Василий Преловский, каждую ночь куда-то уходят. Судя по тому, что на мотоботах установлены катерные тралы, а днем Преловского и Балабайкина часто можно видеть с флагманским минером флотилии капитан-лейтенантом Иванчиком, догадываюсь, что для переправы готовится новый фарватер (Определённый путь для плавания судов или проход,обставленный предостерегающими знаками). Но куда?
Флагманский минер флотилии — однокашник командира дивизиона по Ленинградскому училищу имени М. В. Фрунзе. Иванчик и Иващенко учились в одном классе и чуть ли не сидели за одной партой. Выпустили их в 1937 году. Иванчик поехал на Черноморский флот, Иващенко остался служить на Балтике. И разве могли они предполагать, что вот здесь, в Керченском проливе, встретятся их военные дороги. Да еще как: Иванчик готовит фарватеры, а Иващенко по ним водит катера с десантом!
Поступило приказание тщательно готовить технику к операции. На что больше всего обратить внимание? Корпус тендера тщательно проверили. Исправно работает и мотор. Все продумано на случай выхода кого-либо из строя. Меня должен в случае необходимости заменить Антипов. Если и он будет тяжело ранен или убит, к рулю станет Хмелев.
Предмет особенной заботы — наличие аварийного имущества. Чересчур велика вероятность, что корпус будет пробит пулями, осколками снарядов или поврежден при подходе к каменистому берегу. Все должно быть под руками: чопы, маты, аварийные подпорки...
Ну, а если будет поврежден мотор? Механик отряда старший техник-лейтенант Андреев провел несколько занятий с мотористами. Бывая на катерах, учил их непосредственно в машинных отделениях. Пришел Андреев и к нам, мы стояли под разгрузкой у причала Жуковки. Слышу, беседует с обоими мотористами. Дает одну за другой вводные, поправляет ответы.
Чем ближе день высадки, тем строже дисциплина в дивизионе. Тендеры в любую минуту готовы собраться, где нужно. Проведены необходимые тренировки.
Уже порядочно плаваю на тендерах, а вот никак не могу привыкнуть, что почти нет у нас на борту оружия. Поставленные на время перевозки десанта к мысу Тархан крупнокалиберные пулеметы сняли. Сейчас только автоматы у матросов, пистолет у меня да дымовая шашка на корме.
Во второй половине дня 22 января все тендеры сосредоточились у причалов поселка Опасное. Знакомая картина, Отсюда мы начинали походы в Керченскую бухту 7—10 декабря. Может быть, снова наш путь лежит к подножию Митридата?
На причалы прибыл контр-адмирал Г. Н. Холостяков. Он замещает заболевшего командующего Азовской военной флотилией контр-адмирала С. Г. Горшкова.
Незадолго до наступления темноты старшины катеров собрались в трюме одного из тендеров. Капитан-лейтенант Иващенко доводит до нас боевую задачу. Новый приказ гласит: высадить десант в Керченской бухте в районе от Широкого мола до траверза здания рыбфлота. Мы знаем это одинокое здание, стоящее как раз посредине расстояния между северо-восточной окраиной Керчи и поселком завода им. Войкова. Высаживаться будут два батальона морской пехоты и один из полков Приморской армии. Задача — смять фланг противника, упирающийся в Керченскую бухту, дать возможность нашим частям занять более выгодные позиции.
Только командир дивизиона разъяснил нам задачу, на тендер прибыл контр-адмирал Холостяков. Вместе с ним — командир высадки капитан 3 ранга Тетюркин.
Выслушав рапорт Иващенко, Холостяков обратился к строю:

— Ясна ли задача, товарищи старшины?

— Ясна, товарищ адмирал! — дружно ответили мы.

— Очень хорошо. Я бы только хотел обратить ваше внимание на то, что действовать в бою надо смело, решительно, но с трезвым расчетом.

Чуть начало темнеть, около причала состоялся митинг. На нем присутствовали все экипажи наших катеров и морские пехотинцы. От нас выступал Островенко.
Не успели мы разойтись по своим катерам, Михеев приносит клятву экипажа. Она написана под портретом Верховного Главнокомандующего. Мы все подписываем клятву.
Перед самой посадкой десанта на катера солдатам раздали отпечатанное листовкой обращение Крымского областного комитета партии.

Катера десанта разбиты на четыре отряда. Первым и третьим командуют лейтенанты Маланин и Живулин. Они нам хорошо знакомы по десанту к мысу Тархан. Четвертым — Иващенко. Второй возглавляет небольшого роста, с озабоченным лицом незнакомый нам лейтенант Тугов.
Наш девяносто четвертый включен в отряд Маланина. Принимать десант не будем. Идем обеспечивающим. Наша задача—оказывать помощь тем из катеров, которые попадут в беду. Дело почетное, нужное. Но не связано ли оно с недоверием? Хожу, молчу, а в душе немой вопрос: и за что нас так обижают?
За полчаса до посадки меня срочно вызвали к командиру высадки капитану 3 ранга Тетюркину.

— После отхода всех отрядов останетесь у причала, — распорядился он. — Немного с опозданием прибудет подразделение автоматчиков. Примите его на борт, догоните строй и займете место концевым в своем отряде. В случае необходимости будете оказывать помощь другим катерам. Автоматчиков высадите на участке второго отряда. Командир подразделения автоматчиков боевую задачу знает. Счастливо!

Погрузка десанта началась сразу же с наступлением темноты. Погода, набушевавшись вдоволь, 10 января была хорошая. Полное безветрие. Легкая прохладца не мешала часами находиться на палубе. Видимость лучше средней. Из Опасного четко просматривалась Чушка. Правда, в южной части пролива стояла небольшая дымка. Но она явно работала на нас.
Подошли подразделения 393-го батальона морской пехоты. В дни Малой земли этой частью командовал Герой Советского Союза майор Цезарь Куников. Потом батальон, который чаще всего называют не по номеру, а просто куниковским, принял Герой Советского Союза капитан-лейтенант Василий Ботылев. Но говорят, что он болен и в десант батальон ведет его заместитель по политической части майор Старшинов. Куниковцы грузятся первыми. Без суеты занимают они места на тендерах и мотоботах. Чувствуется высокая выучка.
Начали подходить и роты 369-го отдельного батальона морской пехоты. Этот батальон нашей флотилии. В 1943 году он отличился в операциях по освобождению ряда городов Азовского побережья.
Куниковский батальон высаживается прямо в Керченский порт, левее Защитного мола. 369-й — между Защитным и Широким молами и далее то самое полуразбитое здание рыбфлота — все это находится в руках врага. Передовая линия проходит всего в полутора километрах от завода им. Войкова. Так что высаживать морских пехотинцев будем сразу за передним краем противника, в его тылу, прямо на мостовые Керчи, и так уже обильно политые солдатской и матросской кровью.
После высадки морских пехотинцев, как приказано, пойдем к дамбе завода им, Войкова. Здесь возьмем на борт 1133-й стрелковый полк и высадим его вторым эшелоном в районе Широкого мола.
Все до единого катера уже отошли от причала. Только мы одиноко торчим у пирса. И где эти автоматчики, когда они будут на месте посадки? Так, неровен час, проторчишь здесь столько, что и отряды не догонишь. Придется одним следовать до самого места высадки.
Но нет, вот появляется первая цепочка людей в плащ-палатках. У многих на головах черные фуражки или бескозырки. Автоматчики... Из тех, кто в лихих атаках остаются в одних тельняшках и бескозырках, наводя ужас на противника. Все — молодые ребята. Как они уверенно шагают в темноте по трапу! Где служили до батальона? На кораблях, в береговых подразделениях? Не знаю. Но в каждом чувствуется высокая боевая выучка.
Автоматчики, которые идут сегодня на нашем тендере, из куниковского батальона. Я даже не знаю, взвод это или неполная рота. Их всего сорок два человека. Вооружены только автоматами. Из груза — несколько ящиков с патронами. Командир подразделения — капитан-лейтенант. Но погон на нем не видно под плащ-палаткой. Вступив на палубу, офицер представился мне. Фамилию его я не расслышал. Как требует корабельный устав, я доложил:

— Товарищ капитан-лейтенант, тендер номер девяносто четыре готов к выходу на боевое задание. Старшина катера старшина первой статьи Кокуркин.

Катера мы догнали недалеко от «Горняка» и здесь повернули на запад. Впереди на темном фоне ночного неба опять чуть просматривалась громада Митридата. Почти все было так, как в те декабрьские походы. И шли по тому же самому фарватеру, что проложили в дни походов к Митридату.
Подошли к затопленной «Уралнефти». В воздух взлетела ракета, и сразу с завода им. Войкова вылетел сноп огня. Это «катюша» дала сигнал артиллерийской подготовке. И сразу загрохотало все вокруг. Наша артиллерия, ствольная и реактивная, обрушила шквал огня на место высадки. Били батареи с территории завода, Еникале, Тузлы. Трассы светящихся снарядов чертили небо над нашими головами и затухали где-то в районе старой Керченской крепости.
Пока шла артиллерийская подготовка, силы десанта выдвинулись на исходную позицию для атаки. Вижу буй с красным огнем и никак не могу сообразить, кто и когда установил его на этом месте. Буй довольно сильно светил буквально под самым носом у противника.
В воздухе три красные сигнальные ракеты. И сразу артиллерийский огонь переносится в глубь вражеской обороны. Катера дружно устремляются к берегу. Вспоминаю слова командира дивизиона: «Будем высаживать десант вслед за огневым валом». Держу свое место в строю фронта. Нам высаживать где-то чуть левее середины участка высадки.
Первые две-три минуты после переноса огня берег молчал. Но вдруг сразу в нескольких местах залились пулеметы, затявкали эрликоны. Справа и слева взмыли вверх водяные фонтаны. Противно визжали пули: «в-жить! в-жить! в-жить!»
Беспрерывные взрывы снарядов и вспыхнувшие в нескольких местах пожары четко обозначили берег, который за несколько минут до этого выглядел сплошной темной полосой.
Слева бьет пулемет, справа — автоматическая пушка. Значит, надо держать посредине между этими точками. Офицер одобряет решение и подает команду бойцам приготовиться к высадке.
Как бы успеть высадить десант до того момента, когда оживет и наш участок. А он может заговорить в любую минуту. Да, чуть левее застучало несколько автоматов. Но тендер уже коснулся грунта. Участок берега, к которому мы подошли, оканчивался недалеко от среза воды небольшим обрывом высотой около двух метров. Хорошее прикрытие.

— За Родину! За, мной! — Посыпались в воду десантники с обоих бортов. На берегу с ходу открыли огонь.

Антипов закрепил за кормовой кнехт конец от якоря-кошки, который мы успели отдать при подходе к берегу, и бежит на нос помогать Хмелеву спустить в воду трап. По нему надо выгрузить боезапас в резиновую шлюпку. Мы ее предусмотрительно включили в состав аварийного имущества.
Кругом все грохочет, но мы заняты одной мыслью — скорее закончить высадку. Нас уже заметили: справа ударил пулемет. Несколько очередей прошли немного выше катера.
Но вот уже последние бойцы покинули палубу. Антипов с Хмелевым подают ящики с боезапасом солдатам, сошедшим по трапу в шлюпку.

— Шлюпка пробита! — слышится за бортом встревоженный голос.

Боезапас весь выгружен. Но что толку, если ящики с патронами и гранатами вместе с резиновой шлюпкой пойдут ко дну?
Не дожидаясь команды, Антипов с Хмелевым прыгают за борт, помогают морским пехотинцам дотянуть шлюпку до берега. Только вернулись ребята на борт — как будто силач ударил по корпусу огромным молотом. Это по нас прошлась очередь тяжелого пулемета.

— Проверить, нет ли течи в трюме! — приказываю я.

Хмелев проворно ныряет в люк, и вскоре раздается стук по корпусу. Значит, пробоины есть. Борис заделывает их.
Даю задний ход. Антипов выбирает кормовой якорь. Высадка прошла успешно. Но как-то мы сумеем отойти от берега? Артиллерийский и пулеметный огонь усилился. Теперь все спасение в самообладании. Отдаю должное ребятам. Они действуют смело и уверенно. Ловит каждое мое слово и Федяшев. Не успею дать команду — она уже выполнена.
Оторвались от берега. На фоне разрывов замечаю потерявший ход катер. Направляюсь к нему.
Слышу голос командира отряда лейтенанта Маланина:

— Как прошла высадка?

— Все в порядке!

— Молодцы! Следуйте к дамбе завода Войкова. Мы управимся своими силами.

В направлении к Широкому молу поднялся столб пламени — загорелся какой-то катер. Но туда уже спешит мотобот.
По пути к дамбе наш тендер наскочил на какое-то препятствие, начал сильно стучать вал. Но мы все же на ходу, можем снова брать десант и идти к месту высадки. Командир отряда решает по-другому. После доклада механиков приказывает мне находиться в резерве, а при отходе в пролив взять на буксир поврежденный тендер. Что поделаешь — ведь мы назначены обеспечивающим катером!
На второй бросок уходят Гермогенов, Гусаров, Михеев, Перминов, Смолин. Старая тендеровская гвардия! По-доброму завидуем им, хотя знаем, что второй бросок сделать тяжелее. По гулу боя нетрудно догадаться, что берег встретил наших товарищей еще более плотным огнем...
А вот и команда об отходе. С тендером на буксире направляемся к югу, чтобы выйти на фарватер, которым вошли в бухту. Антипов, стоящий впередсмотрящим, — молодец. Несколько раз вовремя замечал в темноте заброшенные рыболовецкие ставники. Идем медленно. Гребной вал все же погнуло основательно. Придется стать на ремонт.
Путь лежит через опасный район. Но нам после только что закончившегося испытания это не кажется страшным. Вот только бы мотор тянул лучше. Так хочется скорее добраться до родной Чушки...
Один за другим подходят к причалу катера. И в каком виде! На буксире притащили девяносто первый. Матвей Гусаров попал в сильный переплет. Осколками снарядов вывело из строя мотор, когда тендер был еще у самого берега. Отталкивались шестами и все же сумели выйти в безопасное место. А потом, пользуясь тем, что ветер тянул с запада, соорудили из плащ-палаток и брезента, снятого с грузового трюма, что-то вроде паруса. Рассвет застал тендер посредине пролива. Подошедший бронекатер взял смельчаков на буксир.
Больше всех досталось тридцать первому. На нем погибла вся команда: старшина Петр Максимов, строевой Юрий Спиридонов, рулевой Игорь Никитенко и моторист Иван Черемисин. Сам тендер привели на буксире. Погиб сорок пятый тендер, а с ним вместе — командир группы лейтенант Живулин и старшина Петр Захаров. Осколок снаряда оборвал жизнь старшины одиннадцатого Григория Смолина. Среди раненых командир нашего отряда лейтенант Маланин, заместители по политической части Шпаков, Тверской и Хорунжий, старшины тендеров Шкурников, Гермогенов.
Встречаю Васю Михеева. Почернело красивое лицо моего друга. Тендер его попал во время второго броска в такое пекло, что чертям стало бы жарко. А на палубе тендера находилась 45-миллиметровая пушка с комплектом боезапаса. Пока ее выгружали, рядом разорвались вражеские снаряды. Убито несколько десантников. Тяжело ранило строевого Николая Носова. Ему перебило осколком горло. Экипаж принимал все меры, чтобы сохранить живучесть катера. С большим трудом двадцать первый вышел из бухты и дошел до базы. Потери на нем были, пожалуй, самые большие. Когда на другой день стали производить большую приборку, под паелом (паел,пайол - настил из плотно пригнанных досок,покрывающий днище катера) обнаружили чью-то оторванную руку.
Хорошо показали себя экипажи, укомплектованные из недавно прибывших в отряд моряков. На шестьдесят первом, который вел в операцию старшина 2 статьи Ивасюк, в пути на винт намоталась проволока. В холодную воду прыгнул рулевой Федор Довбня. Он сумел быстро освободить винт. Высаживать десант Ивасюку пришлось на стенку Широкого мола. Низко сидящему тендеру в ночных условиях трудно швартоваться к высокой стенке. Пока матросы искали, за что бы закрепить швартовый конец, Довбня руками уцепился за вертикальный деревянный брус, и по его спине десантники поднимались на причал. Здоровый и смелый парень этот Федор Довбня. Настоящий богатырь!
Как только мы возвратились из плавания, ко мне прибежал Иван Голощапов.

— Жив!

— Как видишь, Иван Иванович...

— Молодец, поздравляю с успешным возвращением!

А по тендерам уже бежит весть, что десант высажен успешно. Нас собрал капитан-лейтенант Иващенко, сообщил, что наблюдавшие за нашими действиями на КП, расположенном на заводе им. Войкова, старшие войсковые начальники, в том числе представитель Ставки Верховного Командования Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов, дали высокую оценку действиям катеров.
На тендер заглянул Вася Преловский. Его мотобот тоже участвовал в операции. И, оказывается, не одну ночь. Они не только протралили подходы к месту высадки, но и установили поворотный буй, сняли проволочное заграждение на подходе к берегу.

— Как же, Вася, вы ухитрились работать под самым носом у немцев?

— А нам артиллеристы помогали, — смеется Преловский.

— Как помогали?

— Начнут стрелять — мы идем. Замолкнут — глушим моторы. Правда, иногда фашисты слышали шум моторов катеров, но принимали за самолетный.

— Ну а поворотный буек?

— А что с ним?

— Он что, так и горел целые сутки на виду у немцев?

— Мы на него робу натянули. А когда десант подошел, сняли ее.

— Молодцы мотоботчики!

Десант задачу выполнил. Наши войска продвинулись вперед, заняли окраину города, примыкающую к железнодорожной станции Керчь-1.

Спасибо за тему ! К классному часу подготовились на тему "Керчь-героическая" на раз-два-три!

Рад,что пригодилась! Это только половина,продолжение следует.

Герои не умирают

С. В. БАШАРИН, участник освобождения Керчи, капитан-лейтенант запаса.

Захватив небольшой плацдарм, десантники с каждым днем расширяли его. Вслед за ними через Керченский пролив эшелон за эшелоном перебрасывались бойцы Отдельной Приморской армии. Передовая растянулась на несколько километров вдоль пролива. Кровопролитные ожесточенные бои завязались на подступах к металлургическому заводу им. Войкова. Оборона немцев трещала. Однако враг был еще силен. Чтобы он не мог высадить десант во фланг нашим войскам, советское командование направляло в дозор торпедные катера.
В эту ночь для несения дозорной службы в Черном море был послан торпедный катер № 126. Командовал им отважный черноморец старший лейтенант Иван Кравцов.
Шторм бушевал, катер поминутно заливала вода. Моряки стойко несли трудную военную вахту. У них не оставалось сухой одежды, холодная вода была повсюду.
Только на рассвете, выполнив боевое задание, катер устремился к родным берегам. Вот и коса Чушка. Каждый мечтал обсушиться, выпить горячего чаю, с часок отдохнуть. Но не успел катер ошвартоваться, как командиру передали приказ: «Взять десантников на борт и следовать в Опасное».
Приказ есть приказ. Черноморцы быстро посадили солдат 55-й стрелковой гвардейской Краснознаменной Таманской дивизии генерал-майора Б. И. Аршинцева, и катер взял курс к крымскому берегу. Вскоре под артиллерийским и минометным огнем врага он подошел к берегу. Десантники высадились.
Через несколько минут катер лег на обратный путь. Ветер стих, в проливе улеглись волны. Из-за Кавказского хребта показалось солнце. Моряки радовались: удачно провели операцию, и вот их встречает такая хорошая погода.
Торпедный катер уже достиг середины пролива, когда сигнальщик доложил:

— Два «мессера» заходят с кормы.

Боцман комсомолец Николай Герасимов бросился к пулемету. Один из «мессершмиттов» начал пикировать. Навстречу ему понеслась длинная очередь трассирующих пуль. Вражеский летчик не выдержал, отвернул.
Снова и снова заходили летчики на цель.
Николай Герасимов уже счет потерял нападениям «мессеров». Он плотнее прижался к пулемету и неотрывно следил за врагом. Вот один из самолетов пошел в пике. Он опускается все ниже и ниже. Герасимов молчит, экономит боеприпасы. Его дважды что-то сильно толкнуло в плечо и обожгло. Когда летчик стал выводить истребитель из пике почти у кромки воды и на минуту открыл брюхо самолета, Герасимов направил в него длинную пулеметную очередь. Истребитель по инерции прошел немного вверх, затем скользнул на правое крыло и, клюнув носом, исчез в водах.

— Ну, долетался, сволочь, — радостно заметил боцман.

Но радость была недолгой. В этот момент комсомолец заметил пробивавшийся из бензоотсека дым. Над катером нависла страшная опасность. Бензин мог вот-вот взорваться...
Преодолевая боль в плече, Герасимов снял бушлат, рванул огнетушитель и бросился в отсек. Струя пены покрыла пляшущие языки пламени. Но силы покинули героя. Николай пошатнулся, встал на колено, а потом без сознания упал на палубу.
Герасимов умер, когда полузатонувший катер медленно подходил к причалу.
В это время смертельно ранило и командира корабля.

— Глуши моторы! — подал он последнюю команду. Товарищи, друзья по оружию подняли тело офицера и снесли на пирс. Катер затонул.

В 1950 году при строительстве паромной переправы он был поднят. В его корпусе рабочие-строители насчитали более трехсот пробоин. В бензиновом отсеке было два трупа. В комбинезоне одного из них обнаружен обгоревший комсомольский билет на имя Николая Ивановича Герасимова, выданный одним из районных комитетов ВЛКСМ города Москвы. Строители обнаружили также титульный лист корабельного журнала. На нем написано: «Дорогие товарищи черноморцы! Горя желанием приблизить радостный день нашей победы над подлым фашистским зверем, мы, учащиеся и работники ремесленных и железнодорожных училищ и школ фабрично-заводского обучения Московской области, передаем Вам подарок — торпедный катер «Молодой патриот», построенный на средства, собранные среди учащихся и заработанные на воскресниках. Моряки Черноморского флота вписали в историю Великой Отечественной войны немало героических страниц. Мы выражаем уверенность, что команда катера «Молодой патриот» на много увеличит число уничтоженных фашистских пиратов...»
Дальше ничего прочесть было невозможно. Но ясно, что черноморцы с честью выполнили наказ москвичей, сражались храбро и самоотверженно.
На окраине Керчи расположено военное кладбище. В тиши листвы, среди ровных песчаных дорожек стоят молчаливо, словно на вечном параде, белые ровные обелиски-памятники. И на каждом — имена героев, павших в боях за освобождение Керчи. Они дороги каждому керчанину. Сюда часто приходят пионеры, комсомольцы, боевые друзья-товарищи тех далеких лет. У могил героев всегда живые цветы. Ибо герои никогда не умирают.