Форум "В Керчи"

Плывут поезда

Л. И. СЫРКИН, бывший командир БЧ-2 СКР «Кубань», капитан 2 ранга запаса.

Немецко-фашистские войска, неся огромные потери, прилагали все усилия, чтобы сокрушить нашу оборону на Керченском полуострове. Крымский фронт при поддержке кораблей Черноморского флота и Азовской военной флотилии героически отстаивал каждую пядь земли.
В один из тяжелых дней сражений в марте 1942 года наш корабль «Кубань», на котором я командовал артиллерийской частью, прибыл из Керчи в Новороссийск. Это был четырнадцатый рейс из Новороссийска в Керчь, начиная с 28 декабря 1941 года, с того дня, когда мы высадили десант в Камыш-Буруне.
Капитана и комиссара корабля пригласили в штаб военно-морской базы. Начальник штаба изложил предстоящую задачу. Наш корабль, ледокол «Торос», морские буксиры СП-15 и «Перванш» в охранении сторожевых катеров и одного базового тральщика должны взять на буксир в Новороссийском порту плавучий док с погруженными на него десятью паровозами и сорока вагонами, железнодорожным оборудованием и обслуживающим персоналом. Док надлежало доставить в осажденную Керчь, разгрузить и привести обратно в Новороссийск.
Сложная задача.
Сумеем ли мы ее выполнить? Ведь район моря, по которому предстоит нам пройти, почти в течение суток контролируется вражеской авиационной разведкой.
Накануне выхода состоялось корабельное партийное собрание. Секретарь парторганизации старшина А. Д. Борисов призвал коммунистов быть в первых рядах бойцов при выполнении операции.
Среди нас, еще молодых, впервые испытывающих суровые законы войны, были и убеленные сединами моряки, такие, как командир электромеханической боевой части Александр Иванович Плетнев, лучшие годы жизни отдавший Черному и Азовскому морям. В составе экипажа корабля служило много керчан: артиллеристы Георгий Велигорский, Андрей Ступников, Андрей Погребняк и Иван Косинов; машинисты Евгений Авдеев, Иван Сенченко, Иван Бондаренко и другие.
Керчанином был и командир корабля Иван Акимович Кожухарь — высокий, плотный, слегка сутулившийся, с открытым лицом, почти всегда улыбающимися глазами, и совсем седыми коротко остриженными, зачесанными на правую сторону волосами. Он отлично знал корабль и безукоризненно, я бы сказал, виртуозно управлял им. Знал и умело использовал его вооружение и технику, никогда не терялся, действовал смело и решительно.
Наша «Кубань» по своим мореходным качествам, прочности корпуса, мощности главных машин примерно соответствовала черноморским канонерским лодкам. Ходила она с такой же скоростью — 11 узлов, а на вооружении у нее были стотридцатимиллиметровые орудия, зенитные пушки и пулеметы.
Тогда наш экипаж уже имел значительный боевой опыт — участвовал в боях под Одессой и Керчью. Но эта операция озадачила нас всех. Надо было трое суток со скоростью два-три узла тащить огромный док, длиною более чем сто и шириною около пятидесяти метров, под носом у врага, который, конечно, предпримет все меры, чтобы разбомбить нас.
Одним словом, задание было очень и очень сложным. Основная доля ответственности падала на наш корабль, который был самым мощным по вооружению в отряде. Надо было с особой ответственностью готовиться к его выполнению.
Я, как артиллерист, побывал на доке и на других кораблях отряда, согласовал совместные действия артиллерии на переходе.
Вечером 9 марта 1942 года из Цемесской бухты медленно вышел наш отряд. Он растянулся почти на милю. Коренным буксировщиком шел ледокол «Торос». «Кубань» — в голове колонны.
В охранении заняли свои места сторожевые катера 074, 044, 066, 0104, 054 и БТШ-11.
Не успели мы выйти из Цемесской бухты, как в воздухе появился вражеский самолет-разведчик.
Да, не хотелось бы в самом начале, да еще на ночь глядя, раскрывать наши карты противнику: показывать, куда мы идем.
На мостике корабля воцарилась тишина. Все умолкли, ожидая, что предпримет командир. Когда подошли к пункту, где мы должны были повернуть в сторону Крыма, капитан не дал никакой команды, и вся наша армада продолжала двигаться вдоль кавказского берега. Это было единственно правильное решение, чтобы ввести в заблуждение разведчика, продолжавшего висеть в воздухе.
Когда вражеский самолет ушел и окончательно стемнело, наш отряд развернулся и взял курс на Керченский полуостров.
По небу плыли низкие черные облака, подул ветер и начался шторм.
Силуэты буксирующих кораблей растворились в ночной мгле и еле-еле просматривались через оптические приборы. Корабли охранения порой вовсе исчезали в темноте. Ночь надежно прикрывала отряд от вражеской авиации.
Над нами то и дело слышался гул тяжелых бомбардировщиков врага, пролетающих в направлении кавказского берега.
Сторожевые катера, идущие в охранении, вынуждены были придерживаться нашей скорости — около трех узлов. Поэтому они в полном смысле болтались в волнах расходившегося моря.
Нелегка служба катерников, даже небольшая морская волна бросает небольшой кораблик из стороны в сторону. Людей, несущих боевую вахту на верхней палубе, с головы до ног обливает холодной водой.
Было уже далеко за полночь, но никто из командиров не покидал ходового мостика. Помощник командира А. И. Филиппов «колдовал» то у пеленгатора, то на карте в штурманской рубке. Он одновременно исполнял и обязанности штурмана, которого в то время у нас не было.

— Что вы, Александр Иванович, то и дело бегаете от компаса в рубку, чтобы спать не хотелось? — пошутил поднявшийся на мостик командир БЧ-5 А. И. Плетнев.

— Потому, уважаемый тезка, что на нашем курсе много мин. А небо, видишь, заволокло, хоть глаза выколи. Вот и приходится...

— Да, в такую ночь смотри да слушай хорошенько, — добавляет командир корабля и, немного помолчав, обращаясь к комиссару, говорит: — Уж больно дорогая добыча для врага наш караван, вполне возможна атака катеров или подводных лодок, а в такую ночь обнаружить их нелегко. — Затем приказывает: — Усилить наблюдение за поверхностью моря!

Я немедленно передал приказание на посты, и как бы в ответ поступил доклад:

— Плавающий предмет прямо на носу!

— Лево руля! Боевая тревога! — дал команду капитан.

Защелкали задрайки металлических дверей, засуетились люди у орудий, пулеметов и приборов. Начали поступать доклады о готовности боевых постов.
Спустили шлюпку. По правилам предосторожности она подходит кормой к предмету и моряки подняли из воды... спасательный круг.
Кажется, ничего особенного не произошло, но всех волновал один вопрос, откуда спасательный круг и деревянные обломки около него. Это, конечно, вестники погибших судов. Кто погиб, когда и при каких обстоятельствах?
Вновь раздается гул летящих самолетов. Это, видимо, очередная группа вражеских бомбардировщиков шла в сторону кавказского берега. Как нам способствовали темная ночь и облачное небо!
Начало рассветать. Уже хорошо были видны все корабли отряда. Справа отчетливо выступал берег Кавказа, слева — Крыма, а между ними — вход в Керченский пролив.
Взоры наблюдателей всех кораблей отряда были прикованы к безмолвному небу, затянутому густыми серыми облаками.
С рассвета над отрядом начали барражировать истребители. Они то появлялись в просветах, то уходили в облака. Мы тогда уже научились отличать наши самолеты от вражеских не только по силуэтам, но и по звуку мотора.
После полудня послышался гул вражеских бомбардировщиков и «мессершмиттов». Иногда среди облаков были видны их темные силуэты. Появились и наши истребители — они шли то парами, то в одиночку.

— Ну, кажется, началось, — не отрывая глаз от бинокля, произнес старпом. На мостике все молчали, внимание было приковано к небу. Оттуда надо было ожидать атаки. И вот из облаков вынырнули три вражеских бомбардировщика. Но артиллерийские орудия и крупнокалиберные пулеметы кораблей отряда давно ощетинились в небо. Дружно грянули залпы более двух десятков зениток, белыми нитями потянулись трассы от крупнокалиберных пулеметов. Самолеты сбросили в море свой смертоносный груз и скрылись в облаках.
Долго еще кружились вокруг нашего каравана вражеские самолеты, но каждый раз их встречали истребители, а как только они появлялись над нами, артиллеристы дружно встречали их огнем. Бомбы падали в стороне, не причиняя нам вреда. Корабли охранения жались ближе к доку, чтобы лучше было отражать налеты авиации.
Всю вторую половину дня до позднего вечера нас беспрерывно атаковала вражеская авиация.
Самоотверженно действовали наши истребители. Правда, их было мало — не более трех-четырех одновременно в воздухе. Но летчики действовали смело. Нельзя было без восхищения наблюдать за этими далеко не равными поединками.
Чтобы распылить наши силы и отвлечь истребителей, вражеские бомбардировщики атаковали караван одновременно с нескольких сторон. Атаку они начинали с большой дистанции, куда не долетали зенитные снаряды. Тогда мы ввели в действие орудия для наземных целей, заряжали их шрапнельными снарядами. Еще в боях под Одессой мы применили эти орудия против самолетов, атакующих с небольшой высоты и с больших дистанций. Такая стрельба никакими правилами не предусматривалась, но война корректировала всякие правила.
Наши артиллеристы расстраивали боевой порядок врага на больших дистанциях, сбивали с боевого курса и наносили существенный урон.
Вот к отряду приближается Хейнкель-111. Он устремляется на док. Артиллеристы Авдышев, Девятов, Ступник, пулеметчики Маслов и Дикуль входят в боевой азарт. Сейчас решается вопрос кто кого? Наконец-то вражеский летчик отворачивает и тянет за собой шлейф черного дыма. Два наших истребителя устремляются за ним. Враг продолжает огрызаться из пушек и пулеметов, но падает в море, поднимая столб воды.
Около четырех часов дня во время очередного налета наш И-153 смело пошел в атаку на вражеский бомбардировщик.
Истребитель наседал на него сверху. Вдруг из-за облаков вынырнули два «мессера». Используя внезапность, они набросились на И-153. Истребитель задымил, стал терять высоту. К нашей радости, от самолета отделился белый купол парашюта. На спасение летчика устремился быстроходный катер и подобрал его. А немецкий бомбардировщик тем временем, теряя скорость и высоту, тянулся к крымскому берегу.
К Керчи мы подошли ночью. Подвели док торцевой частью к головке причала. Потребовалось несколько часов, чтобы в темноте, при сильном ветре, ошвартовать и закрепить его.
Наши необычные пассажиры — железнодорожники — начали готовиться к выгрузке. Задымили паровозы. Путейцы соединяли железнодорожное полотно, причала с рельсами на доке.
Все торопились, стремясь использовать временное затишье. И вот раздался гудок. Первый паровоз медленно сошел с дока и, набирая скорость, скрылся во мраке. Затем второй, третий...
Когда рассвело, в облачном небе появились вражеские бомбардировщики. Их было много. Небо стонало от сплошного тяжелого гула. «Кубань» быстро отошла от причала, чтобы занять удобную позицию для отражения атак.
Первые бомбы упали, подняв столбы воды у самого носа корабля. Мы держались ближе к доку, но так, чтобы его фермы не закрывали обзор и не мешали стрельбе. Ведем огонь по пикирующему на док бомбардировщику. Снарядные и пулеметные трассы других кораблей сходятся у вражеского самолета, прошивают его. Враг сбрасывает бомбы, но они не достигают цели. Самолет дымит, пытается уйти. Вместо него появляется второй. И он встречает сноп снарядов и пуль. Сброшенные бомбы падают очень близко от дока. Пикирует третий...
Не умолкают артиллерийская стрельба и рокот моторов. Самолеты атакуют и док, и корабли, и паровозы, сошедшие с дока. Осколки засыпают палубу, стучат, как молотками. Да, такого налета еще не было.
Док для врага — главная цель, а для нас — главный объект защиты. Враг, пытаясь отвлечь внимание от дока, бомбит корабли охранения.
Один из бомбардировщиков бросается на «Кубань». Наш командир внимательно следит, как от него отрываются черные сигарообразные бомбы. Следует четкая команда, и корабль с полного хода круто поворачивает, уклоняясь от попадания.
В это время другой вражеский самолет атакует док. Бомбы идут прямо на цель. Неужели попадание?! Одна бомба угодила в док. Но взрыва нет. А ожидание взрыва давит, как тяжелый гнет, забивает дыхание.
Проходят секунды... И все облегченно вздыхают: какое счастье, что бомба не взорвалась. Вторая упала у причала. Взрыв огромной силы, слившийся с грохотом орудий, кажется, потряс весь керченский берег. На причал обрушился черно-белый столб воды с камнями, поднятыми со дна. Есть раненые и контуженые. Работы по выгрузке временно приостановлены. А нельзя, нельзя прекращать разгрузку. Надо спешить. Ведь может быть еще труднее. Но все замерло, люди не в состоянии преодолеть ужас продолжающегося авиационного налета.
В небе появились наши краснозвездные. Они проносятся, покачивая плоскостями: свои. Самолеты врага тем временем уходят за облака. Гул ослабевает, но не затихает. Значит, они ищут удобного момента для новой атаки.
Надо спешить с разгрузкой дока. Группа моряков из аварийной партии во главе с боцманом Цапкиным переправляется на причал для очистки завала железнодорожного полотна. Наконец оно освобождено. Последний паровоз сошел с дока, дав прощальный гудок. Мы проводили его как близкого боевого друга, с торжественной грустью смотрели ему вслед. Из глубины души вырывались напутственные слова: «Счастливого вам пути! Боевых удач на крымской земле!» Только после этого мы спохватились, что не знаем ни имен, ни фамилий железнодорожников, прошедших тяжелое испытание за эти двое суток. Не узнали мы и позднее, как сложилась их судьба.
...Третьи сутки штормит море. Корабли-буксировщики медленно вытянули док из Керченского пролива. Заняли свои места корабли охранения. Курс на Новороссийск.
Часть нашей боевой задачи, главная, выполнена. Мы доставили в Крым десять паровозов, сорок вагонов, много железнодорожного оборудования. Это очень важно. Но надо еще сохранить док и доставить его по назначению...
Небо было беззвездным. Корабли строго соблюдали светомаскировку. Шли как можно ближе к берегу, чтобы не демаскироваться. Да и волна от ветра, дующего с берега, поменьше. По-прежнему стоят у своих боевых постов пулеметчики старшина 2 статьи Петр Маслов и старший матрос Федор Дикуль. На сигнальной вахте — старшина 2 статьи Василий Зябриков. Не отходят от орудий старшина 2 статьи Борисов, старший матрос Смирнов, старшина 2 статьи Ступников, старший матрос Пронин.
Рассветало. На востоке стояла темная занавесь облаков. Что принесет нам этот день?
На ходовом мостике стояли командир корабля, командир отделения сигнальщиков Зябриков и я. Холодный ветер свистел в надстройках и мачтах, пробирал до костей. Вдруг у берега показался силуэт вражеского самолета-торпедоносца.

— По торпедоносцу! — скомандовал я и рукой указал, куда надо стрелять.

Орудия и пулеметы открыли огонь. На мачте «Кубани» взвился сигнал, извещающий об атаке самолетов противника.
Возникла опасность торпедного удара по доку. Торпедоносец развернулся для атаки, но сразу заговорили все орудия нашего корабля. Торпедоносец сбросил две торпеды. Они пронеслись между буксировщиком и доком. Самолет заметался, стремясь прорваться через огневую завесу подоспевших к месту боя кораблей. Кстати появились и наши истребители. Один из них бросился на фашиста, и тот, объятый пламенем и дымом, упал в море.
День подходил к концу. Семь раз самолеты врага налетали на караван. Артиллеристы и пулеметчики дружно отражали атаки. Кончились шрапнельные снаряды для стотридцатимиллиметровых орудий. Почернели дула, повыгорали нарезы в каналах стволов. Фундамент под третьим орудием окончательно расшатался.
Наступил последний вечер нашего перехода. Даже не верилось, что мы заканчиваем выполнение такого сложного задания, причем без потерь и ущерба, если не считать осколочных пробоин, вмятин в корпусах кораблей и легких ранений нескольких моряков.
В районе Пинайского маяка, почти у самого Новороссийского порта, суда стали подбирать буксиры, а некоторые освобождаться от них. Корабли охранения приводили в порядок вооружение и технику. Наших истребителей в воздухе уже не было. Одним словом, мы уже предвкушали долгожданный отдых. Но враг решил воспользоваться такой обстановкой. В сумерках несколько бомбардировщиков в сопровождении истребителей неожиданно атаковали караван. Истребители обстреливали нас из пушек и пулеметов, а бомбардировщики начали сбрасывать бомбы. Это был расчет на психическую атаку. Но вот корабли, в том числе и «Кубань», ринулись к доку. В небо потянулись разноцветные линии трассирующих снарядов и пуль. Открыли огонь и береговые зенитные батареи. Бой оказался коротким, но жарким. Артиллеристы и пулеметчики неистово били по врагу, командиры кораблей умело маневрировали, не давая прицельно бомбить. Самолеты противника, не выдержав огня, ушли.
На Новороссийск опустилась тишина. У орудий и механизмов несли боевую вахту моряки, готовые в любую минуту отразить нападение врага. Остальные воины отдыхали после боев и штормового похода.
Спускаюсь в краснофлотский кубрик. При тусклом свете вглядываюсь в знакомые лица подчиненных мне людей. Многие из них крепко спят. Комендор Михаил Оськин, туляк, чему-то улыбается во сне. Интересно, что ему снится? Другой комендор, Георгий Велигорский, керчанин, что-то сказал, затем резко повернулся на бок и мерно задышал.
«Отдыхайте, мои боевые друзья, спокойного вам сна, — подумал я, — а завтра, да нет, сегодня, нам опять идти в Керчь...»

Не всем моим боевым товарищам было суждено встретить День Победы. Погибли в боях комсорг корабля Терентий Попов, артиллерист Василий Афанасьев. Рано ушли из жизни бывшие артиллеристы «Кубани» Дмитрий Смирнов, Виктор Васильев, Георгий Красноанин, пулеметчик Петр Маслов, а также Василий Зябриков, Дмитрий Афанасьев...
По-разному сложилась жизнь тех, кто остался в живых, Иван Акимович Кожухарь после войны продолжал служить на Черноморском флоте. Пять орденов и много медалей украшают грудь капитана 2 ранга запаса. Бывший секретарь парторганизации артиллерист Андрей Борисов живет в родной Туле, работает на комбинате «Тулауголь».
В Туле живут и работают бывшие артиллеристы Михаил Гуреев и Сергей Дернов.
Комиссар корабля Михаил Дмитриевич Гришин после демобилизации работает на одном из судов Одесского пароходства. В Одессе живет и учит моряков в одном из институтов бывший командир котельно-машинной группы Иван Иванович Силаев. Бывший боцман Иван Иванович Цапкин только недавно демобилизовался, теперь на заслуженном отдыхе, живет в Севастополе. Бывший старпом «Кубани» Александр Иванович Филиппов по состоянию здоровья сошел с капитанского мостика огромного океанского танкера, сейчас на пенсии, живет в Одессе. Механик Александр Иванович Плетнев отслужил на кораблях более 50 лет. Ему уже более 80 лет, но он продолжает активно участвовать в общественной жизни своего любимого города Керчи...
Паровозы, доставленные нами, сослужили свою службу. Три из них были оборудованы под бронепоезда. Залпы их орудий громили врага на керченской земле. Остальные использовались для перевозки войск и вооружения...

Вот, пожалуй, и все, что хотелось мне рассказать о событиях и людях тех далеких дней Великой Отечественной войны.

О друзьях - десантниках

Ф. С. ЧИНЯКИН, бывший командир отделения, старшина 2 статьи запаса.

Перед берегом мотоботы, буксируемые катерами, отдали концы. Катера отвалили в стороны. Место высадки сразу же окуталось дымом. На берегу что-то ярко пылало. Вокруг рвались снаряды, с берега стреляли пулеметы...

— Коммунисты, вперед! — услыхал я голос командира и первым прыгнул в воду. Прыгнул за борт и только тогда подумал: плавать-то я не умею. К счастью, воды было только по грудь. Мне нужно было прыгать — это я усвоил крепко, и прыгать первому. Потому что я был коммунистом, командиром отделения и на меня смотрели подчиненные бойцы.
Товарищи тоже прыгнули, и все мы решительно двинулись к берегу, навстречу пулям и вражеским осколкам от мин и снарядов.
Вот и берег. В коротком бою преодолели заграждение, потом бежали друг за другом по минному полю. А местность почти ровная, только высотка невдалеке. На той высотке — гитлеровцы. Под их пулеметным огнем отделение вынуждено было залечь. Стали окапываться. Мокрое обмундирование прилипало к телу, и бойцы чувствовали себя скованно. Очень хотелось курить. Но табак намок, да и обстановка не позволяла.
Вражеский пулемет трещал на высоте. Нам хорошо были видны выбрасываемые им короткие языки пламени. Метров триста до пулемета, — определил я и подал команду:

— Отделение, по вражескому пулемету залпом, огонь!

Пулемет замолк.
К вечеру по приказу мы заняли оборону на берегу моря, на самом левом фланге эльтигенского плацдарма.
Слева чернел обрывистый берег, а море светилось. Почему оно светилось? Может, от луны, а может, от множества ракет или от трассирующих пуль да беспрерывных вспышек выстрелов. Но оно светилось, и мы знали: через него назад пути нет.
На рассвете противник пошел в атаку. Наш батальон открыл ружейный огонь, но он оказался слабоват. Враг продолжал наступать. Похоже было, что дело дойдет до рукопашной.
Я приказал бойцам отделения приготовить гранаты. Но тут из неподалеку стоящих домиков нас поддержали плотным пулеметным огнем. Враги заметались. Атака их сорвалась. Мы облегченно вздохнули, но вскоре в нашем расположении начали рваться снаряды — «заработала» вражеская артиллерия.
Я, как командир отделения, разумеется, не мог знать обстановки на всем захваченном плацдарме. Знал то, что видел, что было в непосредственной близости. Кто нас поддержал огнем, кому мы обязаны жизнью, — ни я ни бойцы не знали. Но и мы всегда поддерживали своих соседей.
К счастью, артиллеристы противника стреляли плохо. Два-три снаряда разорвались перед брустверами окопов, остальные перелетали и плюхались в море.
После артобстрела гитлеровцы вновь пошли в атаку. Но и на этот раз атака захлебнулась. И опять — артобстрел, и опять — атака... Весь день. На следующий то же. С утра до вечера по двадцать раз поднимался на нас противник. Шел на измор, на испытание выдержки, на пробу нервов. Но все атаки, как волны о скалы, разбивались о необоримую стойкость советских морских пехотинцев. Вражеские солдаты гибли десятками. А у нас погиб только матрос Кисляков. В одну из очередных атак врага он хотел сменить свою позицию, поднялся во весь рост и — упал замертво.
Больше потерь пока не было. Мы хорошо окопались и замаскировались. Иное дело — на берегу. Высаживаться под огнем было очень тяжело. А дрались матросы как! Как воевали!..
Запомнился мне один десантник. Ногу ему перебило осколком. Санитары оказали помощь. К ноге вместо шины привязали кинжал. И матрос продолжал сражаться — полз вперед, кидал гранаты, стрелял. Но смерть на этот раз не отступила... А товарищи его бежали дальше, вперед...
Недалеко от берега из воды торчали мачты затонувших судов, на прибрежных отмелях качало на волнах бескозырки. Хотелось пить, но пресной воды не было,
На вторую ночь после высадки к нам пришел капитан 3 ранга Громов, заместитель командира батальона по политической части. Мы обрадовались его приходу: батальон есть, значит, все в порядке.
Громов рассказал нам о том, что делалось вокруг, и похвалил за стойкость в обороне. Теперь мы уже отрыли и вырубили в скале ячейки. Все это делалось по ночам.
Убедившись в безуспешности своих намерений сбросить нас в море, гитлеровцы сменили тактику: блокировали Эльтиген с моря.
С наступлением сумерек на море выстроились фашистские быстроходные баржи, оснащенные мощной артиллерией. По проливу и особенно около берега сновали их торпедные катера. Гитлеровцы предпринимали все возможное, чтобы ни один советский корабль не прорвался к нам. Они решили, что без воды, без пищи, без подкрепления мы или погибнем, или сдадимся.
Вскоре по ночам к нам стали прилетать наши самолеты 46-го женского полка ночной легкой бомбардировочной авиации. Они доставляли боеприпасы, продукты. А днем нас поддерживали штурмовики. Волна за волной, по шесть самолетов, шли они низко над Эльтигеном и громили оккупантов.
...Мы очень страдали от жажды. Пили морскую воду—маленькими глоточками по нескольку раз в день.
Бойцы все выбывали и выбывали из наших рядов. В отделении осталось четыре человека. Ночью пуля сразила бойца Тапчука. А вскоре я перевязывал молодого богатыря, туркмена Беганджо. Разрывная пуля угодила ему в ногу выше колена. Я накладывал повязку и бледнел, должно быть, от вида открытой раны, а Беганджо находил силы шутить:

— Ничего! Как это у вас говорят: кости есть — мясо нарастет...

Ночью к нам опять пришел капитан 3 ранга Громов. Теперь он поздравил нас с правительственными наградами. Я тоже был награжден орденом Отечественной войны I степени. Это известие обрадовало и вдохновило нас.
Днем мы не давали фашистам поднять головы, а ночью их пули впивались в скалу рядом. Порою в наступавшей тишине мы слышали с немецкой стороны призывы на русском языке, передаваемые через радиоустановку :

— Матросы! — обращались к нам гитлеровцы. — Вы голодные, грязные... Вас командование бросило. Прекратите сопротивляться, переходите к нам, мы вас накормим, обещаем сохранить жизнь...

В ответ, на сколько хватало мочи, мы кричали им:

— А не хотите ли?.. — и в полновесные фразы морские пехотинцы подбирали такие заковыристые и соленые слова, от которых даже веселее становилось на Душе.

Враги злились, открывали бешеную стрельбу. Поднимался такой грохот, что казалось, лопаются камни.
Мы часто смотрели на море. Через сизую дымку был виден далекий берег свободной Таманщины. А море было пустынным. Иногда ночью видели морской бой, орудийные вспышки и пожары на судах. Это наши пытались прорваться сюда. Случалось, что отдельные катера все же прорывались, доставляли боеприпасы, забирали раненых.
Капитан Громов навещал нас все чаще и чаще. Он старался, чтобы мы были в курсе событий, воевали грамотно, сознательно и не считали себя забытыми, брошенными. Да мы и не чувствовали себя одинокими.
В последний раз капитан Громов пришел к нам раненым. Его поддерживали два матроса. Но он все же обошел позиции, навестил моряков и остался в наших глазах несгибаемым, мужественным советским офицером. Мы занимали у этого удивительно стойкого человека силы для тяжелых боев за родную землю.
На рассвете в первых числах декабря похолодало, и немцы, чтобы окончательно не замерзнуть, подпрыгивали, грелись. Тогда я приказал помочь им в этом, и мы открыли огонь из миномета. Шесть мин попало точно. Молодой минометчик-грузин, фамилию его, к сожалению, забыл, подбежал ко мне, доложил, что мин больше нет. Я и сам хорошо знал, что выпущены последние. Их в Эльтигене вообще больше не было, по крайней мере на нашем участке обороны. Мы иногда ходили к берегу, искали среди множества ящиков. И только я хотел было сказать молодому бойцу, чтобы он не бегал на глазах врагов, как вдруг будто провалился в черную бездонную яму...
Затем очнулся. Страшно болела голова. Казалось, что череп разваливается, а из глаз сыплются искры...
Постепенно стал сознавать, что серьезно ранен. Открыл глаза и вижу, что лежу на правом боку, опершись о локоть, чуть склонив голову. И вдруг я перестал чувствовать боль. А под шапкой-ушанкой будто шевелилась мышь. Это била кровь. Рядом лежала моя винтовка и каска. Пожалел, что вовремя не надел каску. Под ней я хранил гранаты «лимонки». Хотел приподнять левую руку — не смог, она не слушалась. Попытался крикнуть — язык отнялся. Сгоряча рванулся, чтобы подняться на ноги, но и ноги отказали. Парализовало всю левую сторону.
Очнулся в землянке. Врач делал укол. Потом меня положили на операционный стол.
...На нарах в землянке лежали более тридцати тяжелораненых. Рядом со мной был старшина нашей роты. Он уже чувствовал себя неплохо. В его изголовье стоял бидончик со спиртом. Это ребята нацедили из компасов погибших катеров. Старшина налил мне в алюминиевую кружку.

— Пей, боль поутихнет!

Я приложился ладонью к повязке, почувствовал— мокрая. Пальцы в крови. Еще сочилась рана. Отказался :

—Пить не буду.

На следующий день бинт высох, и я выпил немножко.
...Тридцать шесть дней и ночей на маленьком плацдарме, блокированном со всех сторон, в невероятно тяжелых условиях мы вели бои с превосходящими силами противника. Все мои товарищи и я поклялись биться до последнего вздоха, но Эльтигена не сдавать.
Но пришел час, когда дальше держаться уже было невозможно. Сильный и многочисленный враг теснил и прижимал нас к морю. Было понятно, что он вот-вот начнет наступление и сбросит нас в море. Тогда пришел приказ командования фронта: с боем выйти из окружения и присоединиться к войскам Отдельной Приморской армии.
В одну из ночей, прорвав оборону, мои товарищи по оружию с боями пошли по вражеским тылам, сокрушая на пути огневые точки. В 8 часов утра моряки-десантники вышли к Керчи и захватили гору Митридат. Потом они рассказывали, что, находясь там, слышали утром бой в Эльтигене. Думали: откуда взялись там силы, чтобы сопротивляться? Но бой действительно был...

В Эльтигене оставались только мы, тяжелораненые, и медицинские сестры. Нас намеревались вывезти на Большую землю. И катер прорвался к Эльтигену, дошел до самого берега, но враги потопили его.
Все мы, красноармейцы и краснофлотцы, были молоды, но другого выхода, как принять смерть, у нас не было.
Я вынул из нагрудного кармана партийный билет. Не хотел, чтобы после моей гибели он достался фашистам. Но и уничтожить его не мог. Не мог!.. Он мне — вроде боевого знамени в жизни. Есть билет — я существую, нет билета — и меня нет.
Смотрю на него, стараюсь запомнить каждый штрих на листочках. Неужели в последний раз вижу?.. Да, дорогие товарищи, действительность бывает иногда очень суровой...
Потом опустил партбилет опять в карман, с трудом выполз из-под нар к двери, взобрался на единственную стоявшую там табуретку. Сидел и держался за нары, чтобы не упасть. Сидел и ждал, когда ворвется первый фашистский солдат и очередью из автомата или гранатой оборвет мою жизнь.
Раненые лежали молча. О чем думали они? Наверное, как и я, мысленно прощались с теми, кого в тот трепетный час удерживала память. Я подумал о нашем замполите, капитане 3 ранга Громове. Не мог он покинуть боевого поста, боевой своей позиций, ежели еще дышал. Где он? Погиб?.. Или его вынесли товарищи на руках, когда прорывались в Керчь? Он заслужил того.
Артобстрел усилился. Самолеты врага на бреющем полете проносились над нами, поливали изрытую землю лизнем пуль, сбрасывали бомбы. Значит, думал я, там еще кто-то из наших есть... Землянка вздрагивала, с потолка сыпался песок. При каждом взрыве бомбы горячий воздух с пылью отбрасывал плащ-палатку, которой был завешен дверной проем, врывался к нам,
Слева донесся нарастающий гул от топота множества кованой солдатской обуви. И когда этот гул приблизился уже к землянке, неожиданно рядом, на высотке, размеренно, по-хозяйски заработал станковый пулемет. Он разразился длинной очередью. Это кто-то из десантников в упор расстреливал ворвавшихся в наше расположение гитлеровцев. Тогда я удовлетворенно, даже с гордостью подумал, что наш десантник дорого отдает свою жизнь. Какой молодец!
Но, должно быть, все патроны вышли. Стали слышны только одиночные выстрелы и взрывы гранат.
Потом наступила такая непривычная, такая жуткая тишина...

Прошло много лет. О последнем бое на Эльтигене я написал для Керченского исторического музея. И вдруг однажды получаю открытку. В ней слова: «А пулеметчиком был я». И подпись: «Бывший парторг роты И. В. Аненников».
Позже я встретился с Игорем Васильевичем в Мелитополе, встретился с чудом уцелевшим храбрым советским воином. Долго беседовали, вспоминали. А в 1962 году я получил письмо из Владимира от бывшего радиста взвода связи С. Г. Асатуряна. Он писал, что их командир взвода лейтенант Евгений Котляров с группой связистов остался прикрывать уходящих на прорыв, в Керчь. Все связисты погибли. Сам лейтенант с гранатами бросился под танк. Остался только он, Асатурян, раненый. Ему довелось испытать всю тяжесть плена.
Я тоже пережил все муки плена — был и в тюрьме, и в лагере-лазарете... После войны вернулся домой. Сейчас уже пенсионер по возрасту. Много лет ищу оставшихся в живых боевых товарищей своих, тех, кто сражался тогда за Эльтиген. Нас, высаживавшихся, было 860, а откликнулось пока что только девять. Может, еще кто найдется...

Наш прорыв к Керчи

А. Н. ЕРЕМКИН, бывший шофер 51-й Отдельной армии, старшина запаса.

В конце октября 1941 года 51-я армия с боями отходила от Перекопа к Керчи. Воины наши дрались самоотверженно, героически. Я был тогда рядовым солдатом, шофером на полуторке. На этой машине я встретил войну на Дунае, на ней прибыл в Крым. Она была цела. Только вблизи разорвавшейся бомбой выбило ветровое стекло. Ничего, ездил и без него. Подвозил к позициям снаряды, ящики с патронами. Людей возил, горючее... Сколько раз бывал под бомбежкой, под обстрелом и — ничего. А вот в Крыму...
В начале ноября ночью под Старым Крымом попалась мне под правое колесо мина и — стоп, машина. Тосковал очень, жалко было ее. Но что поделаешь?.. А впереди нас уже были немцы. Видно обошли другими путями.
Были со мной три товарища. Матросы Василий Рыкин, Петр Литко да Иван Матюшкин. Иван родом из Багерово. Вот он и говорит:

— Дорогу хорошо знаю, будем кружным путем, пешком пробиваться в Керчь.

Пошли. В села не заходили, остерегались. Шли ночами. Чего только не натерпелись... Но не об этом хочу рассказать, а о том, как удалось нам прорваться через передовую.
Иван Матюшкин повел нас сразу напрямик к Азовскому морю. И объяснил:

— Вдоль берега легче будет добираться...

Но не дошли мы до моря. А только до Владиславовки, где у Ивана жила какая-то дальняя родня. Решили зайти, харчишками разжиться. Думали еще найти штатскую одежду, чтобы замаскироваться.
Ночью возле сельской школы Василий Рыкин приметил «оппеля».

— Слышь, Лександра, — шепчет мне, — сможешь немецкую машину повести?

— Смогу, — отвечаю.

Василий тут же выложил свой план. Мне он понравился. Неподалеку, в садочке, присели, обсудили что делать. Иван Матюшкин колебался. Очень уж ему хотелось заглянуть к родственникам. Но это был риск — а если там немцы? И то обмозговали: время терять никак нельзя, обстоятельства могут измениться не в нашу пользу.
Решили кому что делать. Оружие при нас было, так что в случае неудачи мы могли, отстреливаясь, скрыться в темноте и уйти из села.
Долго не мешкали. Подкрались по-над каменным тыном. Около машины стоял часовой. Василий с Иваном заткнули ему рот скомканной сорочкой, автомат отобрали, а мы с Петром тем моментом шофера пришибли. Он спал в машине, закутавшись одеялом. Бросили их в машину, под ноги.
Это я теперь рассказываю спокойно, и получается, будто все было гладко, а тогда ждали, что вот-вот еще какой фашист появится да поднимет тревогу...
Раздели мы гитлеровцев, и нарядились с Иваном в их френчи, пилотки нахлобучили и — айда. Литко и Рыкин пригнулись, потому что они в своем обмундировании остались. Ну, да ночь темная...

— Давай направо, — командует мне Матюшкин,— на трассу выедем.

Дорога, правда, была сносная. Я, конечно, жму. Перед выездом на трассу заметили, что на дороге стоит вооруженный немец, а сбоку еще люди. Но не останавливаться же... Честно говоря, я сдрейфил, да товарищи приструнили:

— Ты что, Лександра! Жми давай на всю!

И я нажал на всю железку, а ребята открыли по гитлеровцам огонь из автоматов. Гитлеровцы растерялись: машина-то генеральская, и вдруг из нее стрельба. Уж не думает ли генерал, что перед ним русские? Сперва они стали кричать что-то, а потом, когда уже мы проскочили, тоже подняли стрельбу. Я выключил фары. Уж как ехал в темноте, и сам не знаю... Опыт многолетний выручил, чутьем дорогу распознавал. Правда, недолго так мчаться пришлось, наши передовые позиции оказались неподалеку.
Два хороших «языка» доставили в штаб 51-й Отдельной армии. Разве только генерал мог быть лучше!
Случилось так, что в штабе как раз был Семен Михайлович Буденный. Я, как увидел его, оробел. А он выслушал Василия и тут же всех четверых нас наградил медалями «За отвагу».
...Я и теперь еще не бросил руль, работаю в милиции города Ташкента. Бывают у нас и в мирное время операции. Но выполнять мне задания куда проще, потому что настоящую закалку на войне я получил под Керчью.

И вздрогнула земля

И. Л. ВАРФОЛОМЕЕВ, бывший командир роты саперов, инженер-подполковник в отставке.

Противник закрепился на берегу речки Мелек-Чесме (ныне р. Приморская). Использовав каменные ограды вдоль набережной, он возвел сплошную толстую стену, оборудовал огневые точки. Получилось что-то вроде средневековой крепости: стена трехметровой высоты, а перед нею — водная преграда.
Днем наши артиллеристы выкатывали орудия и прямой наводкой пробивали отверстия в этой стене, чтобы сквозь них прорваться в расположение врага, а ночью гитлеровцы всякий раз замуровывали их. Штурмом брать преграду — значит потерять сотни жизней. Нужно было разрушить ее. И вот тогда наши саперы предложили использовать для этой цели канализационные трубы.
Мы посоветовались с комбригом Власовым и решили, что предложение дельное.
По ночам саперы стали закладывать в трубы взрывчатку. Делать это было очень трудно — вползать на животе по узким удушливым магистралям под территорию противника, толкая впереди себя ящики с толовыми шашками, противотанковые гранаты, мины. Кроме того, чтобы спуститься в канализационный колодец приходилось ночью переходить ледяную Мелек-Чесме. Всегда был риск провалить операцию. Враг мог заметить.
Мы действовали очень осторожно, и через несколько дней заложили под «крепость» противника полтонны взрывчатки.
И вот ночью раздался мощный взрыв. Вздрогнула земля. Вспыхнуло небо над Керчью. Камни с пылью и дымом взметнулись ввысь... Моряки роты с криком «Полундра!», «За родину!» ринулись на укрепления врага.
Вслед за нашей ротой в расположение гитлеровцев ворвались другие подразделения и громили гитлеровцев до полного освобождения города.

Атакует морпехота

Е. М. ЛИХОБАБА, бывший кок 386-го батальона морской пехоты.

Фашистский связист истерически кричал в микрофон своей радиостанции.
У меня был товарищ, радист, он знал немецкий. Переводит мне:

— Слышишь, что орет? Авиацию ему давай. Полундра атакует...

А мы пока и не собирались атаковать. Мы — это остатки 386-го батальона морской пехоты. Уж я-то хорошо знал сколько, потому что должен был кормить людей. Только вот продукты добывать удавалось с трудом, а часто и совсем не удавалось.
Наши самолеты ночью сбрасывали продовольствие. Мы отдавали его раненым, а здоровым — что придется. Питались трофейным, большей частью.
На зов фашистского радиста прилетала авиация — «юнкерсы» да «мессеры». Как начнут долбить, всю землю вспашут, камня на камне не оставят. Улетят самолеты — гитлеровцы прут, думают, очевидно, что никого из нас не осталось. А матросы будто из-под земли вставали. Отряхнутся от пыли, глаза протрут и давай по фашистам из автоматов строчить да гранатами их... Немцы отступят, залягут — и снова по радио тот же истошный крик:

— Шлите авиацию! Скорее давайте! Опять полундра наступает!

И ему опять верят. Прилетают и заново нас молотят, переворачивают все... Сколько раз такое повторялось!
Командир нашей дивизии полковник Федор Васильевич Гладков подумал и сказал:

— Победа дается в наступлении, и гитлеровцы сами подсказывают, что нам делать — атаковать их.

Вечером он вышел из блиндажа по боевым порядкам батальона, чтобы узнать настроение бойцов. Мы любили своего командира и верили ему. Был он для нас, что отец родной.
Федор Васильевич пересчитал оставшихся в строю моряков и красноармейцев батальона. Затем связался с командованием и, получив «добро», принял решение: пробиваться сквозь вражеский заслон на Керчь. Это был единственно правильный выход из создавшейся обстановки.

— Наш долг не умирать, а победить врага Родины, — сказал полковник.

— Прорвемся! — ответили ему все.

И вот перед рассветом мы пошли на прорыв. По всем рядам разнесся боевой клич:

— Полундра-а-а-а!

Мы ворвались во вражеские окопы, кололи гитлеровцев кинжалами, били прикладами... Выстрелы раздавались редко: берегли боезапас, которого было очень мало.
Через несколько минут штурмующие группы пробили брешь во вражеской обороне, и в нее лавиной устремились наши основные силы.
По пути встретилась вражеская батарея. Ее прислуга была моментально уничтожена, а орудия взорваны. А ведь фашистское командование объявило нас, десантников, обреченными. Вот мы и показали им на что способны «обреченные». На своем пути уничтожали живую силу врага, рвали провода, громили технику и склады.
На пятнадцать километров продвинулись к городу Керчи, когда забрезжил рассвет. Все были голодные и очень усталые. Помню, боец Калашников ударил гитлеровца, нагнулся посмотреть, мертв ли он, и... уснул.
Я растормошил его:

— Что с тобой?

А он в испуге:

— Я, кажется, отстал?!

Отстать от товарищей в бою считалось у нас самым бесчестным поступком. Этого никто не позволял себе, напротив, все стремились друг перед другом вперед.
Мы приблизились к горе Митридат. Гитлеровцы перед этим хвастали по радио, что русским на ней никогда не бывать...
Надели мы поплотнее бескозырки и бесшумно пошли вперед, вверх. А когда был подан сигнал, ринулись на блиндажи, бетонированные укрытия и казематы. Здесь-то враг совсем не ожидал нападения и был застигнут врасплох. Мы быстро смяли противника, истребив около пятисот солдат и офицеров, захватили много трофеев, продовольственных складов. Наши радисты передали боевое донесение на Большую землю, а я, не теряя времени, стал разжигать печи на большой кухне. Перед коком всегда стоит важная задача — досыта накормить своих товарищей...
Лет двадцать спустя, в День Победы, я был в Керчи. Вечером пионеры города с зажженными факелами в руках со всех сторон начали по склонам быстро подниматься на Митридат. Комок подступил к горлу... Уж очень вся эта картина напомнила мне тот штурм. Казалось, будто горящие сердца дорогих воинов, моих боевых друзей, вновь штурмуют Митридат, освобождая Керчь.

Чижик

А. Д. ИВАНОВ, бывший начальник политотдела 255-й бригады морской пехоты, полковник в отставке.

Штаб нашей бригады морской пехоты размещался в катакомбах Аджимушкая.
Секретарь партийной комиссии бригады майор Лисин сидел в своем каменном «кабинете». Перед ним на столе, сооруженном из ящиков, коптила жировая плошка, а рядом стояло зеркальце. Майор брился. Я вошел и шутя сказал:

— Смотри не обрежься.

Он быстро оглядел меня с головы до ног и отпарировал :

— О твои «стрелки» на шароварах, что ли?

Зашел я к майору Лисину неспроста и поэтому нагладился тщательно. На шароварах и гимнастерке с помощью утюга и газеты известным солдатским методом навел такие аккуратные рубчики, что в пору на парад или на свадьбу. Дело в том, что мы собирались с ним идти на передовую, чтобы там провести заседание партийной комиссии. Знали, конечно, что доведется протискиваться по узким и сырым щелям. А уж ежели попадем под обстрел вражеских минометов, то и полежать придется... И все-таки я нагладился, а майор вычистил костюм, подшил белоснежный подворотничок и до блеска начистил сапоги.
Было это в середине марта 1944 года. Нашей бригаде предстояло идти на штурм города Керчи. Все знали, каких славных успехов добились к тому времени советские воины на других фронтах, и наши бойцы и командиры горели желанием не отставать от других,поскорее освободить Крым. Перед боями многие воины подали заявления с просьбой принять их в партию. Они хотели идти в бой коммунистами. Только из одного 142-го батальона поступило в последние дни девятнадцать заявлений. Поэтому мы решили провести заседание в самом батальоне.
Я вызвал нашего фотографа, красноармейца Кушнаренко, человека бесстрашного, исполнительного, но неисправимо штатского, приказал ему взять фотоаппарат и идти с нами. Он по-граждански кивнул и сказал:

— Ладно, все сделаю...

В сопровождении проводника, матроса Калинина, присланного из батальона, мы вышли из катакомб. Сразу дышать стало легче. Было тихо и уже темно. Двигались молча. Я шел и думал о нормальной человеческой жизни, о том, чтобы всегда было так же легко дышать. Чтобы не было войны. Но война шла. И хотя тяжелый груз ее мы уже перенесли, но что ждало нас в ближайшее время — кто знал? Перед нами — город Керчь. Он еще был у гитлеровцев. Нам предстоит его освобождать. Освобождать дорогой ценой. И не только Керчь, а еще много, много городов. Идет война. А мать пишет: «Дождусь ли внуков-то, сынок? Долго тянется война проклятая! Скорей бы вам с извергом Гитлером-то кончать... Да и жениться тебе надо. У нас на Урале-то столько молоденьких девок! Все красёны, одна другой пригожее...»
Мама, мама! Нам ли она не в досаду, война? Нам ли, мужчинам и парням в военной форме, не хочется покоя, уюта и доброй семейной жизни? Ты пишешь про внуков и про красён. А будут ли они у меня?.. Вот скоро наступление, опять бои. И опять жертвы. Мы, конечно, победим, но многие из нас не доживут до того счастливого дня...
Мрачные мысли мои раскололи неожиданные взрывы. Словно тут, на северо-восточной окраине Керчи, нас намеренно поджидал противник, чтобы испортить нам с майором Лисиным «изысканную костюмировку». Пришлось в воронках пережидать, пока поднимались всполохи за Митридатом да вблизи нас рвались снаряды.
На командном пункте батальона нас встретил заместитель командира батальона по политчасти майор Мажников и повел в блиндаж. Фотограф Кушнаренко хотел закурить, уже загремел коробком спичек, но Мажников предупредил: ведь гитлеровцы занимали оборону в сотне метров.
В просторном блиндаже, куда мы вошли, было темновато и неуютно. Освещение обычное фронтовое: в одном углу лениво горел конец пропитанного мазутом телефонного кабеля, в другом мерцала коптилка, смастеренная из гильзы «сорокапятки». Но оттого, что здесь собрались курящие, убежище казалось довольно обжитым.
Мы поздоровались. Вскоре сюда стали подходить матросы, солдаты, старшины, командиры. У некоторых были перебинтованы головы, руки. Это легкораненые. Никто из них не хотел идти в медсанбат. Об этом я знал из донесений. Лечились в батальоне и по мере возможности несли боевую службу. Все они были воины мужественные, сильные. Каждый, входя в помещение, докладывал о себе. Майор Лисин просматривал документы, откладывал на тех, кто прибыл.
Началось заседание. Первым рассматривали дело Ивана Федоровича Фролова, старшины 2 статьи. Он просил принять его кандидатом в члены партии. Молодой паренек, когда заговорили о нем, встал. Плечистый, с виду сильный. На груди — два ордена и медаль «За отвагу». Перед членами парткомиссии стушевался: не знал, куда девать свои руки, искал им места и не находил. Потом будто вспомнил что-то, стал по стойке «смирно».

— Участвовал в трех десантных операциях, — представил его парторг батальона. — Был два раза ранен, несколько дней тому назад в рукопашной лично уничтожил двух фашистов.

— Чего ж ты так застеснялся? — спросил майор Мажников. Фролов шевельнул плечами: мол, и сам не знаю, почему.

Мажников обратился к нам:

— Первичная партийная организация приняла товарища... и просит парткомиссию утвердить.

Возражений не было. Только проголосовали за то, чтобы принять Фролова кандидатом в члены партии, как над блиндажом раздался сильный взрыв. Оба немудрящих источника света погасли. За шиворот нам посыпалась сухая земля. С минуту было тихо, потом раздался голос Мажникова:

— Сейчас поправим это дело. — И гаркнул: — Калинин, принеси вторую систему освещения!

Матрос Калинин, наш проводник, оказывается, был ординарцем замполита. Вскоре появился свет. Калинин поставил на стол теперь уже гильзу снаряда среднекалиберной пушки. Все повеселели.
Заседание продолжалось. Приняли постановление и жали руку старшине Фролову.

— Успехов тебе в боевой жизни, товарищ Фролов! И чтоб дорожил званием коммуниста!

Потом подняли дела наводчика орудия Мансурова и главстаршины Хровостухина. Их тоже приняли — одного кандидатом в члены, другого в члены партии. И вот тогда из соседнего отсека послышался густой бас. Кто-то запел:



Я спросил Мажникова, что за артист появился в батальоне,
Мажников ответил, что поет Калинин.

— А чего ради... поет?

— Должно быть, опять Чижика утешает.

— Какого Чижика?

Мажников пообещал попозже рассказать о Чижике.
Когда заседание закончилось и я вручил кандидатские карточки и партийные билеты принятым товарищам, а Кушнаренко начал их фотографировать, майор Мажников позвал своего ординарца и Чижика. Чижиком оказался, точнее оказалась радистка при штабе батальона, славная девушка с большими карими глазами, пышными волосами.

— Вы что, забавляете ее? — спросил я Калинина.

— Грустит она, — ответил матрос. — Попросила петь «Раскинулось море». Вот я и пою.

Девушка мне сразу понравилась, я даже растерялся.
Калинин продолжал:

— С полудня ревет. Как узнала, что сегодня будет парткомиссия, так и начала.

— А в чем дело?

Калинин обвел глазами присутствующих, крякнул, как бы извиняясь.

— Она третий раз подает заявление в партию, и ей все отказывают. А Чижик достойна быть в партии. Пять раз высаживалась в десантах... Керченский пролив форсировала. У нее и орден есть, и медаль...

Члены парткбмиссии слушали, а матрос горячо и серьезно доказывал, что Чижик достойна быть в партии.

— Классный она радист, старшина 2 статьи Линник Валентина... А Чижиком мы ее промеж себя прозвали.

— Ей еще нет восемнадцати, — ответил майор Мажников на мой вопрос.

— Есть! Уже давно восемнадцать! — воскликнула девушка. — Это мне в краснофлотскую книжку неправильно записали.

— Рекомендации есть у вас? — спросил я.

— Все собраны. Я лично рекомендую Валентину Линник, — ответил за девушку парторг батальона.

Майор Волков, один из членов парткомиссии, внес предложение:

— Откладывать нечего. Как исключение, давайте рассмотрим ее заявление.

Кто-то спросил у девушки:

— Зачем тебе так рано в партию? Еще молодая, успеешь поступить.

Валя сделалась не по годам серьезной.

— Может случиться, что старой я никогда не буду...

Вышла минутная заминка.

— Ну, что ж, я за то, чтобы рассмотреть дело Валентины Линник о приеме ее кандидатом в члены партии, — сказал я.

Не знал я тогда, что этот самый Чижик позже станет моим боевым другом, моей женой.

...Когда нашей бригаде был отдан приказ штурмовать город Керчь, Чижик пошла в бой коммунистом.

Стремительный удар

А. И. ЕРЕМЕНКО, Герой Советского Союза, Маршал Советского Союза.

8 апреля войска 4-го Украинского фронта начали штурм Перекопа. В этот день я докладывал Верховному Главнокомандующему о том, что армия находится в полной боевой готовности для нанесения удара по обороне противника на Керченском полуострове.
Боевой дух армии был высок. Среди офицерского состава глубоко укоренилась вера в успех штурма вражеских укреплений на Керченском полуострове. Это было результатом подготовительной работы, проведенной в войсках.
10 апреля, в день, предшествовавший наступлению, войска Отдельной Приморской армии готовились к наступлению, вели усиленное наблюдение за противником и на отдельных участках разведку боем.
Днем шел интенсивный огневой бой. С целью демонстрации наступления перед всем фронтом была поставлена дымовая завеса, на которую враг ответил усилением огня по нашему переднему краю. Наши разведчики засекли 33 артиллерийских и 25 минометных батарей, выпустивших до 10 тысяч снарядов и мин, установили, что противник начал отвод тылов в западном направлении, отметили многочисленные взрывы и пожары в районах совхоза "Туркмень", Багерово, Андреевка, Скасиев Фонтан, станции Керчь-2, Катерлез, МТФ и др.
Все эти признаки указывали на то, что в ночь на 11 апреля не исключена возможность отвода противником живой силы с первой линии при оставлении на этом рубеже сильных арьергардов.
Чтобы этого не произошло, я приказал командирам корпусов в 22 часа 10 апреля произвести на участке каждого корпуса ночную атаку переднего края обороны противника силами не менее батальона пехоты при поддержке мощного артиллерийского огня. В случае успешной атаки батальонов немедленно развить их успех, подготовить подвижные отряды, которые ввести немедленно, как только обозначится прорыв.
Командующему 4-й воздушной армией генерал-полковнику Вершинину была поставлена задача в течение ночи организовать усиленную разведку как ближайшей тактической глубины, так и тылов противника до Акмонайских позиций, обратив особое внимание на узлы дорог, идущих на запад. Начальнику инженерных войск дано задание подготовить 15-й отдельный гвардейский батальон минеров для выброски его в тыл противника на Крымский полуостров с задачей совместными действиями с партизанскими отрядами, устройством мощных заграждений закрыть коммуникации противника в восточной части Крыма.
Выбор момента перехода в наступление имел решающее значение при разгроме керченской группировки войск. Мы заметили еще с утра 10 апреля, что противник ведет себя необычно, усилили в связи с этим наблюдение и разведку и приняли следующее решение: в случае обнаружения признаков подготовки к отходу нанести стремительный удар именно в тот момент, когда враг начнет сниматься основными силами с огневых позиций и оборонительных рубежей, когда солдаты противника получат приказ на отход и их бегство окажется, так сказать, санкционированным командованием.
К вечеру 10 апреля противник открыл сильный артиллерийский и минометный огонь по нашим позициям дымовыми снарядами, чего раньше не было. Он стремился задымить наши позиции и лишить нас наблюдения. Больше того, из 22 прожекторов, имевшихся у противника, в ночь на 11-е действовало только два.
Все это подтверждало наше предположение о намечающемся отходе врага. Необходимо как можно скорее и решительнее действовать. Я выехал на командный пункт. Здесь мне доложили данные разведки.
Солдат 8-й роты 213-го пехотного полка 73-й пехотной дивизии, захваченный в плен в районе изгиба железнодорожной линии севернее Керчи, показал, что, находясь в районе штаба полка с 17 часов до 18 часов 10-го, он слышал разговоры офицеров об отходе с Керченского полуострова, о наличии приказа о готовности к отходу.
Приказ этот был неожиданным не только для солдат, но и для офицеров, в частности, для командира 2-го батальона 213-го пехотного полка капитана Бонарта. Отход намечалось начать во второй половине ночи.
Перебежчик — обер-ефрейтор 289-го пехотного полка 98-й пехотной дивизии — перешел на нашу сторону в районе высоты 164,5 и показал: «Примерно в 16 часов поступил приказ собрать всему личному составу свои вещи и быть наготове. В 18 часов стало известно, что весь 1-й батальон 289-го пехотного полка получил задачу оставить ночью занимаемые рубежи, оторваться от противника и следовать пешим порядком до Салык».
Этих сведений было вполне достаточно, чтобы принять решение о начале наступления.
В 21 час 30 мин. вечера мы начали артиллерийскую и авиационную подготовку. В громовом ударе орудий, обрушивших свой огонь на доты и дзоты, на блиндажи и траншеи, в грозном гуле советских самолетов, бороздящих ночное небо, слышалась решимость войск выполнить приказ Родины.
Из-за ограниченной видимости и перемены обстановки план артиллерийской подготовки был изменен.
Но ее продолжительность не была сокращена. В 22 часа войска армии сильными передовыми отрядами при поддержке артиллерии и авиации перешли в наступление.
Решительный удар войск Отдельной Приморской армии ночью и затем стремительное развитие наступления утром и днем было полной неожиданностью для врага.
Враг понял, что его маневр на отход разгадан, и, боясь того, чтобы не быть смятым, местами оказывал сопротивление. Личный состав немецко-румынских войск в Крыму в большинстве своем не мог не чувствовать надвигавшуюся катастрофу. Тем не менее многие солдаты и офицеры, особенно немецкие, обманутые геббельсовской пропагандой, проявляли бессмысленное упорство. Гораздо больше благоразумия проявляли румыны, все более понимавшие, что они обмануты своими союзниками — гитлеровцами и продажным профашистским правительством.
Вооруженные горячей любовью к Родине и гневной ненавистью к врагу, высоким боевым мастерством, советские воины неудержимо шли вперед.
Еще солнце не взошло, как войска армии при мощной поддержке авиации и артиллерии стремительным ударом преодолели три траншеи противника. В ходе упорных боев части 3-го горнострелкового корпуса под командованием генерал-майора Александра Александровича Лучинского заняли сильный опорный пункт противника Булганак и стали развивать наступление к Турецкому валу. В районе Керчи передовые батальоны 16-го стрелкового корпуса, которым командовал Герой Советского Союза генерал-майор Константин Иванович Провалов, и бригада морской пехоты ворвались в первую траншею и завязали упорные бои за город. Когда наши войска окружили в северо-восточной части города группу вражеских солдат и офицеров численностью более 2 тысяч человек, гитлеровцы, стремясь прорвать кольцо окружения, предпринимали одну контратаку за другой. Потерпев неудачу, они пытались спастись морем. Несколько вражеских быстроходных барж подошли было уже к берегу, но попали под огонь береговой и полевой артиллерии и авиации. Две баржи затонули. Остальные суда, отказавшись от попытки спасти окруженных, поспешили скрыться. Большую роль в боях за Керчь сыграли специально выделенные части и подразделения, которые выходили на фланги и в тылы противника. Борьба за Керчь осложнялась тем, что гора Митридат долго оставалась в руках вражеских войск. Когда наша пехота при поддержке танков штурмом овладела горой, это значительно облегчило занятие Керчи.
Таким образом, оборона врага, казавшаяся неприступной, к 4 часам утра 11 апреля была прорвана и части 16-го стрелкового корпуса генерала Провалова овладели городом и портом Керчь, важным опорным пунктом обороны немцев на восточном побережье Крыма. Было взято свыше тысячи пленных, нанесены тяжелые потери частям 98-й и 7З-й пехотных дивизий, 3-й горнострелковой дивизии и 6-й кавалерийской дивизии румын.
Военнопленный обер-ефрейтор 213-го пехотного полка 73-й пехотной дивизии, захваченный в плен 11 апреля в районе восточной окраины Катерлез, показал: «Всем солдатам нашего батальона объявлено о начале отхода лишь после 21 часа 10 апреля. До этого момента никто даже не предполагал о возможности отхода, так как командование беспрерывно твердило о необходимости удерживать занимаемые рубежи до последнего человека. Отход был настолько неожиданным, что солдаты не смогли взять с собой не только боеприпасы, но даже свои личные вещи. Все, за исключением оружия, было оставлено в траншеях. Оторваться от противника не удалось, русские, разгадав вовремя наш отход, сразу же после того, как смолкла наша артиллерия, открыли сильный артиллерийский и минометный огонь по нашим позициям, прижав нас к траншеям. Одновременно русская пехота атаковала немецкие позиции немного южнее нашего участка, прорвала фронт и начала по пятам преследовать нас. В частности, был настигнут и наш батальон, из состава которого я и еще несколько человек были взяты в плен. Остальные, я полагаю, также были окружены или уничтожены».
Военнопленный унтер-офицер 282-го пехотного полка, захваченный в 5—7 километрах западнее с. Булганак, показал: «Приказ об отходе нашего первого батальона был отдан поздно вечером 10 апреля. До этого никто из солдат и офицеров батальона не имел никаких сколько-нибудь официальных данных о предстоящем отходе. Еще с утра между солдатами шли обычные разговоры о дальнейшей судьбе немецких и румынских войск в Крыму и о возможном русском наступлении. Наш батальон имел задачу отойти на 30 километров западнее занимаемых им до настоящего времени позиций. Прибыв в район командного пункта, где была назначена посадка на машины, батальон не только не застал там этих машин, но также и ни одного офицера штаба. Видя, что командование поспешило удрать, бросив на произвол судьбы войска, некоторые солдаты решили остаться на месте и сдаться в плен.
Во время движения колонны на нее наскочили русские танки, в результате чего большая часть людей залегла, а бросившиеся бежать подверглись сильному обстрелу. Подоспевшая вслед за танками пехота русских взяла большинство личного состава батальона в плен. Я попал в плен с группой в 30 человек. Примерно такая же группа была взята неподалеку от нас. Таким образом, по моим соображениям, наш батальон еще утром 11 апреля фактически перестал существовать».
Эти довольно пространные выдержки из показаний пленных приведены с тем, чтобы показать, что наше наступление было начато своевременно и не позволило врагу организованно перейти на новые рубежи и закрепиться на них.
Противник готовился здесь к длительной обороне. Гряда высот, тянувшаяся от Азовского моря к Керчи, надежно прикрывала фланг немцев. Все улицы Керчи были изрыты траншеями, но все это не спасло гитлеровцев от поражения.
В боях за овладение Керчью отличились войска 16-го стрелкового корпуса Героя Советского Союза генерал-майора К. И. Провалова и взаимодействовавшие с корпусом артиллеристы, танкисты, моряки, летчики, инженерные подразделения, связисты и др.
Один из древнейших городов Крыма — Керчь — был оккупирован врагом 16 ноября 1941 г., в первый раз освобожден советскими войсками 30 декабря 1941 г. Вторично гитлеровцы оккупировали его 19 мая 1942 г.
Теперь наступило окончательное его освобождение от врага.
В освобождении города из войск нашей армии участвовали 16-й корпус (генерал-майор Константин Иванович Провалов) в составе 383-й стрелковой дивизии (генерал-майор Вениамин Яковлевич Горбачев), 339-й стрелковой дивизии (полковник Гавриил Тарасович Василенко); 255-я бригада морской пехоты (полковник Иван Афанасьевич Власов); 318-я стрелковая дивизия полковника В. Ф. Гладкова, 244-й отдельный танковый полк (подполковник Михаил Георгиевич Малышев); 1449-й самоходно-артиллерийский полк (полковник Алексей Сергеевич Рассказов); 1-я отдельная гвардейская минометная бригада (подполковник Михаил Матвеевич Родичев); 49-й гвардейский минометный полк (подполковник Виктор Андрианович Панкратов); 50-й гвардейский минометный полк (подполковник Андрей Егорович Жариков).
Из состава Черноморского флота в освобождении Керчи участвовали: 369-й отдельный батальон морской пехоты (майор Семен Тимофеевич Григорьев), 386-й отдельный батальон морской пехоты (майор Николай Акимович Беляков), 1-я бригада торпедных катеров (капитан 1 ранга Андрей Михайлович Филиппов), бригада бронекатеров (капитан 3 ранга Павел Иванович Державин).
Приказами Верховного Главнокомандующего от 24 апреля, 4, 27 мая 1944 г. за освобождение Керчи присвоены почетные наименования "Керченские": 369-му отдельному батальону морской пехоты, 9-й моторизованной разведывательной роте (капитан Павел Григорьевич Гуськов). 1449-му самоходно-артиллерийскому полку, 98-му гвардейскому артиллерийскому полку (подполковник Михаил Архипович Павленко), 163-му отдельному артиллерийскому дивизиону Черноморского флота (майор Павел Ильич Скрипкин), 1-й отдельной гвардейской минометной бригаде, 97-му армейскому моторизованному инженерному батальону (майор Петр Иванович Видман), 58-му гвардейскому отдельному батальону связи (майор Вячеслав Александрович Казанов), 214-й штурмовой авиационной дивизии (генерал-майор авиации Степан Ульянович Рубанов), 329-й истребительной авиационной дивизии (подполковник Александр Алексеевич Осипов), 25-му истребительному авиационному полку Черноморского флота (майор Константин Степанович Алексеев), 63-му ночному бомбардировочному авиационному полку (подполковник Василий Варфоломеевич Тоцкий), 102-му авиационному полку дальнего действия (подполковник Борис Петрович Осипчук), 366-му разведывательному авиационному полку (подполковник Александр Петрович Бардеев), 55-й отдельной корректировочной авиационной эскадрилье (майор Иван Васильевич Поляков), бригаде бронекатеров Азовской военной флотилии, 6-му дивизиону сторожевых кораблей Черноморского флота, 13-му отдельному дивизиону катеров-тральщиков (капитан-лейтенант Иван Григорьевич Черняк).
Войскам, участвовавшим в освобождении Керчи, приказом Верховного Главнокомандующего от 11 апреля 1944 г. объявлена благодарность и в Москве дан салют двадцатью артиллерийскими залпами из 224 орудий.
Советские бойцы, овладев Керчью, быстро продвигались вперед.

Девушка из Керчи

Т. А. ФЕДОРОВ

В 1939 году Вера Белик окончила в Керчи среднюю школу и поступила в Московский педагогический институт, мечтала, что будет учиться дальше. Но война спутала планы.
Вместе с подругами Вера пришла в райком комсомола, потом в военкомат.

— Мы не можем оставаться здесь, — горячо доказывала она, — отправьте нас на фронт...

— Для этого надо иметь воинскую специальность, — устало, в который раз отвечал немолодой майор. Но девушка добилась своего: в конце концов ее призвали в один из женских авиационных полков.

Девушка быстро овладела нелегкой специальностью штурмана. Ее зачислили в экипаж командира звена самолетов У-2 Татьяны Макаровой — веселой, стройной девушки, скорее похожей на школьницу, чем на воина. Но Таня Макарова умела не только заразительно смеяться и хорошо петь — она была мастером своего дела, мужественной в полетах, умеющей точно выполнить самое сложное боевое задание.
Небольшие тихоходные самолеты уходили по ночам на бомбежку. Если же доводилось встретиться с вооруженным до зубов бронированным фашистским стервятником, легкомоторные машины «прижимались» к самой земле и уходили. Каждый вылет был риском и в то же время подвигом.
Шел тревожный октябрь 1942 года. Немцы рвались к Кавказу. Упорные, многодневные бои грохотали в районе Моздока. Гитлеровцы непрерывно подбрасывали подкрепления. На переправах скапливались их танки, автоколонны.
Вечером 8 октября женский авиационный полк ночных бомбардировщиков получил приказ: бомбить вражеские мотоколонны северо-восточнее Кизляра. Получило такое задание и звено Татьяны Макаровой.
Первой взлетела командир звена, потом Марина Чечнева со штурманом Верой Белик. За ними — остальные самолеты. Маршрут полета проходил через высокий Сунженский перевал. Ночь выдалась облачная. В такую погоду видимость всегда ограничена.
Набрав высоту, легкие бомбардировщики удачно преодолели громаду перевала и легли на курс.
У-2 шел над вражескими тылами. Предстоящее волновало. Как обнаружить ночью цель в лесном незнакомом массиве? Штурман звена Белик сумела вывести самолет точно к цели.

— Добрались, Марина! Бросаю светящиеся бомбы. Бить надо наверняка, прицельно... — раздалось в переговорном аппарате.

— Высота? — осведомилась Чечнева.

— Семьсот.

— Нормально...

Самолет зашел на цель. В этот момент прожектор полоснул по небу. Вспыхнул второй.
Их обнаружили... Световые полосы брали в клещи машину. Яркие лучи ослепили и летчицу и штурмана.
Чечнева упорно пыталась вырвать самолет из прожекторных лучей. На земле заогнились вспышки зенитных орудий, вокруг У-2 загрохотали разрывы. Самолет попал под перекрестный огонь.
А тут еще включили третий прожектор. Теперь цепкие щупальца света зажали маленькую машину в кольцо.
Вера нажала на спусковое приспособление. Бомбы полетели на цель.
Вскоре на земле заполыхал пожар. Это горели вражеские машины.
Вернувшись на свой аэродром, Чечнева доложила:

— Задание выполнено!

— О ваших действиях уже знаю, — ответила командир полка Е. Д. Бершанская. — Спасибо, хорошо сработали!

Евдокия Давыдовна о чем-то задумалась, потом с улыбкой спросила:

— Девочки, а если еще раз ударить?

Марина и Вера переглянулись.

— Если надо, то мы готовы.

Через несколько минут самолет снова ушел в сторону перевала. В эту ночь женский авиаполк нанес чувствительный урон противнику.
Вере и Марине часто сопутствовал успех. В полку даже поговаривали, что, дескать, они везучие.
Но это везение достигалось нелегкой ценой, особенно когда приходилось делать за ночь по пять-шесть боевых вылетов.
От полета к полету росло мастерство. Росла и боевая слава 46-го Таманского авиаполка, который уже стал гвардейским.
Наши войска готовились нанести сокрушительный удар по врагу, засевшему в Крыму. Под вечер Бершанская получила приказ бомбить керченскую группировку противника, поддержать с воздуха наступление советских войск.
Та апрельская ночь сорок четвертого года была пасмурной. Густой сизый туман повис над Керченским полуостровом. Чтобы точно выполнить это боевое задание, следовало подобрать наиболее опытных штурманов.
Белик сама обратилась к командиру полка:

— Если я не полечу, меня будет мучить совесть...

— А может, избавить тебя от этого? Понимаешь... нелегко бомбить место, где прошло детство и все связано с воспоминаниями...

— Но там враг!

— Милая девушка, лети, бей фашистов!

Шагнув к Вере, командир полка крепко ее обняла и поцеловала.

— Желаю удачи!

В ту ночь Вера Белик бомбила скопления фашистских войск и техники на окраине Керчи, бомбила особенно метко.



После освобождения Крыма женский авиаполк воевал в небе Белоруссии, потом Польши. Впереди была Германия...
Ночью 24 августа 1944 года экипаж Макаровой — Белик ушел на очередную бомбежку. Как свидетельствует наградной лист, это был восемьсот тринадцатый боевой вылет Веры. На этот раз девушки не вернулись...
Как всегда, экипаж успешно выполнил задание — поразил цель.
Бомбы вызвали взрывы и пожар на складе боеприпасов.
Беда настигла У-2 неподалеку от своего аэродрома. Из-за облака неожиданно вынырнул вражеский истребитель. Маленький самолетик очутился один на один со стервятником.
Экипажи других идущих с задания самолетов видели, как фашистский истребитель дал пушечную очередь. Самолет Макаровой—Белик сильно качнулся и вспыхнул. Пытаясь потушить огонь, летчица бросила машину в крутое пике. Но это не помогло...
Рано утром летчицы с воинскими почестями похоронили на братском кладбище в польском местечке Курово останки Тани и Веры.
23 февраля 1945 года гвардии лейтенантам москвичке Татьяне Петровне Макаровой и крымчанке Вере Лукьяновне Белик посмертно было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.
Земляки чтят память Веры Белик. Ее портреты можно видеть в крымских музеях, в комнатах боевой славы. Керченская школа завода им. П. Л. Войкова, где училась юная героиня, носит ее имя.