Врата учености – академик Сергей Аркадьевич Векшинский.Очень и очень не многим в нашем городе известно имя Сергея Аркадиевича Векшинского, академика АН СССР, доктора физико-математических наук, профессора, Героя социалистического труда, кавалера высших наград СССР и лауреата многочисленных премий, изобретателя и публициста. Это человек, который принимал непосредственное участие в разработке самых передовых технологий своего времени, плодами которых мы пользуемся до сих пор. Казалось бы - какая связь, но ученые и исследователи ГБУ РК «Восточно-крымский историко-культурный музей заповедник» давно знают, что Сергей Аркадиевич выпускник Керченской Александровской гимназии, учился в ней в период службы отца в нашем городе. В последующем семья, в связи с новым местом службы родителя, переехала в Петербург. Однако Ученый на всю жизнь сохранил теплые воспоминания о годах, проведенных в нашем городе и об учебном заведении, в котором постигал азы наук.
Родился Сергей Аркадиевич 15 октября 1896 года во Пскове. В конце 1902 года семья Векшинских переехала из Пскова в Вильно. Будущий академик учился в реальном училище, где у него проявился серьёзный интерес к химии.
Семья Векшинских приехала в Керчь в 1910 году. Переезд был связан с назначением отца Сергея Аркадиевича, Аркадия Николаевича на должность полицмейстера. Семья состояла из Аркадия Николаевича коллежского асессора, его жены Анны Ивановны и сына Сергея. Проживали они по адресу г. Керчь, ул. Мещанская (ныне ул. Самойленко), дом Францеско, где в здании полицейского управления, была квартира для полицмейстера. По приезде в Керчь Аркадий Николаевич приступил к исполнению своих обязанностей. В городе было три полицейских участка, по штату полагалось порядка 110 единиц городовых, однако штат за ненадобностью никогда полным не был. Криминогенная обстановка в городе была благоприятной, преступлений было не много, а революционное движение после событий 1905-1907 года пошло на убыль, так как сказалась конституционная реформа, спад политической активности у населения, работа отделений по охранению общественной безопасности и порядка и Отдельного корпуса жандармов. Сын был принят на учебу в Керченскую Александровскую мужскую гимназию. Родители же, как было тогда принято в русском обществе, помимо основных дел активно участвовали в общественно-социальной жизни города. Так Аркадий Николаевич в Памятной книжке Керчь-Еникальского градоначальства за 1911 год упоминается не только как полицмейстер, но еще и как член Комитета попечительства о народной трезвости, при Канцелярии Градоначальника. Супруга, Анна Ивановна, принимала деятельное участие в работе Керченского городового попечительства Мариинского детского приюта, который находился по адресу г. Керчь, ул. Садовая, 2, была его действительным членом. Из памятной книжки за 1913 год видно, что ни род занятий, ни место жительства не менялось, только лишь Аркадий Николаевич получил следующий классный чин надворного советника. К сожалению, послужной список А.Н. Векшинского, его личное дело, пока не найдено, а из него можно было бы почерпнуть много полезной информации.
В библиотеке ГБУ РК «Восточно-Крымский историко-культурный музей-заповедник» имеется книга П.М. Федотова «Пятидесятилетие Керченской Александровской гимназии (1863 – 1913), выпущенная типографией Х.Н. Лаго в городе Керчи. В данном издании описывается история создания и работы гимназии, информация об организации учебного процесса, преподавательском составе, внеучебной деятельности педагогов и учеников, некоторое количество фотографий (гимназический хор, педагогический коллектив, фотография занятий греблей, гимназический оркестр и иные). Однако упоминаний о Сергее Аркадиевиче там нет. Но там описаны некоторые события, в которых он участвовал. Так в связи с необходимостью укрепления дисциплины среди гимназистов, организации их досуга, «для устройства разумных и полезных развлечений» были организованы чтения со световыми картинами. Преподаватель физики статский советник Митрофан Иванович Кустовский прочитал для учеников старших классов лекции о воздухоплавании, о радии и рентгеновских лучах. Вообще количество часов по математике, физике и космографии было большое. В старших классах с пятого по седьмой еженедельно было по 3 урока физики. Подробное расписание уроков в разные годы также приводиться в данном издании.
Вот то, что было известно Керченским исследователям до недавнего времени, однако весной в музей-заповедник пришел запрос от президента российского научно-технического вакуумного общества, заместителя генерального директора ОАО «НИИВТ им. С.А. Векшинского», доктора технических наук, профессора Нестерова Сергея Борисовича. Он обращался с просьбой предоставить имеющуюся информацию о годах обучения Векшинского в Александровской гимназии. Научным сотрудником историко-археологического отдела Матвеевым С.П. был подготовлен ответ и в благодарность профессор Нестеров предоставил в распоряжение музея уникальный документ – воспоминания Сергея Аркадиевича Векшинского о своей учебе в Керчи. Эти дневники описывают учебные процессы, увлечения гимназистов, отношения в семье и многое другое. События разворачиваются в учебных классах и лабораториях, общественных учреждениях и на улицах нашего горячо любимого - города Керчи периода начала XX века. Они буквально пропитаны духом той России, которая была утеряна для нас навсегда в 1917 году. Ниже мы приводим некоторые страницы этого дневника. Специально, чтобы документ максимально передал настроение автора, мы его не изменяли и публикуем в оригинале.
Первое знакомство с электроникой
С переводом моим из Виленского Реального Училища в Керченскую Александровскую Гимназию мои юношеские интересы и увлечения явно уклонились в сторону физики. Причин тому, видимо, было несколько. Перво-наперво, значительная часть моей «аптеки», как называла мать собиравшуюся много лет коллекцию химических реактивов, погибла из-за излишнего религиозничанья матери. Случилось это в первый день Пасхи в 1910 г. Я проснулся от испуганного крика матери, звона бьющейся посуды и стука падающих на пол предметов. Открыв глаза, я увидал картину ужасающую: на моем письменном столе стояла перепуганная мать, державшая в одной руке зажженную лампадку, в другой беспомощно поддерживавшая сорванный с одной петли шкаф с реактивами. Дверца его была открыта и на полках оставалось лишь несколько банок, застрявших в неуверенном равновесии. Все остальное…ужас что представляло собой остальное. Шипящая, дымящая, вспыхивающая разноцветными огнями куча битого стекла на полу, из которой то вырывались бурые пары азотной кислоты, то выползало фиолетовое облако паров йода. Бурно реагировавший с чем-то натрий уступал место вспыхнувшему фосфору. Загорелся сероуглерод, эфир и толуол. Все окуталось невероятным дымом, густым и едким…Химия явно погибла. Шкаф с приборами остался цел, но реактивов у меня уже больше не было. Приобрести их в Керчи было невозможно, да и затраты были бы ощущительны для отца. Я долго не мог успокоиться после постигнувшей меня катастрофы, мне очень не хватало моей химии. Тосковал я по моим реактивам не только потому, что начатые мною занятия аналитической химии должны были оборваться. Я затевал уже анализы воды и грязи Булганакских сопок; банки с пробами уже стояли у меня на окне, но теперь все это становилось ненужным, неосуществимым. Ужасно было обидно. Я плакал, хотя уже был взрослым мальчиком, плакал тяжело, с горечью и обидой на взрослых. Лампадку и икону, послуживших причиной моего разоренья, я возненавидел, как дикарь ненавидит злого идола.
В этот период среди новых моих товарищей я познакомился и быстро сдружился с Николаем Петровым, сыном портового инженер-механика Александра Рафиловича Петрова. Осенью, уже в V классе, мы встретились, т.к. Коля оставался на второй год. Это был умный, развитой, содержательный юноша, но страшно вспыльчивый и несколько ленивый в учении. Наша дружба очень скоро превратилась в тесное сотрудничество. Петров получал журнал «Физик-любитель», издававшийся инж. В.В. Рюминым в гор. Николаеве. Хотя Коля и не интересовался еще физикой, но журнал сделал свое дело. Оказалось, что Рюмин, товарищ А.Р. Петрова по Московскому Техническому училищу, посылал журнал из добрых чувств к отцу Николая. Когда Коля показал журнал мне, я предложил ему строить приборы и делать опыты, описывавшиеся в журнале. Коля заинтересовался, а я так просто увлекся. Из Гимназии мы прямо отправлялись ко мне и тут начиналась самая горячая работа. Нередко у обоих уроки оставались неприготовленными, но зато каждый день что-нибудь давал нам из того, чего мы не могли узнать в гимназии. Больше всего нас увлекал раздел электричества. Непрерывно строились гальванические батареи, реостаты, катушки Румкорфа. Все «доходы» уходили на покупку цинка, проволоки, лака, парафина и тому подобных материалов.
Оглядываясь теперь на тогдашнее наше мастерство, я смело могу сказать, что именно тогда я научился работать самостоятельно, проектировать, чертить, слесарить, решать примитивные технические задачи. Журнал «Физик-любитель» был неисчерпаемым руководством. Хороший был журнал. Мы ждали каждого нового номера с нетерпением, получив, читали и перечитывали его по нескольку раз. И после каждого очередного номера вспыхивало новое строительство. Отец, хотя и подтрунивал надо мной, но поддерживал мою страсть. По его доброй улыбке и целым часам, проводившимся в моей «конюшне» (так дома называли мою комнату) я отлично понимал, что он дорожит всеми моими затеями, живо ими интересуется и если не даст мне слишком развернуться, то только потому, что опасается за мои школьные успехи. Кроме того, финансы семьи были далеко не блестящи, а моя физика во многом выкачивала из бюджета 10-12 рублей в месяц. Впрочем, все мои пятиалтынные, отпускавшиеся на завтрак, уходили тоже в москательные, скобяные и аптекарские магазины. Особенно разорял меня магазин Вафиади, торговавший электротехническими материалами.
Среди интересных статей «Физика-любителя» нашлась одна, которая совершенно выбила меня из колеи. Заглавие ее я помню до сих пор. «На родине трубок Гейсслера» - так окрестил ее автор. Это было очень живое описание производства всякого рода школьных и демонстрационных вакуумных приборов, сделанное автором в Тюрингии. Помимо описания работы стеклодувов и техники откачки автор привел цены на разные вакуумные трубки и адрес фирмы Rudolf Pressler, Дюссельдорф, Тюрингия -–высылавшей каталог по первому требованию. Само собой, каталог я выписал немедленно. Но о пустотных трубках я почти ничего не знал. Пришлось помучить нашего инспектора Митрофана Ивановича Кустовского. Я еще не проходил физику и мои вопросы удивили его. Но где и что можно было прочесть, он мне указал. Читал я запоем, но узнали мы очень мало. Прибыл каталог. Я был потрясен. Все, что я видел в книгах – здесь продавалось, и по очень низким ценам.
Отец был активно вовлечен в новую затею. Все его свободные часы я приставал к нему, толкуя о флюоресценции, рентгеновских лучах, Круксовой мельнице и т.п. вещах, которых ни он, ни я никогда не видали. Я ему читал целые лекции, приносил книги, показывал рисунки, - одним словом, агитировал за электронику, как это много лет спустя мне не раз приходилось делать перед сильными мира сего. Кончилось тем, что отец заинтересовался, кажется, не меньше меня самого и в конце концов объявил мне, что согласен финансировать закупку вакуумных трубок на сумму до 25 рублей. Через час я уже бежал на почту с заказным письмом фирме Rudolf Pressler. Перечень всего, что мне хотелось иметь, давно был мною составлен в нескольких вариантах. Выбрать на 25 рублей было делом нескольких минут. Помню, что в заказе я указал, что деньги перевожу одновременно. Но послать их я не мог в течение нескольких дней. Тем временем пришло письмо от фирмы, в котором она почтительно благодарила за заказ, сообщала, что даст мне скидку в 20% и заказ выполнит в две недели. Деньги я так и не отправил до самого того дня, когда пришло извещение с почты о прибытии двух ящиков из Германии. Боже, с каким волнением я получал эти посылки. Вмешалась таможня, пришлось звать на помощь отца; ящики оказались большими и за ними пришлось ехать на линейке. Наконец они у меня в «конюшне». Распаковка привлекла всю семью. Восторгам моим не было конца. А вечером беспрерывно трещала моя самодельная катушка Румкорфа, в конюшне было много народу, а я и Колька едва успевали менять объекты демонстраций, возобновляя по требованию публики на бис то одни, то другие «номера программы». Отец был доволен не менее, чем я, и тут же заявил, что согласен на закупку всего, что не вошло в этот заказ, но что мы с ним неоднократно обсуждали. Мне было выдано 45 рублей вместо 25 (еще ведь и скидка в 20% увеличивала мои ресурсы), которые я завтра же перевел Пресслеру с новым дополнительным заказом и благодарностью за оказанный кредит. Еще через три недели моя коллекция вакуумных трубок уже состояла из 38 приборов, охватывавших все разделы тогдашней демонстрационной электроники.
Думаю, что я, пятнадцатилетний мальчишка, был самым богатым обладателем вакуумных приборов в России того времени. Обладание этой коллекцией потребовало от меня новых усилий по усовершенствованию катушек Румкорфа. Для питания маленькой рентгеновской трубки и катания Круксова колеса – моя катушка была явно слаба. Работа по изготовлению новых катушек и перемотке старых (проволока была очень дорога) потребовала много времени, настойчивости и усилий. Теперь, уже убеленный сединой и знающий цену настойчивости, я удивляюсь, как я тогда, в юности, мог днями и вечерами просиживать у примитивного самодельного обмоточного станка, аккуратно укладывая десятки тысяч витков, промазывая слои горячей канифольно-вазелиновой массой. После недели этого китайского труда оказывалось, что новая катушка не лучше, а часто и хуже прежней. Проволока сматывалась, кипятилась в керосине и вся работа начиналась снова, по новым проэктам. В конце концов я стал счастливым обладателем катушки, дававшей искру в 27 сантиметров. Ее предшественница, дававшая 22 см, послужила темой моей первой технической статьи, напечатанной в том же дорогом «Физике-любителе». Само собой, в этой статье я ничего не сказал, сколько катушек было построено до того, как отработалась эта модель, сколько канифоли и вазелинового масла впитали мои брюки, сколько раз мать угрожала ликвидировать мою «конюшню», распускавшую керосиново-канифольные запахи по всей квартире. Я думаю, что постройка катушек Румкорфа в значительной мере способствовала выработке в моем характере тех черт, которые впоследствии оказались мне так полезны в работах по получению высокого вакуума в усилительных лампах. Впрочем, эти черты, приобретенные они или наследственные, помогли мне и в другом: они оказались полезными и в том отношении, что позволили мне легко приспосабливаться к одиночеству, заполнять одиночество занятиями, работой, размышлениями.
Как я уже говорил, моя коллекция вакуумных приборов вместе с моими катушками Румкорфа привлекали внимание не только моих товарищей по классу, но и взрослых знакомых отца и матери. Очень часто отец или мать предлагали мне демонстрировать гостям мои сокровища. Само собой, это были только красивые световые эффекты, забавы от безделья. Я не мог отказаться от них, поскольку чувствовал глубокую признательность отцу за этот подарок. Но просьбы матери часто бывали не удовлетворены под предлогом порчи прерывателя, отсутствия электролита в элементах и т.п. К счастью, эти демонстрации довольно скоро посмотрели, кажется, все знакомые, и я мог возиться со своими пустыми трубками, не опасаясь вторжения любопытных, но не любознательных посетителей.
Слухи о моих трубках быстро дошли до гимназического начальства. В одно из воскресений Митрофан Иванович Кустовский после обедни остановил меня и выхода из церкви и стал расспрашивать о том, что у меня есть. Кончилось тем, что вечером он пришел к нам домой (у нас он не бывал, как не бывал никто из преподавательского персонала гимназии), просмотрел все мои приборы и заявил отцу, что делает меня своим помощником по физическому кабинету. Так я в 5 классе стал хозяином физического кабинета гимназии и оставался им до окончания ее.
Визит Кустовского имел и другие последствия. Директор гимназии Арвед Людвигович Петри, по-видимому, по указанию свыше, решил организовать воскресные чтения для учащихся. В этих чтениях должны были принимать участие как преподаватели, так и ученики старших классов. На одно из первых чтений был назначен мой доклад «о прохождении электрического тока через пустоту». Насколько слабо с педагогической точки зрения были организованы эти чтения, показывает тот факт, что никто из учительского персонала даже не позаботился предварительно ознакомиться с планом и программой чтений, проводимых учениками. Отсутствие такого руководства я ощутил на себе во время моего доклада в полной мере. Прежде всего по неопытности я не учел степени подготовленности моей аудитории. Пришлось уже «по ходу действия» останавливаться на объяснении принципа работы катушки Румкорфа, трансформатора Тесла, стробоскопических явлениях и т.п. вещах. Объем моих демонстраций, в которых мне помогал Коля Петров, сам по себе был достаточно велик. Все же вместе с объяснениями и дополнениями заняло более 3-х часов. Выдержал я эту нагрузку довольно легко, хотя и охрип; но самое удивительное, что моя аудитория, начиная от директора и кончая приготовщиками, которые без приглашения забили все первые ряды, героически выдержала всю мою элоквенцию. О том, что во время лекций можно делать перерыв, я не знал и не догадывался.
Когда я окончил под шумные аплодисменты, Митрофан Иванович подошел ко мне и сказал: «Хорошо. Только ты еще ничего не сказал о темном Круксовом пространстве. Ну все равно, вероятно, ты будешь профессором». Остальные преподаватели также выражали свое удовольствие, но никому из них в голову не пришло сказать, что так читать лекции нельзя.
Спустя некоторое время меня заставили читать еще несколько докладов по химии. Это было вовсе странно, т.к. химия у нас не проходилась вовсе, руководить мной уже совсем было некому, и читал я по собственному усмотрению главным образом то, что можно было демонстрировать. Что я читал теперь я уже не помню, вспоминаю только, что каждый раз к концу лекции весь актовый зал был полон дыму и смраду. Директор, неизменно присутствовавший на чтениях, неукоснительно произносил «опять Векшинский навонял» в конце каждого чтения и на этом все заканчивалось. Ученики ходили на мои чтения охотно и народу обычно набивалось больше, чем было стульев. Лично я не очень любил выступать, предпочитая слушать других или управлять фонарем, когда преподаватели читали что-нибудь с диапозитивами. Фонарем с 5-амперной дугой я управлял действительно хорошо. Какая бы в Керчи ни была лекция, меня неизменно прикомандировывали к фонарю. В это время я уже начал ухаживать за гимназистками и чтения в женской гимназии давали мне доступ в этот девичник. Поэтому у меня не было нехватки в кандидатах в помощники среди учеников всех классов. Но «фонарное лидерство» оставалось неизменно за мной, главным образом потому, что я твердо знал закон Ома, умел быстро убирать хроматизм с экрана и менял угли в дуге в 10-15 секунд, не дожидаясь остывания дуговой лампы. У всех же моих добровольных помощников всегда чувствовался затаенный страх перед темной силой электричества. Это сообщало их действиям неуверенность, приводившую либо к потуханию дуг в фонаре, либо к более серьезным конфузам, включая опрокидывание всего фонаря. Коля Петров управлялся с этим немудреным хозяйством не хуже меня, но ему мешала его рассеянность: он мог заслушаться лектора и забыть про то, что он управляет фонарем. Поэтому чаще всего дебютировали мы вдвоем; я ему предоставлял возможность любезничать с девочками, а сам возился с фонарем. Впрочем, девочки оказались изобретательными: для обучения управления фонарем на будущее время они добились прикомандирования ко мне. Так как фонарь помещался всегда позади экрана, то чувствовали мы себя там очень свободно: все начальство сидело по ту сторону полотняной стены.
С наступлением лета всякая физика обычно отступала на второй план. Увлечение всеми видами спорта совершенно заполняло весь мой досуг. Я играл в теннис, футбол, гонялся на велосипеде, бродил по Крыму, много занимался гребным спортом. Здоровья я был отменного. Двухпудовой гирей я играл как мячиком, а Розу Унанову, мою любовь, считавшуюся всей Керчью моей невестой, однажды на прогулке посадил себе на плечи и без остановки пронес более 6 километров от берега Азовского моря до усадьбы в Мессире. Всякое физическое напряжение доставляло мне огромное наслаждение, и я охотно делал всякую черную работу по шлюпочной команде: мыл вельбот, таскал якорь и весла в сарай и на пристань, в вельботе греб боковым, т.к. здесь было больше возни при швартовке и поднятии бота на шлюп-балки. Но иногда и летом на меня находил «запой физикой». Снова начинались опыты и переделки приборов. В один из таких запоев я решил сделать самодельные гейслеровские трубки. На паяльной бензиновой лампе я старался научиться стеклодувным работам. Сколько я перепортил стеклянных трубок – теперь сказать не берусь. Но кончилось тем, что в моей коллекции вакуумных приборов появились две трубки собственного изготовления. Самым любопытным в этом предприятии было то, что я решил задачу получения вакуума, не имея вакуумного насоса. В одной трубке пустота была получена путем промывки трубки углекислотой, которая затем, уже в запаянной трубке поглощалась едким кали. Вторая промывалась кислородом, который затем поглощался металлическим натрием. Таким образом, лет за 10-15 до того, как с этими делами я познакомился в заводской практике, мальчишкой я уже «творил» вакуумную технику.
Моя коллекция пустотных приборов несомненно пристрастила меня к электронике гораздо раньше, чем я мог узнать и понять ее значение для техники. Вероятно, не одни световые эффекты меня привлекали. Опыты с отклонением «круксовых лучей» в магнитном поле заставляли меня подолгу глубоко задумываться, искать и не находить ответов в той скудной литературе, которую можно было достать в Керчи. У меня был еще один приятель, Саша Валле, сын телеграфного механика Индо-Европейского телеграфа, станция которого помещалась прямо против гимназии.
С ним мы строили радиотелеграф. Достроить его не удалось. В одну ночную грозу в моей «конюшне» поднялась такая адская стрельба, что весь дом был поднят на ноги. Антенна, приключенная к большому конденсатору из двух оконных стекол, периодически разряжалась на земляную клемму. Это был первый случай в моей практике, когда я побоялся войти в свою «конюшню». Поглядев в стекло двери на то, что происходит, я заявил перепуганным домочадцам, что опасного ничего нет, но в комнату входить нельзя. Разрядка продолжалась более получаса. Кончилась гроза, и все затихло. Утром отец потребовал объяснений ночного происшествия. Я рассказал все и пообещал прекратить строительство, тем более что отец и раньше выражал опасения, что радиостанция может оказаться незаконной, т.к. рядом была Керченская крепость, где имелась искровая станция. Антенна была снята. Радиостанция не была достроена, хотя с Валле мы и сносились несколько раз через эфир на летучих схемах.
Помню одно очень заинтересовавшее меня обстоятельство: как-то Валле принес мне английский журнал, в котором был нарисован «вентиль» Флеминга, и рассказал очень путано, что этот прибор принимает радио-сигналы. Пришлось обратиться к его отцу за разъяснениями, но так как и он ничего не мог объяснить, то я полез к мистеру Робертсу – начальнику станции Индо-Европейского телеграфа. Тот прочел заметку, но тоже ничего не мог объяснить. Вентиль Флеминга так и оставался для меня таинственной загадкой, пока я не услышал о нем на лекции А.Ф. Иоффе в 1915 году в Политехническом институте. А в 1917 году в Америке я накупил вентилей Флеминга и «аудионов» Ли де Фореста штук пять или шесть, с твердым намерением изучить эти приборы по возвращении в Россию. Они погибли в Архангельской таможне вместе с другими привезенными мною «драгоценностями». Конечно, я не мог и предполагать тогда, что именно эти «вентили» и «аудионы» потом займут всю мою жизнь, определят весь характер моей деятельности, станут моей основной специальностью, столь нужной стране. Угадать это не мог бы никакой хиромант.
Вот только небольшая часть этих воспоминаний, которая касается первых, еще робких, а иногда и достаточно смелых научных экспериментов вроде бы и заурядного юноши, однако впоследствии ставшего великим ученым, которого сейчас считают одним из отцов РОСАТОМА. Как же сложилась его судьба после переезда из Керчи. Стоит сразу заметить, что гимназию он закончил с серебряной медалью.
В дальнейшем Сергей Аркадиевич поступил на электромеханическое отделение Петроградского политехнического института. Успел съездить в командировку в США по заданию артиллерийского управления Военного министерства. В августе 1917 года возвратился в Россию, поступил на службу старшим кондуктором в электротехнический отдел сталелитейного завода на станции Каменской. В 1918 году продолжил учебу на химическом факультете Донского политехнического института.
В 1920 году вернулся в Петроград, начал работать ассистентом в лаборатории М.М. Богословского в Рентгеновском институте, стоит заметить, что наш герой таки не получил диплом о высшем образовании. Занимался получением высокого вакуума и изучением процессов изготовления вакуумных приборов. В 1922 году, С.А. Векшинский был назначен туда на должность производственного инженера в Петроградский электровакуумный завод. В 1925 и 1927 гг. он был командирован Трестом заводов слабого тока во Францию и Германию, где имел возможность детально ознакомиться с рядом предприятий, занятых производством вакуумных приборов. Так, в 1931 году на основе расшифрованной С.А. Векшинским импортной технологии бариевого катода было организовано массовое производство приемоусилительных ламп с этим катодом.
В 1934 году на базе заводской лаборатории была создана Отраслевая вакуумная лаборатория, директором которой был назначен С.А. Векшинский. Лаборатория стала ведущим научно-техническим центром электровакуумной промышленности СССР, а сам учёный в 20—30 гг. получил свыше 50 патентов на изобретения. Многие образцы техники, созданной в этой лаборатории, были запущены в массовое производство и сыграли огромную роль в развитии отечественной промышленности. Сам учёный отличался широчайшей научной эрудицией, свободно владел тремя иностранными языками. Можно бесконечно долго описывать удивительный и беспримерный путь Советского ученого. Его взлеты и падения. Время ломает людей под себя. На ряду с признанием таланта и достижений С.А. Векшинский также познал, что такое Сталинские репрессии. Ни смотря, ни на что, отдавал все свои силы и знания науке и служению Отечеству.
В 1945 году С.А. Векшинский защищает в Институте физических проблем АН СССР докторскую диссертацию в области физико-математических наук, а в 1946 году избирается членом-корреспондентом АН СССР. Давая ему характеристику, академик А. Иоффе указал, что Векшинский объединяет в своем лице ученого-исследователя и первосортного инженера-производственника. В 1953 году С.А. Векшинский становится академиком.
За выдающиеся заслуги в развитии вакуумной техники и создание производств по выпуску современных электровакуумных приборов для атомной промышленности и радиолокации, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 4 октября 1956 года Векшинскому Сергею Аркадьевичу присвоено звания Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот».
С октября 1957 года С.А. Векшинский - научный руководитель, с февраля 1962 года - вновь директор и с июня 1965 года - вновь научный руководитель Научно-исследовательского института вакуумной техники. В институте под руководством С.А. Векшинского наряду с оборонными работами велись также работы по конструированию вакуумных камер, воспроизводящих условия космоса, созданию датчиков для измерений в космическом пространстве, разработке устройства для доставки на Землю лунного грунта и многие другие. Память о Великом ученом и блистательном ученике Керченской Александровской гимназии сохранена. Имя академика С. А. Векшинского решением Советского правительства присвоено в 1976 году научно-исследовательскому институту, созданному и работавшему в течение 27 лет под его руководством.
Президент Керчь-Еникальского общества истории и древностей
м.и. Матвеев Станислав Павлович
Источник
Вход
Регистрация
Галерея
FAQ
