Форум "В Керчи"

Детство,опалённое войной.

Среди тысяч жителей Керчи, загнанных войной в каменоломни, были и дети, перенесшие вместе со взрослыми тяготы и беды осадной жизни.Четырнадцатилетним мальчиком попал в катакомбы и Михаил Петрович Радченко — автор этих воспоминаний.

Я стою в картинной галерее и подолгу смотрю на полотно заслуженного художника РСФСР Николая Яковлевича Бута. «Детство, опаленное войной» называется этот холст. Я хожу сюда часто. Хожу как на свидание с прошлым, со своими товарищами, которые так и остались навеки мальчишками. Я всматриваюсь в их лица, землистые лица подростков, смотрю в их глаза, видевшие то, что по всем человеческим канонам не должны были бы видеть дети, и вновь переживаю трагические дни, выпавшие на нашу долю в суровое лихолетье войны.

...Аджимушкай. Это самое высокое для меня слово после слов Родина и Мать. И не только потому, что здесь, в Аджимушкае родились и жили пять поколений моих родичей, а потому, что тут погибли самые родные и близкие мне люди, мои товарищи и друзья, отдавшие жизнь борьбе с фашистской нечистью. Эти подземелья стали крепостью. Они стали символом высочайшего человеческого духа, символом стойкости и верности долгу. Своей жизнью обязан я «великим мертвецам Аджимушкая».
Бывают в судьбе человеческой события, пережив которые, начинаешь все, каждый шаг измерять меркой пережитого, которые до конца дней останутся в тебе как шкала твоих духовных сил и возможностей.

...Я пью воду. Сладкую воду, — это определение вошло в мой язык в дни обороны Аджимушкая.
Я пью воду, когда хочу и сколько хочу. Тогда за один котелок воды из «сладкого» колодца, что находился всего в нескольких метрах от входа в штольню, защитники Аджимушкая платили жизнью нескольких человек. Выход к колодцу за водой был равен бою.

...Уже четвертый день мы ничего не пили. Вода виделась мне в тяжелые минуты забытья, и ни о чем другом я не мог думать. Воды, хотя бы одну капельку воды. Язык распух и словно рашпиль дерет сухое нёбо. Я еле плетусь в темноте к штабу. И по дороге встречаю дружка Колю Данченко. Мы одногодки. Он думает о том же. И вдруг предлагает: а что, если обследовать все тупики? Может, где застоялась дождевая вода?
Мы нашли не воду, а лужи грязи. Собранная в тряпку жижа скупо отдавала влагу.
Недавно мне довелось побывать в степи. Широкая лента канала скоро придет в Керчь. И уже навсегда без привкуса соли будет в наших домах днепровская вода.
Очевидно, надобно было пережить Аджимушкай, чтобы со всей полнотой оценить суть происходящего на твоей родной земле.

...Я сижу на скамейке в тихом зеленом сквере. Над головою шелестит листва. Смотрю на детей, играющих тут же. Мимо меня проходят мальчишки, спешат куда-то по своим ребячьим делам. Как и мы до войны.
Старшему из нашей компании — Коле Дросову — было пятнадцать. Аджимушкайские мальчишки... Когда ворвались в город враги, окончилось наше детство. Без чьего-либо совета мы дали клятву драться с фашистами. Местом наших сборов стала каменоломня. Это была чисто детская клятва. В знак верности слову каждый из нас съел светлячка. Но не игрой «в войну» обернулась ребячья любовь к своей земле. При взрыве порохового погреба, откуда решено было достать взрывчатку и детонаторы, погибли Володя Рыков, Коля Дросов, Володя Чучко.
Я хочу, чтобы сегодняшние мальчишки Керчи знали и помнили имена моих павших сверстников.
Словно наивысшую драгоценность, каждодневно берут мои руки ломоть обыкновенного хлеба. Я откусываю пахучий кусок и вспоминаю, как вместе с Колей Данченко ходили за репой.
Хлеба не было, мы давно забыли его вкус. И тогда я сказал дяде Ване Парахину (так мы называли комиссара), что новый лаз на поверхность находится почти рядом с огородом: если тихо проползти туда, то можно накопать репы.

...Ползем медленно. С одной стороны — стена огородов, с другой — дома. Кажется, это дом Лысенко. Ну да, он. Пуст и мертв. Теперь — мимо Зыковых. И тут словно вымерло. Вот и наш. Возле акации — фашист-часовой. Метров сорок до него. Замирая, торопливо копаем руками землю, засовываем в рюкзак бураки. Наполнив вещмешок до отказа и завязав его, делаю знак Кольке: «подожди, я сейчас». Ползу к окнам. Так и есть. В нашем доме полевая радиостанция гитлеровцев. Возвращаюсь. Забираем вещмешок и ползем в сторону подземелья. Автоматная очередь разрезает тишину. Неужто фашист учуял? Нет. Высоко. Пулял наугад, на шорох. Ровно через неделю по приказу штаба гарнизона сделали налет и уничтожили радиостанцию гитлеровцев. В этом бою мы опять с Колей были вместе. Меня ранило осколком гранаты в голову. Пустяковая рана. Только с тех пор правый глаз видит хуже...
Как-то во время долгих дней борьбы в подземельях Аджимушкая мы, мальчишки, в одной из штолен обнаружили свод, подпираемый крепью. Сообщили об этом в штаб. До этого фашисты завалили почти все выходы. Парахин позвал «стариков» — старожилов Аджимушкая — и спросил их, что бы могла означать наша находка. Дядя Коля Данченко сказал, что подпорками укрепляли только те своды, которые грозили обвалом. Значит, «крыша» в этом месте тонка и если попробовать, то можно будет пробить выход на поверхность. Предположение оправдалось. Гарнизон получил новый секретный лаз в тылу у фашистских постов, за колючей проволокой.
Как-то мой маленький сын порезал палец. Он вскрикнул от неожиданности и боли, а у меня сжалось сердце. Капля крови заалела на нежной его коже. Ничего особенного, капля крови, а я вспоминаю...

...В августе Коля Данченко совсем сделался плох. Я тоже распух от голода. То и дело ухают взрывы. Это фашисты продолжают взрывать штольни. Вокруг все больше и больше завалов. Но гарнизон еще держится и сражается тоже. В темноте, пробираясь к штабу, я неловко задел какую-то железяку и рассадил руку. Когда пришел к свету, я не увидел крови. Из раны сочилась светлая жидкость. И именно то, что не привычная кровь, а эта водянистая жидкость течет из раны, больше всего испугало меня.
В тот день умер Коля Данченко...
Я совсем опух, и цинга замучила вконец. Зубы шатаются. На ногах появились раны. Трудно. Но продолжается жизнь, и мы по-прежнему остаемся в строю. Теперь и мне приходится нести караульную службу, как всем солдатам.

— Мало у нас осталось людей, — сказал тогда комиссар. — Хоть и малы вы для войны, но солдатами стали настоящими...

В тот раз Парахин подошел ко мне сам. Он обходил посты. Положил на плечо руку.

— Завтра. Ночью пойдешь, Миша, в разведку. Надо пробраться в Старокрымские леса, к партизанам.

Я удивленно посмотрел на него. Он понял меня: я еле двигался.

— Надо, Миша. Понимаешь, надо — значит, надо.

В разведку меня собирал дядя Коля Данченко. Я знал, что это последние сборы, что больше мы не увидимся. Он это знал тоже. Но мы оба молчали. Я сильно оборван. Старшие «экипируют» меня, изыскивая все резервы. Откуда-то появляются нелепо желтый костюм и такая же желтая фуражка. Дядя Коля усмехается: готов парень на свидание.
Прихожу в штаб. На поверхность провожают меня Парахин и сержант Саша Неделько. Секретный ход фашистами обнаружен и взорван. Я буду выходить в районе карьера. В карманах у меня наган, граната, в узелке три килограмма сахара, деньги, пар десять шелковых женских чулок. Все это дано мне «на всякий случай». Прощание было тяжелым.

...Вспоминая прошлое, я только много позже понял, что задание было дано мне комиссаром ради моего спасения. Он знал, что так просто я не уйду из подземелья. И он придумал убедительный предлог в надежде на один шанс из тысячи, что я уцелею. Он был сам отцом. Он был комиссаром. И этим все сказано.

...Мы были детьми, ввергнутыми в водоворот грозных событий войны. Взрослые понимали это и любовью своей старались оберегать нас. Это была любовь суровых дней. Обстановка предъявляла к нам требования, как ко взрослым, но для взрослых мы все равно оставались детьми. Помню, как однажды комиссар, посылая нас на разведку, разъяснял нам задание, а окончив инструктаж, вытащил из кармана два кусочка сахара и дал их нам. Эта простая, обыкновенная человеческая ласка воина останется в душе навсегда, ибо отдавалась она нам в самый трудный час жизни. Именно потому, что люди сумели остаться людьми в нечеловеческих условиях подземелья, гарнизон Аджимушкая сумел выстоять 170 дней перед лицом врага и сражаться.

Правофланговые

Когда началась война, Ф. И. Храмов (1) служил в Таджикистане.

1. Ф. И. Храмов род. в 1907 году в многодетной бедной крестьянской семье в д. Бузаевке Кинельского района Куйбышевской обл. В 1912 году лишился отца. Работал пастухом и грузчиком на Тимашевском сахарном заводе. В Красной Армии — с 1931 года, политработник с 1935 года. В период войны работал в политотделах 27 мех. корпуса и 14 кав. корпуса. С марта 1942 года — военный комиссар полка Крымского фронта.


В должности старшего инструктора политотдела по организационно-партийной работе прибыл на Западный фронт. Осенью 1941 года Федор Иванович писал своей жене Валентине Николаевне: «...Пишу это письмо, сидя под деревом после сражения с фашистами. Постоянно думаю о тебе и дочке. Никогда не теряю надежды в нашу победу. Пускай враг пролез вперед, но я уверен, что он будет раздавлен, как гадюка...»
Затем ранение, госпиталь и новое назначение: «...В данное время нахожусь в Керчи, доехал хорошо. Керчь живет нормальной жизнью, начались работы в огородах, тепло. О себе особого сообщить не могу, здоровье хорошее, живу и работаю тоже хорошо, раны не чувствую...»
Это было последнее письмо.
В Центральных каменоломнях, когда началась подземная оборона, батальонный комиссар Ф. И. Храмов был назначен начальником политотдела гарнизона. Он отличился в тяжелых майских боях на северо-восточной окраине Керчи. Высокая требовательность к себе и подчиненным, большой воинский опыт, удивительная работоспособность Храмова и постоянная забота о людях особенно ярко проявились в каменоломнях. Участник аджимушкайских событий, проживающий сейчас в Куйбышеве, Артемий Иванович Лодыгин рассказывает: «Батальонного комиссара Храмова помню очень хорошо. Это был исключительно честный коммунист. Уравновешенный, серьезный, всем своим поведением он служил нам примером. Кроме должности начальника политотдела, он выполнял обязанности ответственного секретаря партийной комиссии подземного гарнизона».
Вместе с комиссаром подземного гарнизона И. П. Парахиным начальник политотдела Ф. И. Храмов стал организатором всей партийно-политической работы.
В конце октября 1942 года фашисты (уже в какой раз!) получили приказ окончательно ликвидировать сопротивление большевиков в Аджимушкайских каменоломнях. В Центральных каменоломнях осталось около десятка защитников. 29 октября гитлеровцы проникли в подземные галереи. Освещая путь сильными фонарями, беспрерывно стреляя и бросая гранаты, они двигались по подземелью. Мужество героев потрясло фашистов. Они признали это в своих донесениях. «Поведение противника в бою не определяется никакими правилами. Советская система, создавшая стахановца, теперь создает красноармейца, который ожесточенно дерется даже в безвыходном положении. Русские почему-то сопротивляются, когда сопротивляться нет смысла...» — писала в тот период одна из фашистских газет. Среди последних героев Аджимушкая, «дравшихся в безвыходном положении», был и батальонный комиссар Ф. И. Храмов.
Связанных, их вытащили на поверхность. После долгого пребывания в темноте у наших воинов началась сильная резь в глазах. Пленных бросили в один из сараев поселка. Через некоторое время их на машине повезли в Симферополь. На одной из остановок товарищи заметили, что Федор Иванович не дышит. Сердце коммуниста-воина, одного из главных организаторов сопротивления в Аджимушкайских каменоломнях, остановилось...
Долгим был поиск материалов о начальнике политотдела подземного гарнизона. В документах Крымского фронта фамилия Федора Ивановича не упоминалась. В картотеке политработников при архиве Министерства обороны удалось найти карточку по учету кадров, а позже и личное дело Храмова.
Разыскать родственников батальонного комиссара помогли ребята Бузаевской восьмилетней школы Кинельского района Куйбышевской области. Они сообщили о брате и сестре Ф. И. Храмова — Николае Ивановиче и Агафье Ивановне, которые живут в селе Бузаевке, собрали воспоминания земляков о батальонном комиссаре.
Красные следопыты средней школы № 2 г. Старо-Константинова на Украине узнали, что жена и дочь батальонного комиссара в настоящее время живут в г. Свердловске Ворошиловградской области. Валентина Николаевна работает в горисполкоме, а Светлана Федоровна, окончив пединститут, стала учительницей.

* * *

В воспоминаниях участников обороны Аджимушкая часто упоминается фамилия младшего лейтенанта Владимира Павловича Шкоды, начальника штаба гарнизона Малых каменоломен (1).

1. В. П. Шкода род. в 1906 году в с. Ульяновке Гребенковского района Полтавской обл. В 1939 году окончил Любенский учительский институт. Перед войной работал учителем.

В каменоломнях по его инициативе был установлен твердый распорядок дня, прослушивались сводки Совинформбюро, некоторые вели личные дневники. Один из них — дневник А. Клабукова — был найден после освобождения этого района.
В каменоломнях была создана партийная организация. Возглавляли ее старший политрук А. Н. Манукалов, потом батальонный комиссар М. Н. Карпекин.
В. П. Шкода в начале обороны был кандидатом в члены партии, 2 августа, как одного из достойных защитников, коммунисты единодушно приняли его в члены ВКП(б).
С каждым днем обстановка в каменоломнях ухудшалась. В сентябре смертность от истощения резко возросла. Умерли от голода старший политрук А. Н. Манукалов, политрук В. Ф. Труборов. Пошел на задание и не вернулся старший лейтенант А. И. Клабуков. В октябре умер батальонный комиссар М. Н. Карпекин.
Утром 30 октября в Малые каменоломни проникли гитлеровцы. Их было много. Завязался последний неравный бой. М. Г. Поважный, В. П. Шкода и сержант Б. А. Дрикер сумели оторваться от преследователей и ушли в дальний район каменоломен. Ночью сделали попытку выйти из подземелья, но пробиться не удалось. На следующий день с помощью собак их нашли и пленили.
Потянулись дни и ночи допросов, пыток, издевательств в застенках фашистской контрразведки и полевой жандармерии. Затем концентрационный лагерь, где В. П. Шкода сразу попал в тифозный барак. Оттуда, едва вставшего на ноги, его отправили в Германию на каторжные работы в каменных карьерах. Только 8 мая 1945 года наступило долгожданное освобождение.
После возвращения из плена Владимир Павлович снова стал работать учителем семилетней школы, а позже директором Молодорогостаевской школы Млиновского района Ровенской области. Но борьба в каменоломнях и фашистский плен подорвали его здоровье. В январе 1954 года он умер. У его вдовы Марии Дмитриевны осталось шестеро детей. Трудно пришлось семье, но государство помогло, все дети выросли, получили образование, специальность, сейчас работают (1).

1. В настоящее время М. Д. Шкода с тремя дочерьми живет в с. Яхники Лохвицкого района Полтавской области.

Будучи скромным человеком, Владимир Павлович почти никому не рассказывал о своем участии в обороне Аджимушкайских каменоломен. Пускай же знают его родные, друзья, знакомые, ученики и воспитанники, какое мужество проявил он. Начальник штаба подземного гарнизона младший лейтенант Владимир Павлович Шкода был одним из главных организаторов обороны в Малых каменоломнях Аджимушкая.

* * *

Последнее письмо с фронта старшего политрука Сергея Михайловича Исакова было получено в начале мая 1942 года. Он сообщал тогда, что временно исполняет обязанности военного комиссара резерва командного и политического состава Крымского фронта и что собирается на передовую (2).

2. Последнее письмо С. М. Исакова было послано с нарочным, сейчас оно хранится в его семье.

Больше никаких сведений о нем не было. Из сводок Советского Информбюро жена комиссара Евстолея Петровна знала, что на Крымском фронте с 8 мая начались ожесточенные бои, фашисты потеснили наши войска, а затем захватили Керчь.
Позже в Новосибирск, где жили Исаковы, стали поступать раненые. Кто-то сообщил, что видел Исакова во главе контратакующих в тяжелых боях около Керчи, говорили, что комиссар был ранен.
Кончилась война. На многочисленные запросы семьи приходил один ответ: «Пропал без вести на Крымском фронте».

— Как это пропал без вести?— говорил брат Сергея Михайловича. — Сережа не мог пропасть просто так, он обязательно оставил о себе какой-то след!

О судьбе старшего политрука С. М. Исакова стало известно только через 30 лет...
В тяжелых боях за Керчь в мае 1942 года С. М. Исаков был среди тех, кто сдерживал противника на подступах к переправам. Он входил в отряд Ягунова, был военным комиссаром подразделения, которым командовал капитан В. М. Левицкий. И, как правильно говорили раненые, Сергей Михайлович не раз поднимал свое подразделение в смелые контратаки. Только ранен в этих боях он не был.
В полку, сформированном в каменоломнях, С. М. Исаков был назначен военным комиссаром штаба подземного гарнизона.

— Я хорошо помню старшего политрука Исакова, — рассказывает активный участник аджимушкайской обороны С. С. Шайдуров. — Он играл большую роль в жизни и боевой деятельности подземного гарнизона. Запомнилось его выступление на комсомольском собрании. Комиссар рассказывал о героизме молодежи в годы гражданской войны, о подвигах комсомольцев в первые самые трудные дни на фронтах Великой Отечественной войны.

В июле С. М. Исаков был тяжело ранен в ногу. Началась гангрена, спасти могла только срочная операция. Мы видели, как мужественно, с какой удивительной стойкостью перенес Сергей Михайлович невероятную ту операцию, — ампутацию ноги—в условиях подземелья, без всяких средств обезболивания. Говорят, что эту операцию сделал ему молодой врач из Одессы, фамилия которого до нас не дошла. Первое время после операции казалось, что могучий организм С. М. Исакова выдержал и дело идет на поправку. Он начал уже вставать с госпитальной койки, передвигаться с помощью костыля, но голод, отсутствие лекарств, постоянная сырость подземелья все же убили этого прекрасного человека.
Не только участники обороны Аджимушкайских каменоломен помнят славного комиссара. Ветераны 133-й стрелковой дивизии, которая в 1941 году из Новосибирска ушла на фронт и отличилась в битве под Москвой, с уважением называют его имя. Тогда Сергей Михайлович получил первое боевое крещение и был ранен. Бывший начальник политического отдела этой дивизии, ныне генерал-майор запаса В. Г. Сорокин, проживающий в Новосибирске, рассказывает:

— С. М. Исакова я знал еще до войны. Он работал секретарем партбюро артполка нашей дивизии, это был смелый, честный и трудолюбивый человек. Нет ничего удивительного, что он стал одним из организаторов обороны в Аджимушкайских каменоломнях.

Помнят С. М. Исакова и жители сел Спирино, Долганка, пос. Ордынское Новосибирской области, где он работал секретарем райкома комсомола, организовывал колхозы, был заведующим крупной молочнотоварной фермы.

— Сергею, — рассказывает его брат Л. М. Исаков, ныне доцент кафедры Новосибирского железнодорожного института, — очень хотелось учиться. Ведь он занимался только самообразованием. Как старший брат, он все делал, чтобы я получил образование.

Получили прекрасное образование и дети старшего политрука С. М. Исакова. Его дочь Изабелла окончила институт связи, дочь Маргарита — медицинский. Сын Леонид тоже стал инженером, он заслуженный мастер спорта по биатлону, многократный чемпион РСФСР.
Жизнь Сергея Михайловича Исакова продолжают его дети, младший брат, все те, кто сменил ветеранов Отечественной войны в годы мирного нашего наступления.

Подземные госпитали.

Из материалов архива военно-медицинских документов (Ленинград) известно, что в Центральных каменоломнях осталась часть личного состава и оборудование 170-го подвижного полевого госпиталя, которым командовал военврач 1 ранга И. В. Асеев. Сформирован он был в 1941 году в основном из медперсонала Крыма. Бывшая медицинская сестра этого госпиталя Ирина Ивановна Видяева, живущая в Евпатории, сообщила: «После того как фашисты окружили каменоломни, наш госпиталь начал обслуживать раненых под землей. Работали в госпитале врачи И. В. Асеев, К. И. Зеленин, А. М. Воронов, В. Ф. Бирюкова, 3. И. Чижская, медицинские сестры Н. Головченко, А. Чурова, М. Хатинь и другие. Было очень тяжело. Не хватало воды, света, воздуха. Фашисты стали взрывать каменоломни. Все вокруг гремело и рушилось. От ударной волны падали операционные столы, медицинский персонал и раненые задыхались от дыма и пыли. Через несколько дней фашисты начали пускать в каменоломни газы...»
В ноябре 1943 года, когда был освобожден район поселка Аджимушкай, в Центральных каменоломнях были обнаружены остатки другого подземного госпиталя. Тогда же были найдены и некоторые документы. Особый интерес вызвал «Журнал учета коммунистов и комсомольцев» подземного гарнизона.
Это обыкновенная школьная тетрадка из восьми листов. Сырость каменоломен и время испортили страницы журнала. Большинство фамилий коммунистов стерлось. Правда, сохранились номера партийных документов. Значилось в нем 60 фамилий, записи относились к началу июня 1942 года.
Из обрывков фраз можно было заключить, что этот документ назывался «Журнал учета коммунистов и комсомольцев, находящихся в подземном госпитале Аджимушкайских каменоломен». С помощью сектора единого партийного билета при ЦК КПСС удалось по номерам партийных билетов восстановить почти все фамилии. В ряде случаев выяснилось, в каком райкоме коммунист состоял на учете перед войной.
Пошли запросы в партийные органы, архивы. И стали открываться новые подробности из жизни солдат Аджимушкая.
Первым в списке стоит имя начальника госпиталя Павлы Григорьевны Омесовой.
Вместе с мужем она добровольно пошла в Красную Армию в 1941 году и служила в первом запасном полку в отделе вещевого снабжения. Муж ее был заведующим библиотекой полка. Супруги жили прежде на Дальнем Востоке, а перед войной в Крыму. С запасным полком попали они в каменоломни. Из-за острой нехватки медицинского персонала П. Г. Омесову назначили начальником одного из госпиталей в каменоломнях.
Комиссаром госпиталя стал политрук Иван Иванович Метлов, имевший немалый опыт партийно-политической работы: перед войной он был заместителем начальника пути по политчасти, жил на станции Филоново Сталинградской области. До последних дней жизни И. И. Метлов был комиссаром госпиталя. Во время разведки в сентябре 1942 года он был захвачен фашистами и замучен в керченском лагере военнопленных.
В «Журнале учета» записаны имена политруков: Андрей Яковлевич Падалко, Шалва Силованович Церодзе, Иона Степанович Торонджадзе. Последние двое жили до войны в Тбилиси и работали в райисполкомах.
Среди многих имен в журнале было имя фельдшера коммунистки Александры Петровны Плотниковой. Войну она встретила в селе Кочки Новосибирской области, где работала фельдшером, была секретарем комсомольской организации райздравотдела, депутатом районного Совета. В партию Александра Петровна вступила в 1940 году.
Смелой и энергичной женщине, перенесшей вместе с другими трагедию Аджимушкая, удалось вырваться из осажденных каменоломен. Скрываясь от врагов, она попала в совхоз «Мариенталь» и под фамилией Бауэр стала работать фельдшером. Александра Петровна была одной из организаторов патриотической группы, входившей в марфовскую подпольную организацию.
Фашисты, арестовавшие А. П. Плотникову вместе с другими патриотами, жестоко пытали ее, затем расстреляли.
Земляки Александры Петровны чтят память о ней. В селе Моршанке Новосибирской области создан музей, рассказывающий о ее жизни и подвиге, имя Александры Петровны носит пионерская организация.
Занесены в «Журнал учета» имена комсомольцев, работавших в госпитале: Веры Иевлевой из города Инза Ульяновской области, Зины Налимовой из Краснодара, Надежды Манчур, Ивана Николаева.
В списке больных и раненых коммунистов, находившихся в госпитале, находим Марию Иосифовну Чарлис. Коммунистка с 1927 года, до войны она работала в Алуште, кажется, в экскурсионном бюро.
Передо мной ответы из архивов, фотографии, письма родственников, письма с фронта тех, кто сражался в каменоломнях. За каждым документом — человек, его жизнь, конец которой не всегда известен.
Что, например, известно об аджимушкайце Антоне Дмитриевиче Маркине? Он был коммунистом с 1918 года, жил до войны в Воронеже. И все. Скупы сведения о политруке Дмитрии Васильевиче Мололкине. Партийный стаж его с 1920 года, работал он в Сталинградской области.
В списке коммунистов — Михаил Сашенко, Георгий Кузнецов, Николай Павлов, Федор Улисков, Василий Панченко.
В списке больных и раненых комсомольцы Евгений Горчаков, Александр Хрупов, Иван Ищенко, Вахтанг Чигобава, Николай Татаренко, Василий Грач, Макогосян, Закир Закиров, Николай Силка, Федор Сивков—русские, украинцы, грузины, армяне—солдаты керченского подземелья, верные сыны Родины.
Вот одно из последних писем коммуниста сержанта Якова Дмитриевича Фурцева, воронежца, санитара подземного госпиталя: «...Ты видишь, родная, — писал он жене, — что в битвах за нашу любимую Родину много погибло близких друзей, товарищей, да и много потеряем, может быть, и сами погибнем. Но не надо опускать голову. Уж если и гибнуть или переносить гибель, то с гордо поднятой головой, с горячей и вечной ненавистью к фашизму...»
В письме, как со взрослым, разговаривает Я. Д. Фурцев со своим совсем еще маленьким сыном: «...Теперь, — пишет он, — решается вопрос: быть тебе советским инженером, гражданином советского свободного государства или быть рабом фашистов, говорящей скотиной. Последнему не быть! Фашистское зверье будет стерто с лица земли...».
В 1942 году, когда писались эти строки, фашисты были разгромлены под Сталинградом. Двухлетний мальчик, к которому обращался перед смертью воин подземного гарнизона, теперь вырос: Геннадий Яковлевич Фурцев — инженер. Он живет и трудится на земле его отца, в Воронеже.
Вот о чем рассказала маленькая, в восемь листов, тетрадь.
Интересные данные о госпитале сообщают нам и другие документы. Из так называемой «Книги назначения врача» видно, что в июле— августе госпиталь состоял из двух отделений. «Книга» относилась к 1 отделению, там находились главным образом легко раненные. С 4 июля по 25 августа лечилось 49 раненых и больных, из них 13 умерли.
Труд медицинского и обслуживающего персонала госпиталя по-истине героичен. При острой нехватке в начале обороны воды, при крайне скудном питании, нехватке медикаментов и инструментов медики выхаживали больных и раненых и даже делали операции. Из «Книги назначения врача», например, известно, что красноармейцу Б. Якубову, раненному в левую руку, в каменоломнях была сделана ампутация кисти. Есть сведения, что одному из раненых в начале июля была сделана ампутация ноги.
Известно, что после гибели П. Г. Омесовой начальником госпиталя стал Петрухнев (или Петрухнов). В госпитале работали фельдшерами Чентиширов и Э. Д. Чихавиев, последний родом из Осетии, в 1941 году окончил в Ленинграде фельдшерское училище.

* * *

Госпиталь в Малых каменоломнях был образован на основе лазарета первого запасного полка. Из-за отсутствия врачей работу госпиталя возглавила медицинская сестра Лидия Федоровна Хамцова. Впервые я услышал ее имя от командира подземного гарнизона Малых каменоломен М. Г. Поважного и сержанта С. Ф. Ильясова. Позже был найден дневник старшего лейтенанта А. И. Клабукова, в котором неоднократно упоминаются имя Л. Ф. Хамцовой и госпиталь, который она возглавляла.
Многочисленные архивные документы, в которых я искал имя Л. Ф. Хамцовой, результата не дали. Написал в газету «Рабочий путь» (Смоленск) заметку «Кто знает Лиду Хамцову?» (по воспоминаниям С. Ф. Ильясова, Лидия Федоровна была из Смоленской области). Лидия Федоровна откликнулась. Оказывается, после освобождения из плена в 1945 году она поселилась в Смоленске. Там работает и сейчас. Исключительно скромная, Лидия Федоровна почти
не рассказывала никому о своей работе в подземном госпитале, поэтому заметка в газете ее очень взволновала. Позже в этой же газете была помещена статья А. Валуевой о Лидии Федоровне — «Тверже камня». В мае 1967 года Л. Ф. Хамцова приезжала в Керчь на военно-историческую конференцию.
Перед войной Лидия Федоровна работала лаборанткой в «Заготзерно» и одновременно училась на курсах медицинских сестер. С первых дней войны пошла добровольцем на фронт. 2 августа 1941 года при переправе через Днепр была тяжело ранена. После госпиталя, который находился в Пятигорске, весной 1942 г. попала на Крымский фронт, в первый запасной полк. Здесь оказывала помощь раненым, занималась эвакуацией их на переправу. В ночь с 17 на 18 мая остатки полка были окружены, ушли в каменоломни и заняли круговую оборону.
О первых днях подземной обороны Лидия Федоровна рассказывает: «Врачей у нас не было, вначале было два фельдшера, Петя и Гриша (фамилии их я забыла), и медсестра Зина Гаврилюк. Петя скоро погиб от обвала. Из лекарств и медицинского инструмента мы имели 200 граммов йоду, столько же нашатырного спирта, немного камфоры, кофеина, перекиси водорода, двухграммовый шприц, два десятка индивидуальных пакетов, два пинцета, скальпель. Через несколько дней наши бойцы отбили у фашистов санитарную повозку, в которой было немного марганцовки, аспирина, стрептоцида и другие медикаменты. Для госпиталя нам отвели 4—5 отсеков. Раненых размещали прямо на полу, позднее стали делать топчаны из ракушечника. Бинты и салфетки делали из чистого белья, которого было довольно много. Во время работы госпиталя постоянно велся журнал регистрации раненых. Количество раненых не превышало 200 человек.
Мы часто делали перевязки. Раны обрабатывали раствором марганцовки, удаляли салфеткой гной. Если в ранах были видны осколки, пули, мелкие кости — их удаляли пинцетом».
Сейчас Лидия Федоровна работает старшей медицинской сестрой 3-й поликлиники Смоленска. Врач этой поликлиники Е. Д. Могилевская рассказывает: «В нашем коллективе Лидия Федоровна Хамцова считается одним из самых добросовестных работников. Она не гнушается никакой работой, аккуратна и принципиальна. Лидия Федоровна постоянно учит молодежь. Это хороший человек во всех отношениях».

Заросли травой траншеи и воронки от бомб и снарядов, стираются следы войны на керченской земле. Но имена героев, сражавшихся в катакомбах, будут вечно жить в памяти народа. Среди них мы с гордостью называем имена врачей, медсестер, санитаров, выполнявших свой долг в условиях, пожалуй, небывалых в практике работы госпиталей.

Поиск продолжается

Продолжаются поиски героев Аджимушкайской обороны. Новыми документами и экспонатами пополняются стенды нашего музея.
К списку уже известных бойцов прибавились новые имена. Найдены красноармейские книжки Жунускулова Чарып-Зады, 1922 года рождения, призванного в Советскую Армию в феврале 1942 года Аксаутским военкоматом; Георгия Зиновьевича Казакова, рожденного в 1923 году в Уфе, участвовавшего в боях с фашистами с 1941 года. На обложке его красноармейской книжки написано: «Умер от ран 26 мая 1942 года». Мы узнаем из книжки Григория Степановича Горбачева, рожденного в 1922 году, что он был учителем, в армию призван в 1940 году. До войны его родители жили в Смоленской области — Вельский район, деревня Жегуны Ковилыцинского сельсовета.
Скупые строки биографий узнали мы из других красноармейских книжек: Василий Иванович Породько родился в 1923 году, в 1942 году был призван в Советскую Армию Любинским Степным военкоматом. Был курсантом Воронежской школы радиоспециалистов, окончил ее 30 марта 1942 года. Пехотинец 443-го стрелкового полка Акран Чукулюк родился в 1905 году, в армию призван в 1942 году в Лениногорске. В Паглинском районе Воронежской области, в селе Верхне-Петухово, родился в 1903 году аджимушкаец Алексей Федорович Щеглов; 29 февраля 1942 года Пугачевским военкоматом был призван в ряды: Советской Армии девятнадцатилетний Вячеслав Николаевич Шашлава.
В 1963 году в музей передали комсомольский билет № 13800445 Николая Ивановича Цуканова. Ему тоже было девятнадцать лет, когда он попал на Крымский фронт. В комсомоле Николай Цуканов с января 1942 года.
Когда в январе 1966 года разбирали один из завалов в катакомбах, взорванных гитлеровцами, юные следопыты обнаружили там останки защитников подземной крепости, партийные билеты, личные удостоверения, оружие, списки воинов.
Хорошо сохранился партийный билет № 1723344, принадлежавший лейтенанту командиру роты Захарию Владимировичу Табунцу. Мы узнали из него, что коммунист, павший смертью героя в Аджимушкае, родился в 1906 году, вступил в партию в 1932 году, партийный билет ему выдал Высковский райком Коммунистической партии Украины (Одесская область).
Неясна первая цифра партийного билета № (1)176424 Ивана Егоровича Ярофеева. Родился И. Ярофеев в 1902 году. Партийный билет выдал ему Добрянский райком партии Пермской области 16 июля 1941 года.
Только одна страница сохранилась от партбилета № 2911715 члена партии с июля 1939 года Исмаилов Кара Паша Оглы рождения 1912 года. Партбилет выдан Шемахинским райкомом партии Азербайджанской ССР.
По особому вызову военкомата г. Уфы должен был явиться призывник 1918 года рождения Кузьма Иванович Молоканов, который 15 сентября 1939 года проходил освидетельствование призывной комиссии. Об этом указывается в специальной справке.
Из удостоверения личности Андрея Сергеевича Остапишина мы узнаем, что он рожден в 1919 году, кандидат в члены КПСС, командир взвода, лейтенант, что на фронт уходил из Кировабада.
В тетрадях, найденных при разборе завала, — списки воинов подразделений подземного гарнизона. Против 94-х фамилий проставлены адреса. Но остаются пока неизвестными адреса почти двухсот воинов, чьи имена занесены в эти тетради.
Список 1-й роты 3-го батальона составлен по состоянию на 24 мая. В списке числится 28 человек. Командир роты младший лейтенант Федор Степанович Сай, член ВЛКСМ.
Список рядового, младшего и среднего командного состава 2-й роты 3-го батальона 1-го фронт-полка составлен на 25 мая 1942 года. Командир роты лейтенант Михаил Филиппович Богунов, член КПСС. В списке перечислено 33 человека.
Список 3-й роты 3-го батальона состоит из 17 человек. Командир роты лейтенант Захарий Владимирович Табунец, член КПСС. На второй странице этого списка, составленного лейтенантом Табунцом, записаны сведения: пропавших без вести — 5 человек; раненых — 1 человек; убито фашистов — 16; захвачены трофеи : винтовок 3 штуки, пулеметных лент 4, патронов 600 шт.
Взвод снабжения 3-го батальона 1-го запасного стрелкового полка состоял из 29 человек. Командир взвода лейтенант Владимир Викторович Кувика, член ВЛКСМ.
Много ценных находок обнаружено в Малых каменоломнях. Среди них — винтовка СВТ, офицерское снаряжение, патронные ящики, ручные часы, патронташи, компасы, бритвы, полевые сумки и каски.
Среди самых дорогих находок — фрагмент художественного полотна с изображением В. И. Ленина. Как оказался портрет в подземелье? Какой путь прошел он по фронтовым дорогам? Более двадцати лет фрагмент картины находился в одной из штолен катакомб.
Летом 1963 года участник обороны Аджимушкая бывший комсорг батальона младший лейтенант Николай Дмитриевич Филиппов прибыл в каменоломни, чтобы осмотреть места былых боев, поклониться памяти героев.
Вместе с двумя сыновьями он спустился в подземелье. Шаг за шагом шел он по следам былого. Сыновья Н. Д. Филиппова ушли немного в сторону и увидели между камнями рулон. Один из мальчиков поднял его, развернул. Это был фрагмент картины. С полотна смотрел на них Ленин.
Эта ценная реликвия была передана в музей.
До сих пор не установлено, какому подразделению подземного гарнизона принадлежало полотно. Пройдя по опаленной войной земле Керченского полуострова, фрагмент картины попал в Аджимушкайские каменоломни. Образ В. И. Ленина воодушевлял бойцов подземного гарнизона на борьбу с немецко-фашистскими захватчиками.
Нам предстоит еще раскрыть тайны многих документов.
Берем в руки листок бумаги, поверхность которого в розовых пятнах. Строки заполнены чернилами фиолетового цвета, они расплылись, обесцветились, слабо различимы. На одной стороне листа просматривается:

«Военное зва... рядовой 19... года рождения
Урождения РСФСР станица Переправная Московского р-на, Краснодарского края, ул. Международная 93
Усик Евдокия Яковлевна Мобилизованная 12/1Х-1941 г. Лабинский РВК Красно...край».

Открываем пожелтевшие листки блокнота, покрытые землей. Многие страницы разорваны. Между страницами сохранились лепестки засушенных цветов. Кто-то из воинов подземелья, выполняя боевое задание, сорвал на поверхности каменоломен весенний цветок. Он любил цветы, природу и сражался с оккупантами за жизнь, за возможность видеть свою землю цветущей.
На первой странице блокнота излагаются цели и планы боевой подготовки командиров отделений, в частности действия в наступлении. Записано расписание занятий. На второй странице записи о материальном и вещевом обеспечении и список:

...орков
Манахов
3. Васинев
4. Кокшаров
5. Анучкин
6. Казаринов
7.Лаптев
8. Бабарыкин
9. Поротников
10. Смирнов
11. Асменьев
12.Ощепков
13.Швецов

Перелистываем блокнот. Распорядок дня боевой подготовки снайперов. Графитно-копировальным карандашом написаны фамилии:

1. Черный И. И.
2. Сальников В. Н.
3. Конин С.
4. Хорев В. С., танцор.
5. Ибрагимов
6. Варушкин
7. Середенко П. А.

Мы находим план занятий по строевой подготовке и снова список, в котором повторяются уже названные фамилии:

1. Сальников, В. Н., 1941 г.
2. Казаринов Е. С. 1939 г.
3. Кокшаров Н. А. 1941 г.
4. Костюк Н. Ф. 1942 г.

Что означают указанные против фамилий годы?
Найдены картонные обложки тетрадей, бланки. На них занесены сведения:

«Первый зап. полк.
бр. б...ен 3 роты
Ком. р... Табун...
пол. трук Загикин
Ком. взвода Поляков
Рота 95 человек
Питеер 1 ру...
Стан... пул 1
рот. мином... 1 шт»

Со всей определенностью мы можем сказать, что эта запись относится к 3-й роте 3-го батальона первого запасного полка. Командиром роты был лейтенант 3. В. Табунец. Важными являются сведения о численном составе роты, ее вооружении.
На странице уже рассыпающегося блокнота удалось прочитать:

«...Курсков 4.
...Крылов 4
3. Дяченко 4
4. Суэтов 4
5. Мартынов 3»

В этом списке, вероятно, выставлены оценки знаний бойцов по какому-то предмету боевой или политической подготовки. Но когда? В дни подготовки для отправки на фронт или в подземелье? Этого мы не знаем.
Еще один пожелтевший от времени и сырости листок бумаги. Записи сделаны чернилами и карандашом. Очень плохо просматриваются слова, однако медленно прочитываем:

«Домашний адрес: г. Астрахань, Сталинградской области, Володарский район, село Маково Иванову Илье Васильевичу (для физ...) Ляпиев Андрей Ефремович
«Сергеевича
1. Астрахань пос.
5. Малолет...
2. Астрахань Кр.
Малолетновой
Кто прочитает, сообщите по адресу родным».

Тот, кто мог прочитать эти строки в то время, не имел возможности сообщить родным.
Каждый новый документ — прикосновение к новой тайне.
Оборванная страница. Запись:

«Азербайджанская ССР, станция Омати, Пристин, почтовый ящик № 124/37 красноармеец Порфиле Д.риспалович Копамани».

«Справка
Боец Деконоидзе Амвросий освобождается от работы по поводу гриппозного состояния с 16/XII по 18/ХII 16/ХII-41 г. подпись».

Кто он, Деконоидзе Амвросий? В какой части служил? По каким дорогам войны прошел и как попал в Аджимушкайские каменоломни? Кто его боевые друзья? Где родные, родственники?
Большая групповая фотография выпуска студентов физкультурного техникума г. Белый Смоленской области. В этой группе сфотографирован Андрианов И. Памятью о нем осталась эта фотография и наставление по физической подготовке летно-подъемного состава. Между страницами наставления заложено несколько фотографий бойцов Советской Армии. Фотографии прочно приклеились к страницам наставления. С большим трудом удается
отделить их. Изображения почти исчезли.
На чистой стороне одной из фотографий можно прочитать:

«На память брату Васе
от Засыпкиной Шуры
Гановская средняя школа
2/III-41 г.»

Угадываются черты лица миловидной девушки в белом берете.
Так мало данных для того, чтобы вести поиск. Но, может быть, эта книга, родные или красные следопыты помогут открыть имя еще одного героя подземной крепости.
Даже на листке промокательной бумаги кто-то сделал запись:

«Вельский р-н, дер. Киса-во
Петровой Марии Михайловне.
Новогородцевой Марии Никитишне».

Роспись можно прочитать как Андринев. Будем надеяться, что кто-то из этих женщин окажет помощь в раскрытии имени участника обороны.
Очень ценным является найденное в Малых каменоломнях боевое донесение батальонного комиссара Карпекина. Донесение разорвано на несколько частей. Небольшой кусочек листа из середины не обнаружен, поэтому не все слова читаются. Но то, что прочитано, дает представление о боевой обстановке в районе каменоломен, о действиях противника.

«21.7.42» Командир...
Боевое дон...
В ночь с 20 на 21.7......щий нашей катакомбы, все щел......ательно охранялись часовыми. Набл... наблюдение за прот.
Противник всю ночь... и минометный, пулеметный и автоматный огонь... и щелям периодически бросав ракеты. Разведчик... каменоломни отправился 20.7... ночью в 23. благопол... В 12 часов дня 21.7.42 пролетали два немецких самолета... а поверхность нашей каменолом... ни было замечено в 12 часов дня два пленных и один часовой немецкий в расположении главного прохода, которые производили какие-то ра... ...ане второго наблюдения... работа не производилась. В остальном никаки... работ противником не пр... в расположении нашей катакомб... происшествий никаких не было о чем и доношу.
Дежурный по к. т. окомбе
Батальон. комиссар подпись (Карпекин)».

В 1960 году специально созданная музеем комиссия обследовала Аджимушкайские каменоломни. Потом поисковые экспедиции проводились почти ежегодно.
Весьма полезными оказались раскопки 1969—1970 годов, хотя вели их небольшие группы энтузиастов-искателей, недоставало сил, технических средств.
По воспоминаниям защитников Центральных каменоломен и дневнику А. Трофименко было известно о строительстве подкопа к соленому колодцу. Но каким он был, на какой глубине, в каком грунте, каким образом обеспечивал воду защитникам Аджимушкая, мы не знали.
Раскопки внесли полную ясность. Подземный подкоп был сделан в давно слежавшемся грунте на глубине 4 метра 20 сантиметров — 4 метра 40 сантиметров. Его длина 20 метров. Ширина подкопа — более 70 сантиметров, высота у ствола колодца 90 сантиметров, на выходе из каменоломен более 120 сантиметров. Подкоп имел крепление из досок, между которыми расстояние достигало 25—50 сантиметров. По дну подкопа шел гофрированный шланг диаметром 60 миллиметров. Раскопками был отрыт деревянный желоб. Ствол колодца 5—6 метров сверху выкопан в земляной насыпи, имел каменную обкладку.
Под землей, в блокированных врагами каменоломнях, без необходимых инструментов, в совершенно невероятных условиях защитниками Аджимушкая была проделана титаническая работа.
Тогда же, во время раскопок, нашли самодельные весы, с помощью которых развешивались крайне ограниченные нормы выдачи продовольствия. Участники обороны говорят, что на одну «чашу» таких весов клали «норму» на другую «долю».
Среди очень важных находок наших помощников — записка на имя подполковника Г. М. Бурмина. На одной стороне просьба командира подразделения хоть немного, если есть какая-нибудь возможность, увеличить паек, так как у него не хватает сил ходить и проверять посты внутренней обороны. На другой стороне записки командир 3-го батальона капитан, подпись которого трудно разобрать, отдает распоряжение командиру капитану Фоминых принять из госпиталя выздоравливающих и организовать питание наблюдателей. В числе наблюдателей называется фамилия Кирпиля и предлагается обеспечить его обедом 31.8.
Документ датируется: 30.8.42 года и показывает, какие трудности переживали защитники каменоломен в конце августа. А впереди было еще 60 дней героической обороны.

...Годы поисков, сотни драгоценных находок — это труд многих людей, благородное дело тех, кто идет вслед за подвигом подземных гарнизонов. Нет никакой возможности назвать в этих строках имена всех энтузиастов-искателей — молодых рабочих железорудного комбината, учителей и учеников керченских школ, моряков, рыбаков, рабочих и служащих, журналистов и писателей, людей, однажды приехавших в Керчь как туристы и ставших неутомимыми искателями, нашими верными помощниками.
Поход по дорогам боевой славы отцов привел в Аджимушкай студентов Свердловского горного института. Вместе с учащимися Керченского металлургического техникума они приняли участие в экспедиции, которую в ознаменование 30-летия освобождения города от фашистских захватчиков провели в 1974 году Керченский историко - археологический музей и городской комитет комсомола.
Обнаружены бывшие до сих пор неизвестными имена участников обороны, в числе которых сержант Александр Федорович Ефремов, 1923 года рождения, из Новосибирска. Найден солдатский котелок, на нем искатели прочитали: « Слободянюк ».
Среди находок 1974 года — новые документы, записи участников обороны, предметы быта, средства освещения и связи.
Заговорили камни Аджимушкая. Постепенно, день за днем раскрываются тайны подземной крепости. Памятником героям станет и наш Керченский музей. Люди придут сюда учиться мужеству, стойкости, верности своей Родине, своему долгу.

Сергей ЩЕРБАК,
заведующий Аджимушкайским филиалом Керченского историко-археологического музея.

Письма рассказывают

КОМИССАР ПОДЗЕМНОГО ГАРНИЗОНА

Письмо офицера Б. А. Мкртумяна, хорошо знавшего Ивана Павловича Парахина до войны, адресовано жене комиссара — Ирине Сергеевне, проживающей сейчас в Тбилиси. «Я его видел в последний раз 7 мая перед началом керченских событий. Передал ему ваше письмо, он прочел нам стихи (которые всем понравились), написал ответ и передал мне, чтобы отправил его...». (Мкртумян собирался на кубанский берег).
И дальше Б. Мкртумян пишет: «Я все восхищаюсь им, он для многих из нас служит образцом во всех отношениях...»
Ирина Сергеевна пишет о муже:
«Он был прекрасным человеком, кристально чистым коммунистом и просто отдать жизнь не мог... Письма он слал часто. Их было много — хороших, теплых, заботливых. Очень беспокоился о здоровье детей, о нашем быте, в каждом письме чувствовалась его уверенность в победе над ненавистным врагом, в каждом письме была выражена надежда на скорую встречу. Помню, в одном письме он мне писал: «Знаю, что тебе одной будет очень трудно воспитывать четырех малышей, но помни одно: если от меня долго ничего не будет слышно, значит, меня нет, но дешево свою жизнь... не отдам».
Иван Павлович не вернулся. Его жена воспитала четырех детей. Недавно Ирина Сергеевна познакомила меня с последними письмами ее мужа. Поблекшие от времени, потертые листки бумаги хранятся в семье как драгоценная реликвия. Письмо от 9 февраля 1942 года:«Надя и Тамара, желаю вам здоровья, учиться только на «отлично». Сережа, как разобьем фашистов, а мы их безусловно (обязательно) уничтожим, привезу тебе подарок. Анночка, расти, детка, скорей...». Письмо жене от 1 апреля: «Соскучился до невозможности. Закончим уничтожение коричневой чумы, тогда будем вместе, я в этом больше чем уверен... Сходи сфотографируйся с детками и обязательно вышли мне карточку. Жду ее с нетерпением...»
И вот последнее письмо без даты. Внизу стоит:полевая почта 384. По-видимому, эти строчки писались в Аджимушкайских каменоломнях, когда начиналась оборона, и письмо было доставлено на таманский берег со случайным попутчиком. «По тебе и деткам сильно соскучился, но возможность встречи недалека, разгромим бандитов-немцев и тогда вновь будем вместе... Сейчас нам очень тяжело, очень... но мы выстоим и рассчитаемся с врагом сполна... Не теряйся, будь спокойна, бодра, здорова...»

ОТЦЫ И ДЕТИ

Об отцах — вся эта книга. А дети?
«...Я была еще маленькой, когда мы расстались с отцом, мне было всего девять лет. Помню его любовь к нам, детям, к семье, к народу. Вижу его — честного, преданного партии человека. Самыми светлыми из воспоминаний остались прогулки с отцом в степи, неповторимые запахи пробуждающейся жизни...».
Из письма Тамары Ивановны Парахиной - дочери комиссара подземной крепости.

«...Помню единственное:коричневую кожанку и жесткую щеку отца, когда я сидел у него на руках...
...Дети погибших отцов продолжают их дело. Я горжусь своим отцом и теми отцами, которые в невыносимых, нечеловеческих условиях остались мужественными, твердыми, стойкими коммунистами...
Я — рядовой офицер Военно-Морского Флота, подвигов не совершал, но в нужный момент я буду на своем посту и никогда не опозорю светлую память о своем отце.
Что писать о себе?
Служу на боевом корабле. Член КПСС».
Из письма Сергея Ивановича Парахина — сына комиссара подземной крепости.

Виктор Молчанов

Экспедиция -72-73

Раскопки, начатые в Аджимушкайских каменоломнях Керченским музеем в 1969—1970 годах, продолжались.
В 1972 и 1973 годах журнал «Вокруг света» провел поисковые экспедиции по следам подвига подземных гарнизонов. В них, кроме работников журнала, участвовали приехавшие воины-саперы, Крымский областной и Керченский городской комитеты комсомола. Керченский историко-археологический музей, следопыты-комсомольцы из одесского отряда «Поиск».
Об исследовании находок экспедиций рассказывают страницы из репортажей, опубликованных в газете «Правда» (15 апреля 1973 года и 20 февраля 1974 года).



...Находки экспедиции, осторожно сложенные в целлофановые пакеты, были отправлены московским реставраторам, восстанавливающим древние рукописи. Те оказались бессильны...
Траченные временем, сыростью документы затем поступили во Всесоюзный научно - исследовательский институт судебных экспертиз.
— Мы тоже развели было руками, — вспоминает старший специалист института Вячеслав Тронов. — Спрессованные с глиной бумажные клочки. Начнешь отделять— рвутся. Да и сама бумага, по существу, стала землей — такого же темно - коричневого цвета. Но ведь в листках — частица летописи минувшей войны, свидетельство подвига...
Началась скрупулезная работа.
И вот перед нами — три записные книжки. Одна, видимо, принадлежала врачу подземного госпиталя. Неровными буквами начертаны фамилии больных. Асташкин... Бешидзе... Дурандин... Антонов... Харитонов... Ушков... Против каждой фамилии — назначения. В основном белладонна с содой, кодеин. Люди недоедали, делили воду по граммам. То и дело вспыхивали желудочные заболевания. Врачи и санитары самоотверженно спасали людей от болезней.
Кому принадлежала книжка? На одном из листочков после обработки проступили слова. Это, видимо, адрес владельца книжки: Куйбышев, ст. Инза, 17. Скобельцеву Дмитрию Григорьевичу.
В одной из книжек читаем адреса: ст. Шилка, им. Молотова, ж.-д. средняя школа № 835. Шилка, Профсоюзная ул., 9, № 58. КИМ.
Среди записей — конспекты политических занятий. Одна из тем — «Внутренний распорядок — закон для каждого». О многом говорит эта строчка.
...Перед нами — дорогие черты еще одного, неизвестного ранее героя подземного гарнизона. Следопыты нашли полуистлевшие листы партийного документа кандидата в члены ВКП(б) Караджяна Агаварда Аветисовича. Кандидатская карточка № 3089503 выдана 21 июля 1941 года Богдановским райкомом КП Грузии. Ее подписал секретарь райкома Манукян. Удалось восстановить не только две страницы документа. В инфракрасной области спектра выразительно проявился фотоснимок. На нас смотрит молодой еще человек, ему тогда было 29 лет.
Открытый, смелый взгляд...
Тщательно была исследована найденная под землей общая тетрадь. В ней заполнены только три страницы — черновик письма, обращенный к неведомой нам Насте. Отправить весточку не удалось. Некоторые строки перечеркнуты, отдельные фразы разобрать нельзя. Но смысл письма понять можно. Он был мечтателем, оптимистом, автор послания любимой Насте. Его окружали холодные стены, вечный мрак, выбраться откуда, он знал, вряд ли удастся. А он писал о весне, о свидании, о солнце, о будущей победе. «Разлука еще крепче свяжет нас»... Наступит день, «и тогда встретимся весело... скажем друг другу: Здравствуй!.. Будет много времени у нас наговориться и вспомнить все прошлое...». Автор делится с далекой подругой: сказал ребятам, люблю тебя, всегда буду помнить, а они поднимают на смех... В конце письма врывается суровая нота: чтобы встретиться и насладиться счастьем, надо разбить врага, пройти сквозь все испытания. Человеку с любящим сердцем это сделать легче. «Вперед, к новым победам, за наше счастливое будущее, за молодость, за цветущую жизнь...»
Эксперты прочитали также текст красноармейской книжки, лежавшей под раздавленным камнями столиком. Она принадлежала рядовому Дмитрию Ниловичу Фонареву. Он жил до войны на берегу Волги, в поселке Песочном Рыбинского района Ярославской области. В графе «фамилии родных» записано: Журавлева Нина Павловна.
И еще одно имя. Участница экспедиции одесситка Валя Галиева, раскапывая глиняный грунт, нашла черную трубочку — солдатский медальон. В нем была нестандартная ленточка, какую обычно давали солдатам. В патрончик плотно втиснут бумажный жгут. Не терпелось узнать: что же там? Но оставили до специалистов : как бы не повредить текст. И правильно сделали. Лаборантам пришлось применить немало мастерства и терпения, чтобы на скомканном листочке наконец-то появились буквы: «Сообщите о моей гибели Самсоненко Григория Емельяновича. Саратовская область, Краснокутский район, Руднянский сельсовет, Самсоненко Клавдии Федоровне».
О чем же поведали другие находки? Вот бутылки с горючей жидкостью и запальные ампулы. Ими герои уничтожали фашистские танки, подходившие к амбразурам катакомб. Обнаружен склад снарядов «катюш». Последний залп в мае 1942 года сделали гвардейцы - минометчики по скоплениям врага у горы Митридат...
Дымовая фашистская шашка. Гитлеровцы травили гарнизон ядовитым дымом, сотни воинов и мирных жителей Керчи, укрывшихся в каменоломнях, погибли от удушья... Эту дымовую шашку исследовали химики. Конечно, за тридцать лет содержащиеся в ней вещества не могли не измениться. Но все же специалисты обнаружили в шашке признаки отравляющего газа фосгена...

2

...Что ни день — то находка. В гимнастерке погибшего воина обнаружены автоматные патроны. Фамилия героя неизвестна. Одно ясно: человек боролся до конца. Осенью, когда в катакомбах стало сыро, патроны начали портиться, давать осечки. Боевые припасы рекомендовалось беречь в сухом месте. Вот и этот солдат до последнего своего часа хранил патроны у сердца...
Под слоем ракушечника увидели треугольник с номером полевой почты. Начали раскапывать— открылся целый склад солдатских писем, обгоревших, спрессованных с породой.
В экспедицию на этот раз была приглашена опытный реставратор, сотрудница Государственного исторического музея Тамара Николаевна Ютанова. Под ее наблюдением все найденное, даже мелкие клочки бумаги, тщательно собрали — оказалось свыше 200 писем. Аккуратно уложили их в два чемодана. И вот мы в реставрационной мастерской музея. Тамара Николаевна разбирает содержимое чемоданов.
Перед нами — камни, но только не булыжники, а пожелтевшие, спекшиеся куски почвы. Такими стали пачки бумаги, свыше тридцати лет пролежавшие в карьере. Надо было из этой затвердевшей массы выделить хрупкие, от неосторожного дуновения превращающиеся в пепел листочки, освободить их от наслоений земли, не повредить ни одной буковки...
Письма были посланы по адресу полевой почты, разместившейся в штольнях. Весточки отправлены в апреле и мае 1942 года, они — на разных языках народов СССР.
Нельзя без волнения читать искренние, идущие от сердца строчки. В одних — радость за то, что их сын бьет фашистов, в других тревога: «Жив ли? Пиши!», в третьих — нежные слова, которые постеснялась сказать девушка, провожая на фронт любимого...
Неизвестный нам Шота пишет зятю Васо: «Желаю тебе своей могучей стальной машиной побольше раздавить ненавистных врагов. Пусть ты и твои друзья-танкисты будут похожи на витязей, о которых слагал поэму Шота Руставели...».
Трепетный девичий почерк — письмо на армянском языке. Елена шлет нежный привет фронтовику Ладо: «Не волнуйся, замуж ни за кого, кроме тебя, не пойду. Думаю только о тебе, мой Ладо, жду летом, счастье мое...».
Мария Аджиламудова пишет Дмитрию Яковлевичу Балыко из грузинского поселка (теперь город) Лагодехи: «Получили фото, столько было радости, целовали твое лицо. Пиши чаще... И еще новость: Леня получил уже орден, отличился в боях, но какой орден, не знаю...».
Школьник Володя Медведев из города Сасово делится новостями со своим старшим братом Иваном:
«Шлю тебе свой ученический привет и желаю наилучшего в твоей боевой жизни. Все живы и здоровы... Во-первых, сообщаю, что учимся мы сейчас в три смены, мои занятия с 3.40 утра до 9.15, по 6 уроков каждый день. 3 апреля сдал зачеты по военному делу. Сдал на отлично, военрук Баранов похвалил. Достались мне три вопроса: показать штыковой бой, ручной пулемет (ДП) и его действие, какие бывают окопы и как их делать в боевой обстановке. Изучаем сейчас комбайн. Тоже будут зачеты. Пока наши... будут пахать, а мы будем ремонтировать. А как хлеб созреет, будем убирать. Надо будет лучше убрать, без потерь, ибо каждое зернышко ускоряет нашу победу. Подал заявление в ВЛКСМ, но не приняли еще...»
А в этом раскрытом треугольнике всего несколько слов. Карандашом обведена детская ручонка — привет папе от малыша...
Письма из дома! Они несли радость воинам, прибавляли им силы в смертельной борьбе. Не только железная воля, храбрость, но и эти скромные треугольники помогли в чрезвычайно тяжелой обстановке выстоять героическому гарнизону, до конца выполнить свой долг перед народом.

Андрей Вознесенский

Керченская баллада

Рояль вползал в каменоломню.
Его тащили на дрова
К замерзшим чанам и половням.
Он ждал удара топора!

Он был без ножек, черный ящик,
Лежал на брюхе и гудел.
Он тяжело дышал, как ящер,
В пещерном логове людей.

А пальцы вспухшие алели.
На левой — два, на правой — пять...
Он опускался на колени,
Чтобы до клавишей достать.

Семь пальцев бывшего завклуба!
И, обмороженно-суха,
С них, как с разваренного клубня,
Дымясь, сползала шелуха.

Металась пламенем сполошным
Их красота, их божество...
И было величайшей ложью
Все, что игралось до него!

Все отраженья люстр, колонны.
Во мне ревет рояля сталь.
И я лежу в каменоломне.
И я огромен, как рояль.

Я отражаю штолен сажу.
Фигуры. Голод. Блеск костра.
И, как коронного пассажа,
Я жду удара топора!

Мое призвание — не тайна.
Я верен участи своей.
Я высшей музыкою стану —
Теплом и хлебом для людей.

Владимир Биршерт

Гвардия подземелья

Четыре дня у переправы

Из четырех взводов пограничников и одного взвода морских пехотинцев была сформирована сводная рота, перед которой поставили задачу занять оборону на высоте 104, оседлать дорогу, ведущую через село Баксы в сторону переправы, и удерживать ее.
Взвод лейтенанта Гунашева занял трехсотметровый участок в центре. Справа был взвод лейтенанта Старовита, слева — взвод морской пехоты лейтенанта Чайкина.
16 мая на северной окраине Керчи показалась колонна немецкой мотопехоты. Впереди шли танки. Одна часть направилась к городу, другая — прямо на пограничников. Прогрохотали взрывы: на минах, установленных ночью, подорвался головной танк. Колонна остановилась, засуетились минеры, во все стороны понеслись мотоциклисты. Вскоре колонна возобновила движение, и тогда прямой наводкой по танкам, по машинам ударила «сорокапятка», защелкали ПТР, пулеметы открыли огонь по гитлеровцам, сидевшим в грузовиках. Загорелось пять машин, остальные развернулись и помчались назад. Их накрыл залп «катюш».
Утро следующего дня началось яростным обстрелом и долгой изнуряющей бомбежкой. Отряд понес большие потери.
В третий день было отбито четыре атаки, во взводе Гунашева в живых осталось восемнадцать человек.
Наступил четвертый — последний день обороны. Гитлеровцы кричали о сдаче, обещали сохранить жизнь. Ультиматум был отвергнут. Начались новые атаки. Сотни трупов устилали склоны истерзанной высоты. Среди них и притаился недобитый гитлеровец. Когда в перерыве между атаками Гунашев и Старовит обходили оборону, он бросил в них гранату. Сержант Великоиваненко, Гунашев и еще один пограничник упали. Гитлеровца прикончили.
Надя Лукьянова осмотрела раненую ногу Гунашева. Ранение было легким, сквозным, но стоять он не мог. Сидя на танке, лейтенант провел совещание командиров. Приказ командования был выполнен: враг по дороге к переправам не прошел. Неподалеку, где были каменоломни, шел бой. Туда и решили прорываться с наступлением темноты.
В два часа ночи остатки сводной роты пограничников, влились в подземный гарнизон Аджимушкайских каменоломен. У входа их встретил полковник Ягунов. Поддерживаемый товарищами, Гунашев доложил:

— Сводная рота выполнила приказ командования. Потери — 219 пограничников и моряков. Со мною 44 бойца, лейтенанты-пограничники Старовит и Ефремов, лейтенант морской пехоты Чайкин...

Под землёй

Раненых отправили в подземный госпиталь. Туда же назначили и Надю Лукьянову.
Из оставшихся пограничников и моряков, пополненных средним командным составом, был создан отдельный взвод охранения одного из восточных секторов. Его назвали пограничным. Взводы охранения формировались штабом подземного гарнизона из сержантов, старшин, командиров, самых опытных и надежных людей. В трех отделениях пограничного взвода насчитывалось 54 человека, командиром его стал Гаджи Гунашев. На вооружении взвода было восемь ручных пулеметов, трофейные автоматы, одно противотанковое ружье.
Заняв отведенный им участок, пограничники создали наблюдательный пункт. В стенах у входа выдолбили ниши, поставили туда пулеметы. Пулеметы стояли и в проходе, нацеленные в яркий квадрат входа, через который были видны карьер, колодец, дома, занятые гитлеровцами, окопы, где засели автоматчики.
Два дня «отдыхали» пограничники, на третий гитлеровцы начали интенсивный обстрел выходов. Снаряды и мины дробили камень. Почти вплотную к выходу подошли танки и стали бить из пушек.
Замолчали наружные огневые точки, погибли под грудами обвалившегося камня наблюдатели. Под прикрытием танков немецкие солдаты с фонариками на груди устремились в проход. По приказу Гунашева бойцы отошли на двадцать-тридцать метров вглубь, ждали приближения гитлеровцев. Те шли вначале несмело, ожидая выстрелов, прочесывая темноту автоматными очередями. Затем осмелели. И тогда из темноты по ним ударили пулеметы, полетели гранаты. Послышались крики, стоны. Перед выходом бежавшие сталкивались с другими группами солдат, подгоняемых офицерами. Все смешалось. А по этой мечущейся, обезумевшей толпе били пограничники. Преследуя гитлеровцев, пограничники заняли наружные огневые точки, установили там пулеметы.
Гунашев послал в штаб донесение и собранные документы, просил подвести к сектору телефон. Вернувшийся связной сообщил, что в этот день немцы пытались ворваться в подземелье и на других участках, но были отбиты с большими потерями.
В расположение пограничников пришли полковники Ягунов и Верушкин. Два связиста тянули за ними телефонный провод. Гунашев доложил обстановку.
Ягунов поставил задачу: наладить такую систему охранения, чтобы гитлеровцы не могли незамеченными просочиться в подземелье.

За Севастополь!

Падение Севастополя не могло не отразиться на настроении воинов подземного гарнизона. Были и такие, что пали духом. По вечерам из поселка доносились звуки маршей: гитлеровцы праздновали победу. А днем вместе с гранатами в проходы бросали листовки, предлагавшие сдаваться в плен.
Аджимушкайцы ответили им по-своему. Ягунов назначил вылазку. Атаку начали в час ночи гранатометчики, которые пробили проходы в проволочных заграждениях, минных полях. Взвод пограничников должен был скрыто выйти к окраине поселка, закрепиться там и уничтожить отходящие к городу и Булганаку группы противника.
Сразу же после разрывов гранат пограничники с двумя ручными пулеметами выскочили на поверхность.
Стрельба шла по всему поселку, но постепенно гасли огненные трассы немецких автоматов. Уцелевшие гитлеровцы откатывались к окраине, покидали дома, специально оборудованные пулеметные гнезда. Пограничники, не вступая в бой, вышли к окраине и перекрыли дорогу. А взвод армейцев выбивал немцев из домов и траншей.
Отделение лейтенанта Чайкина с пулеметами расположилось по обеим сторонам дороги. Здесь было еще тихо, но вот из-за ближайших домов послышался топот бегущих, приглушенные команды на немецком языке. Гитлеровцы были метрах в пятидесяти, когда по ним в упор ударили пулеметы. Уцелевшие бросились в сторону, к огородам. Там ждали их бойцы Старовита и Нечаева. Гитлеровцы заметались, но повсюду их настигали пули...
Подкатилась вторая волна отступающих, и опять плотный огонь пулемета и автоматов.
Это была ночь мести за Севастополь. Там, где стояли пограничники лейтенанта Гунашева, в сторону города не прошел ни один вражеский солдат.
К трем часам ночи, забросав гранатами последние, упорно сопротивляющиеся пулеметные гнезда, бойцы полностью очистили Аджимушкай. Начался сбор трофеев. В первую очередь брали боеприпасы, оружие, продукты, их оказалось немного — в основном в ранцах убитых. Все саперное имущество уничтожили с особенной злостью. Прочесали, теперь уже спокойно, огороды, собрали все, что можно было есть.
В траншеях, ходах сообщения валялись трупы гитлеровцев. Особенно много вражеских трупов оказалось на дороге и на огородах, где их настиг огонь пограничников. Лейтенант Гунашев оглядел своих бойцов: грязные, оборванные, худые. Но под зелеными фуражками возбужденно и радостно блестели еще не остывшие после боя глаза. У каждого несколько фляг, немецкие противогазы, ранцы, отороченные телячьими шкурами, за пояса заткнуты «вальтеры» и «парабеллумы», курится дымок трофейных сигарет. Настоящие воины, теперь им ничего не страшно. Может быть, поэтому и невелики были их потери — трое убитых и пять раненых.

Сквозь камень

Лейтенант Гунашев был в отделении Старовита. Ждали, что гитлеровцы попытаются здесь проникнуть в каменоломни, и он привел с собой часть бойцов из отделения Нечаева. Взрывы прогремели неожиданно. Один из них плотно завалил ход на поверхность, другой прогромыхал где-то позади.
В живых после взрывов осталось тринадцать человек: десять пограничников и три армейца. Спасло их то, что в момент взрыва они оказались в боковом тупике. Гунашев вместе с сержантом Земцовым и младшим сержантом Чижовым обследовали штрек, надеясь найти выход. Шли, втянув головы в плечи, выставив вперед руки. Они знали: никаких ответвлений впереди нет — прямая штольня уходит в глубь каменоломен. Но метров через сто (расстояние определили примерно) наткнулись на завал. Значит, отрезаны от поверхности и от своих. Гунашев слышал, как в темноте лихорадочно шарили по завалу товарищи. Падали камни, заглушая тихую брань Земцова.
Молча возвратились обратно. Сообщив товарищам обстановку, Гунашев обессиленно сел у стены. Безвыходность положения придавила даже его. Обшаривая каменные стены, лейтенант понял, что разобрать завал не удастся. Еще никогда в жизни не ощущал он такого бессилия и отчаяния. Он не знал, сколько прошло времени: темнота обволакивала, отупляла, ощущался только душноватый, могильный запах. Старовит лежал рядом в таком же оцепенении. Но долго продолжаться так не могло. Они были командирами. И Гунашев, окликнув бойцов, приказал возвращаться к завалу, отрезавшему выход на поверхность, собрать оружие. Удалось разыскать два ручных пулемета, ящик с гранатами. Гунашев не знал, зачем им сейчас оружие, когда от врагов, в которых можно было стрелять, отделяли их плотные глыбы камня. Но он хорошо знал одно: боец должен чувствовать себя бойцом, и оружие в его руках не позволит забыть об этом.
Оружие было. Не было воды. Не было продуктов. Люди ждали. И Гунашев отдал приказ разбирать завал. Он и сам не верил в возможность его выполнения и все же приказал, потому что знал: людям нужно бороться, действовать, знал, что лучше погибнуть, обессилев от работы, чем обессилев от отчаяния. Он не говорил об этом, но его поняли. Для работы Гунашев разделил всех на две группы. Завал разбирали, используя ствол одного из пулеметов как рычаг. Камни поменьше выковыривали штыками и ножами. Когда приходила смена, отработавшие сползали вниз, шли подальше, чтобы не попасть под катящиеся камни. Держась за стены израненными руками, ложились, и казалось, уже не будет силы, которая сможет их поднять. Мучила жажда. Они уже испытали эти мучения, когда в каменоломнях не было воды. Но тогда была надежда на колодец, тогда можно было сосать камни. Теперь не было надежды, а стены были сухи. Чтобы охладить разгоряченное тело, раздевались донага, ложились на каменный пол, но это помогало мало. И опять распухшие губы приникали к шершавым стенам.
Люди смертельно устали. Это чувствовалось по учащенному дыханию, по замедленному темпу работ. Сколько еще могут продолжаться они? Все реже слышался шум скатывающихся камней. Двое бойцов лежали в дальнем конце штольни и не отвечали на вопросы. Они еще дышали, но чувствовалось, что вернуть их к жизни не сможет ничто. Гунашев сидел в углу, обессиленно привалившись к стене. Кто-то осторожно дотронулся до его плеча, провел по петлицам.

— Товарищ лейтенант, — прошептали ему на ухо, и Гунашев узнал сержанта Земцова, — товарищ лейтенант, а если рвать завал гранатами? Веревки есть...

Мысль была дельная, но и опасная: взрывы могут услышать гитлеровцы. И все же отказаться от нее нельзя: силы людей были на исходе.
Гранату подложили под камень, прочно закрепили ее, завалили камнями поменьше, чтобы вся сила взрыва пошла в глубину. Дернули веревку. Взрыв был негромким, только долго еще ощущался саднящий горло запах каменной пыли. Работа пошла быстрее; раздробленные камни разбирали руками и относили вниз. Взрывы поддерживали главное, что нужно было людям, — надежду.
Два обессиленных бойца скончались. Их похоронили в конце штольни, заложив камнями от завала.
Вскоре вместе с камнями стала попадаться земля, сухая, перемешанная с какими-то корнями. Их делили, ели. Трудно сказать, эти ли мизерные порции "пищи" или слабенькие порывы воздуха, повеявшие сквозь камни, придали людям силу, но работали они с новой энергией. И когда в глухой тьме сверкнула узкая, режущая глаз полоска света, измученные люди со слезами (непонятно откуда взявшимися) обнимали друг друга.
Завал осторожно расчищали. Слабый свет уходящего дня казался светом яркого солнца. Гунашев осторожно высунул голову и сразу же прикрыл глаза: такой болью резанула по ним полоска заката. Все же он успел разглядеть группу гитлеровских солдат около буровой установки метрах в двухстах от них. Вскоре лаз был расчищен настолько, что через него можно было выбраться на поверхность. Из поселка к буровикам подошли два солдата с ребристыми термосами. Ужин.
По приказу Гунашева половина группы с ручным пулеметом осталась для прикрытия, остальные с гранатами поползли к буровой установке.
Так бесшумно подползти к врагу могут только бывалые воины. Они были в пятнадцати-двадцати метрах от немцев, а те, ничего не подозревая, заканчивали ужин. Гранатные взрывы уничтожили буровую установку, разбросали солдат, и сразу же ударил ручной пулемет от разобранного завала. Раздалось негромкое злое «ура». Словно ожидая этого крика, загремели каменоломни, давя огнем пулеметные точки врага.
И вот уже объятия друзей. Их считали погибшими, прошло шесть дней после взрыва (казалось — долгие месяцы).

* * *

До конца октября 1942 года держались в подземной крепости пограничники. Только тяжело раненных, полуживых смогли их пленить оккупанты. Автоматчики тащили к большим машинам залитых кровью людей — и тех, кто стонал, выкрикивал ругательства, и тех, кто не подавал признаков жизни. Гунашев очнулся от боли: машина прыгала по ухабам. Кто-то стонал. Рядом лежали бесчувственные тела, но и они подпрыгивали на ухабах, будто от боли. Живых бросили в сарай на окраине поселка, мертвых увезли на тех же машинах. Сквозь щели Гунашев видел гитлеровских солдат, оцепивших близлежащие строения. Он то терял сознание, то вновь чувствовал боль. Рядом с ним оказались Чайкин, Старовит, Сергиенко, Манукян, кажется, начпрод Желтовский. Все израненные. Очень тяжело ранен старшина Сергиенко.
Через несколько дней защитников Аджимушкая увезли в джанкойский лагерь. Начался долгий, у каждого свой путь по лагерям, путь новой борьбы.
Лейтенанту Гунашеву с товарищами удалось бежать из лагеря. После долгих скитаний он попал к греческим партизанам, руководил разведкой одного из отрядов. Чудом сохранил он свой комсомольский билет. Молодые греческие партизаны приходили посмотреть на красную книжку с профилем Ильича.
Сейчас Гаджи Ахмедович Гунашев живет и трудится в городе Махач-Кала.

Клара Ягунова

Таким он был человеком

Из рассказов участников обороны встает обаятельный образ замечательного командира и отважного человека, взявшего на себя командование подземным гарнизоном, Павла Максимовича Ягунова в самые трудные дни керченского сражения.
Каким был в жизни П. М. Ягунов? Об этом рассказывает его дочь.

Всю свою жизнь был мой отец в строю, всю жизнь солдатом. В начале гражданской войны подростком добровольно пришел в Отдельный Туркестанский коммунистический полк и стал его бойцом. Бился с белоказаками, делил с товарищами нелегкую жизнь красноармейца. На фронте вступил в члены Коммунистической партии.
Учился в 4-й Ташкентской объединенной военной школе, которая потом была преобразована в Ташкентское училище имени В. И. Ленина. Успешно окончил его в 1923 году. Годы учебы закаляли будущего командира. Закаляли огнем боев. Свирепствовала банда Курбаши Баястана, и в погоню за ней, на ликвидацию бандитов были посланы курсанты.
Они выполнили задание, поймали главаря и уничтожили банду. Первый выпуск училища состоялся через полтора месяца после победы над шайкой Баястана. Выпускники — молодые командиры — отправились на службу в воинские части. Отца назначили помощником командира роты, затем командиром роты, а с 1930 по 1931 год он учится на курсах «Выстрел» и становится командиром батальона стрелкового полка. 14 лет отдал он службе в этом полку, стал его командиром. В 1939 году отец мой, уже полковник, направляется преподавателем пехотного училища, где он назначается начальником кафедры тактики.
Боевой командир, он не мог отсиживаться в тылу, когда началась война. Его тянуло на фронт, на передовую, где нужны были его солдатская выучка, командирское мастерство, его знания и опыт.
Снова начинается фронтовая дорога. Отец — командир 138-й горнострелковой дивизии, потом, в Крыму, — начальник отдела боевой подготовки штаба фронта. Это уже в Керчи, где довелось ему стать командиром подземного гарнизона Аджимушкая.
В училище, где служил отец, где воспитал он многих командиров, до сих пор хранят память о нем как о требовательном к себе и другим, чутком, заботливом командире, скромном и справедливом человеке.
Много лет спустя после войны, когда в газетах и журналах появились первые вести о героическом Аджимушкае, были опубликованы письма людей, знавших моего отца.
«Однажды зимой, — вспоминает в письме, опубликованном в журнале «Огонек», капитан запаса В. С. Бузоверов, — в начале 1941 года наш батальон находился на многодневных учениях в пятидесяти километрах от города. С нами был и полковник Ягунов. На вторые сутки учения поднялся сильный ураган, длившийся около трех суток... Все обледенело, дороги стали непроходимы. Батальон остался без пищи. В разгар метели полковник, взяв с собою несколько курсантов, добрался до училища и оттуда на танкетке доставили батальону продовольствие. Таким мы, курсанты, знали полковника Ягунова...».
Это характерно для отца. С тех пор, как я помню его, знаю: он ничего не жалел для других, всегда помогал людям в беде.
Первые воспоминания о нем остались у меня с тех лет, когда мы жили на Северном Кавказе и отец служил в полку. Я видела его очень редко и скучала. Он подходил ночью ко мне уже спящей, а утром уходил очень рано. Иногда он звал меня в свой служебный кабинет, чтобы хоть немного побыть вместе.
Какое счастье было для меня, когда вдруг отец брал себе выходной и мы отправлялись на рыбалку на мол, который тянулся почти до середины бухты, или отчаливали на лодке. Вот когда могла я наговориться досыта, наглядеться на него, просто приласкаться к папе.
Больше всего бывала я с ним, когда мы жили в военных лагерях. Помню дощатые строения штаба, клуба, столовой, а за ними, среди зелени, ряды белых палаток, дорожки, усыпанные желтым песком, сигналы горна, строгий порядок во всем и чистота, прохладные ночи, воздух, пахнущий морем, гул прибоя, а то капли дождя, стучащие по брезенту туго натянутой палатки. Мне казалось, что это прыгали лягушки, которых я очень боялась.
Однажды отец нашел ежика и принес мне. Он сказал, что теперь нечего бояться, так как ежик уничтожает змей, мышей и лягушек. И я больше не боялась.
Торжественно, необычно было все в лагере, когда готовились и проводились маневры. И отец был полон этим самым важным событием. Сосредоточенный, строгий, весь в напряжении, он лишь изредка мог подойти ко мне, застенчиво улыбался и, в зависимости от того, как проходили учения, бывал то задумчив, то весел, то печален.
Когда все шло хорошо, когда подразделения отлично выполняли приказы и, демонстрируя свое мастерство, безукоризненно завершали программу учений, отец был в прекрасном настроении и особенно ласков ко мне, с гордостью вспоминал со своими помощниками детали только что прошедших учений.
Однажды за какую-то провинность папа не взял меня с собой в лагерь. Но позже, когда прошел срок моего наказания, за мной зашел шофер дядя Миша, «мимоходом», как сказал он, и привез меня в лагерь. Я вбежала к папе в кабинет и бросилась к нему.

— Ты как сюда попала? — спросил он, притворяясь удивленным.

— Меня дядя Миша привез...

— Вот я сейчас накажу твоего дядю Мишу, — папа строго сдвинул брови, а глаза его были теплыми и улыбались.

Хорошо помню, как однажды в Ставрополе, где затем был полк, я пришла с отцом на контрольный пункт части. Часовой потребовал у отца пропуск.

— Забыл, — сказал отец. — Но вы же знаете меня?

— Знаю, товарищ командир полка, но пропустить не могу, — ответил часовой и заслонил дверь винтовкой.

Я была возмущена. Как это не пропускают папу, ведь он тут самый главный.
Долго доказывал отец часовому, что ему обязательно нужно пройти, и казался сердитым.
Часовой был неумолим.
Отец вдруг улыбнулся, предъявил пропуск и сказал:

— Молодец! Так и надо!

Потом в приказе объявил благодарность часовому и дома говорил мне, что это настоящий солдат, что такому можно доверить любое дело.
Как-то отец позвонил в одно из подразделений по телефону и попросил доложить обстановку. Ему все рассказали, а потом опомнились и заинтересовались: «А кто спрашивает, откуда звонят?». «Из кабинета Богдана Хмельницкого», — ответил отец и строго наказал красноармейца, потерявшего бдительность.
Курсанты рассказывали: однажды, зайдя в помещение батальона, отец увидел на полу окурок. Он попросил у дежурного веник. Тот удивился, подал веник. Отец подмел и сказал: «Вот, теперь чисто». Дежурный покраснел. Чистота после этого была идеальная.
Принципиальность, твердость взглядов, необыкновенная доброта к детям, щедрость, с которой он помогал всем, порою вовсе незнакомым людям — отличительные черты моего отца. Он глубоко презирал льстивых, хитрых и трусливых людей. Внешне казался строгим, но и курсанты и офицеры знали, каким душевным человеком был он, и с уважением называли его «батей».
Не любил отец выделяться в чем-нибудь, не терпел, когда ему оказывали особые знаки внимания. Однажды завмаг прислал нам на дом корзину с отборными фруктами. Дома никого не было, и я приняла ее. Папа страшно рассердился и потребовал, чтобы забрали корзину и никогда этого не делали.
Помню наш приезд на Дальний Восток. Отец командовал полком. По его распоряжению сначала были отстроены и отремонтированы дома и квартиры для подчиненных, а потом, в самую последнюю очередь, с наступлением холодов — для нас.
В Баку, будучи старшим начальником, он при распределении квартир в последнюю очередь и далеко не лучшую оставил себе.
При всей строгости во время исполнения своих служебных обязанностей отец никогда не обходился без шутки, без остроумной реплики, без того, чтобы не подзадорить курсантов или офицеров, чтобы улыбкой не смягчить, уменьшить напряженную обстановку. Не раз удивлял он курсантов своей спортивной сноровкой. Рассказывают, что на инспекторской поверке по физкультуре в прыжках через «козла» отличались в училище двое — начальник медицинской службы Е. С. Руденко и мой отец, которому тогда было уже не менее 40 лет.
В свободное от службы время отец увлекался охотой, любил шахматы, ходил на лыжах и учил этому меня. В молодости рисовал карикатуры, всегда восхищался талантом Кукрыниксов.
Помню, что он был чудесным рассказчиком, знал бесконечное множество сказок, наизусть читал мне «Конька-Горбунка», стихи Пушкина, Некрасова. Певец он был неважный, но без песен не обходился.
В семье посмеивались над его полной непрактичностью в домашних делах. После того, как однажды в подарок маме он купил на одно платье десять метров материала, самостоятельно делать подарки не решался...
Когда в конце 1941 года он был командиром 138-й дивизии, мне удалось поехать к нему на школьные каникулы.
В сопровождении папиного адъютанта вошла я в штаб и услышала: «К «бате» дочка приехала». Оказывается, и здесь его называли «батей». У отца было совещание, и, пока пришлось ожидать, я познакомилась со многими людьми, окружавшими тогда его. Адъютант Михайлов говорил мне: «Батя» всем нам, как родной отец, и мы будем беречь его». Однако Михайлов и папин шофер Алексей первыми погибли в бою. Родными стали мне люди, с которыми познакомилась здесь, которые вместе с отцом уходили на фронт.

Борис Серман

Его улыбка

В наследство он оставил улыбку. Оставил ее двум девочкам своим — Лене и Люде. Их матери Марии Николаевне. Сестренке Нине. И не только им. Многим. Почти всем, с кем довелось встретиться Алексею Николаевичу Манукалову на жизненном пути.
Люди, знавшие Алексея Николаевича, помнят его улыбку. Улыбались губы. Твердые. Сильные. Улыбались глаза, полные доброты. Светлые. Ясные. Улыбка освещала лицо и, кажется, голос.
Коснулась она и моего сердца.

...Прошла война. Позади фронтовые дороги, но из памяти война не уходила. Аджимушкай. Подвиг, трагедия его стали частью и моей биографии, хотя я не пережил с воинами подземного гарнизона ни одного дня, ни одной ночи из страшных ста семидесяти осадных суток.
Я думал, что впервые встретился с Манукаловым, когда прочитал найденный в катакомбах дневник. Обыкновенные фразы: «началось партийное собрание... будет читать лекцию...». Это ведь под землей, наедине со смертью, в каменном отсеке, между газовыми атаками: «...Началось партийное собрание... Открыл собрание секретарь партийного бюро тов. Манукалов, он же председатель...»; «...Манукалов, наверное, будет читать «Вопросы ленинизма...». Он грамотный, кроме того, умеет красноречиво и содержательно изложить материал...»
Оборвались страницы дневника, и было бесконечно жаль, что больше не встретишься с этим человеком, что ничего больше не узнаешь о нем.
Начались поиски. Первым занялся ими историк — исследователь Аджимушкая Всеволод Абрамов. Мы последовали за ним.
И вот — новая встреча.
Мне улыбнулся мальчишка из двадцатых годов. Жил он на донецкой земле, там, где подымались терриконы шахты №1 «Проходка». Работал мальчишка в шахте ламповщиком. Освещал путь шахтерам. Это был он — Алеша, Алексей, потом Алексей Николаевич, тракторист, секретарь партийной организации МТС, секретарь райкома партии, с которым довелось мне встретиться в тридцатые годы. Ничего не знал я о нем, когда встретился. И только через тридцать пять лет о его детстве рассказало письмо старого шахтера, пенсионера Григория Прокофьевича Ковалева:
«В шахте и на земле сияла в Лешиных глазах веселая душа. Это я уговорил мальчика поступить на работу в шахту, потому что жила его семья впроголодь. Сиротская была семья. Отец, шахтерский слесарь, и мать ничего не могли оставить семье после смерти. Пролетарии. Что было у них? Жили дети у бабушки: две сестренки Алексея — Шура и Нина и брат Валентин.
...1918 год. Идет гражданская война. За шахтой — кадеты. А совсем близко, только перейти линию фронта, отряды Красной Армии. У меня на квартире собираются революционно настроенные мастеровые. Совещаемся. Как помочь Красной Армии? Нужно идти на связь. Кого послать?
Смотрит на меня Алеша. В глазах его — и лихость мальчишеская и просьба: «Приказывайте, я — мигом!». Посылать жалко. Рискованно. А мальчишка глядит прямо в сердце. И нельзя ничего сделать с ним. Десять раз переходил линию фронта маленький разведчик, наш Леша».
Что же было дальше с мальчиком из двадцатых годов?
«...Умерла бабушка. Некоторое время Алексей жил у тети. Но ему показалось, что он стал обузой в семье. Решил уйти. Начались годы беспризорничества. Зарабатывал случайным трудом. Алексей рассказывал, что однажды нанялся за обед наладить швейную машину. Но сделать этого не сумел. Так и ушел потихоньку, даже не дотронувшись до супа. «Не заслужил», — объяснил он мне, грустно улыбаясь.
...Ездил и ходил по России Алексей и попал в Крым. Когда в Крыму установилась Советская власть, пришел в только что организованный совхоз. Его одели, дали работу, общежитие. Работал сначала молотобойцем, а когда в 1926 году были получены первые тракторы, стал трактористом...»
Это пишет подруга Алексея Николаевича, его жена, мать двоих его девочек, Мария Николаевна.
Так он начинал, рос и мужал. Так крепла его походка.
Николай Иванович Кириленко многие годы был рядом с Манукаловым.

— Работал я председателем рабочкома Ичкинской МТС, — рассказывает Николай Иванович. — Сижу однажды в кабинете. Вошел мужчина в поношенном дождевике, в коричневой, чуть сбитой на затылок кепке, из-под которой виднелась черная шевелюра. Подал руку.

— Алексей Манукалов.

Улыбнулся:

— Вместе работать будем.

С первой фразы показал, что все знает о нашей МТС, все до мелочей — и как оснащена она, и какие люди у нас, и почему не ладится ремонт тракторов, что живем, подтягивая животы, что в столовке плохие обеды и отдохнуть людям после работы негде.
«Чему же улыбается он?»—думал я, узнав, что будет Алексей Николаевич нашим новым секретарем партийного комитета.

— Представим себе, — сказал он, — что уже позади трудности и невзгоды, все хорошо у нас, тракторы как с конвейера сходят, в столовой деликатесы подают, и танцуют наши парни и девушки в прекрасном Дворце культуры. А мы сидим не в таком примитивном кабинете и вспоминаем, как преодолели трудности... Нам с вами нужно для этого сделать только одно: преодолеть. Будем, Николай Иванович, преодолевать!

«Преодолевал» он улыбаясь. Его не представить без улыбки. Большую роль сыграла она в нашей жизни!» — закончил свой рассказ Николай Иванович.
Шли предвоенные годы. Алексей Николаевич работал секретарем Ичкинского райкома партии. Потом его перевели в Феодосию. Здесь жила его семья, две девочки, которых он ласково называл Мика и Лека. Он был, наверное, самым веселым из горкомовских секретарей. Для себя и друзей писал стихи, для городской и областной газет — фельетоны.
Годы войны — годы странствий его семьи. И неизвестность. В каменоломнях не знал Алексей Николаевич, что жена уже в дороге родила ему дочку Таню и что в 42 году Таня умерла. Так и не узнал он, как берегла и растила его жена дочерей. Теперь старшая, Людмила Алексеевна Широкова, — мать двоих детей, его внуков, работает преподавателем Московского педагогического института. Получила высшее образование и младшая — Елена Алексеевна Кондратьева, тоже преподаватель и тоже мать двоих детей. А дочка Елены Алексеевны не может назвать его дедушкой, рассматривая на фотографии молодое лицо. «Это не дедушка, — говорит Ириша, — а папа, мамин папа». Не узнает он, что после войны осталась из отчей его семьи только одна сестра Нина.
Строки письма Александры Андреевны Обуховой из района, который зовется сейчас Советским, возвратили мне тридцать третий год: «...Вы должны знать, вы наверняка знаете Алексея Николаевича! Вспомните агитбригаду. Мы с вами были ее участниками. Она состояла из шести человек. Двое девчат — я и еще одна — Оля Маркевич. Мы работали в Ичкинской МТС. Из Симферополя приехали к нам на уборочную артисты театра рабочей молодежи. И вы. Вы сочиняли стихи, частушки. Помните? За нами был закреплен фургон, и мы ездили по колхозам. Организатором агитбригады был Алексей Николаевич. Он так заботился о нас! Неужели забыли?..».
Я действительно забыл и теперь напрягал память. Медленно возвращала она давнее-давнее: тесные клубы, где собирались на вечера, концерты на токах. Смутно, словно на выцветшем снимке, показались знакомые лица. Я пытался вспомнить лицо Алексея Николаевича.
Так, может быть, и не вспомнил бы, если бы не фотокарточка, которую дал мне Николай Иванович Кириленко. Трое мужчин лежат на берегу моря, на песке. Ноги в воде. Волна вот-вот накроет их. А они улыбаются. Почему-то подумал: крайний слева он. И вспомнил.
...Мы выступали в одном колхозе, в присутствии знаменитого не только в районе, но и в области председателя. Но славился он и своей грубостью. Добавили в частушки сочиненный тут же куплет:

Ох, скажу я вам открыто,
Петь частушки страшно здесь.
На всю область знаменита
Председательская спесь.
Этот куплет вывел председателя из себя.

— В райком! Я покажу вам! — кричал он после концерта.

В райкоме разбушевался:

— Полюбуйся, Алексей Николаевич, на этого шпингалета. Авторитет подрывает!

Тогда и открылась мне манукаловская улыбка.

— Авторитет, говоришь? Правильно. Дело это надо исправить. Предлагаю хороший вариант: приезжаешь к себе, собираешь в клубе колхозников. Девчата повторяют частушки. Ты выходишь и заявляешь им: «Спасибо, девчата. Было так, но больше не будет. Никогда больше не будет!» Вот и поднимешь свой авторитет. Ручаюсь...
Председатель ушел молча. Ушел, провожаемый укоризненной улыбкой секретаря.
Николай Иванович Кириленко рассказал мне о веселой фотографии:

— Фотографировались летом тридцать восьмого года. Выкупались, отдыхали. Проходил фотограф. «Увековечимся, друзья? — спросил Алексей. — Здорово ведь, пятиминутчик увековечит нас. Исключительный случай».

Мы сфотографировались. Через пять минут получили снимок. Алексей написал на обратной стороне, радуясь своей шутке: «Ветер времени испепелит камни, реки потекут вспять. Но эти улыбки никогда не перестанут волновать человечество. А. Манукалов».
Пророческими оказались его слова.

Слово о любви

Не раз встречал я Михаила Тимофеевича Ткаченко на засыпанных первоцветом дорожках яблоневого сада, на знойном току, на притихших осенних полях. И всюду, если даже и не было председателя колхоза, ощущалось его присутствие.
Давно уже знал я председателя, но никогда прежде не говорил Михаил Тимофеевич, что был в Аджимушкае, что на долгие месяцы враги разлучили его с землей. Там, где ни травки, ни цветка, где только живые корни прорастают в мертвой темноте, мучительно тосковал он по земле, по свету. Кажется, и теперь все не может досыта надышаться, налюбоваться землей.
То ли по скромности, то ли потому, что и солдатскую свою работу считал Михаил Тимофеевич обычным делом, не рассказывал он о своем участии в обороне Аджимушкая. Об этом я узнал в Керчи, когда увидал председателя на встрече солдат подземелья.
Там подарил я Михаилу Тимофеевичу книгу «В катакомбах Аджимушкая». Показалось мне, что не решается председатель ее раскрыть. Потом раскрыл, медленно перелистал почти половину книги и вдруг остановился на странице с фотографией, запечатлевшей неизвестно кем написанный на листке из школьной тетради список аджимушкайцев.

— Мишина рука, — сказал он.

Оказалось, список, найденный в штольне через двадцать лет после войны, писал Михаил Тимофеевич вместе со своим командиром и тезкой Михаилом Гуземой.
...Большелобый худощавый юноша, светловолосый и светлоглазый парень из Севастополя командовал саперным взводом сформированного в Симферополе запасного полка. Михаил Ткаченко был помощником командира и его товарищем. Он знал, куда торопился в свободные вечера Михаил Гузема, знал, что девушку, с которой он познакомился, звали Людмилой.
Шла первая военная осень. Была пора листопада. Только не замечали люди падающих листьев, потому что падали, рушились, сгорали дотла деревья, дома, людские судьбы.
А Михаил Гузема спешил на свидание к девушке через охваченный бедой город, по опустевшим улицам, среди оцепеневшей тишины.
Полтора коротких осенних месяца, полтора месяца войны жил Гузема ее именем. Они были счастливы — Людмила и Миша. Счастливы потому, что нашли друг друга. И еще потому, что жили надеждой: кончится война, и никто никогда не разлучит их.
В середине октября полк направили на Кубань. Неслись по эшелону слова команд. Гузема стоял у вагонных дверей и смотрел на горожан, стоявших на перроне. Друзья понимали: среди этих людей — Людмила, которую видит только он один.
На Кубани получил Михаил Гузема единственное письмо от Людмилы.
Снова Крым. Керчь. В мае 1942 года запасный полк стал подземным гарнизоном.
Гузема погиб под землей.
...Двадцать пять лет одинокими вечерами склонялась над столом Прасковья Григорьевна. На столе лежали треугольники солдатских писем, разглаженные старыми ее руками.
И в этот вечер Прасковья Григорьевна тоже перечитывала письма сына, которые знала слово в слово, в которых дорога ей каждая буковка и помнится каждая запятая. Как и всегда, мысленно говорила мать с сыном. Звала его. И послышалось ей, будто кто-то ответил. Чей-то голос назвал его имя: Миша Гузема. Чей-то голос искал мать командира саперного взвода... Миши Гуземы. Она застыла у репродуктора. Хотела, чтобы еще и еще говорили о Мише. Но голос в репродукторе умолк.
«Родненькие, - молило письмо в редакцию радиовещания, — напишите о моем сыночке, хоть что-нибудь напишите!»
Михаилу Тимофеевичу, выступавшему по радио с рассказом о своем друге Мише Гуземе, передали это письмо.
Мартовским утром поехали с ним в Севастополь. Удивительна память солдатской дружбы! Михаил Тимофеевич почти дословно помнил письма товарища. По дороге повторял он строки, которые потом вместе с ним мы читали на листочках, написанных рукой Миши Гуземы, бережно хранимых его матерью. Письма эти перечитывал Михаилу Тимофеевичу друг, прежде чем отправить эвакуированной на Урал Прасковье Григорьевне: «Вот, мама, и я имею настоящую невесту. Замечательная девушка. И хорошенькая и умница», «Счастье пришло ко мне наконец. Мое счастье — Людмила!», «Получил от Людмилы последнее письмо из Симферополя за 29 октября, а больше нет...»
В Севастополе на тихой слободской улочке, у калитки почти деревенского домика встретила нас седая женщина. Она обняла человека, голос которого искал ее, человека, видевшего ее сына тогда, когда уже считался он «без вести пропавшим», когда жил и умирал вдали от тоскующих материнских глаз.
«Миша, сыночек мой!»—причитала мать, лаская дорогого гостя, не зная еще, что и его зовут Мишей...
Через несколько дней в Симферополе шел я по адресу, выписанному у Прасковьи Григорьевны из письма Гуземы. «Жива ли она? Какая теперь Людмила? Как встретит? Вспомнит ли о Мише?» — думал я, подходя к дому.
Людмилы не было. Давно увели ее из дому. Она не вернется сюда, хотя нет у нее другого родного дома. Навсегда осталась Людмила невестой Миши Гуземы. Ей всегда будет двадцать два года, как было в первую военную осень, когда встретила она Мишу.
Комсомолка Людмила Гардон не могла покинуть родного дома, не могла оставить тяжело больную мать.
Зимой 1942 года, ступая по снегу, шла девушка по улицам своего детства. Людмилу вел полицай, вел последней ее дорогой...
Зинаида Николаевна, сгорбленная годами и горем старушка, держала фотографию дочери, смотрела на нее, вспоминая октябрь 1941 года. Людмила писала Мише письмо, оторвалась от бумаги, взглянула на маму и сказала: «Все-таки мне повезло. Я нашла свое счастье». Отправила письмо, а потом собрала посылку, которая никуда не пошла. К городу подходили немцы...
Война навсегда разлучила Мишу Гузему и Людмилу Гардон. В сердцах двух матерей и в сердце друга Миши Гуземы живут они неразлучно.
Живет память о них. И живет Любовь.