Форум "В Керчи"

Эльтиген, Камыш-Бурун, Старый Карантин... Здесь, юго-западнее собственно Керчи, в районе, где вы сейчас находитесь, планировалась высадка десанта в последних числах декабря 1941 года.
С неожиданной и ошеломляющей зимней грозой можно сравнить эти события. В ночь с 25 на 26 декабря в жестокий шторм, в метель целая флотилия советских судов скрытно покинула порты Таманского полуострова и двинулась к захваченному, укрепленному фашистами крымскому берегу. Гитлеровцы весело праздновали рождество, готовились к встрече Нового года...
Часть наших кораблей устремилась к азовскому побережью севернее Керчи — ими командовал контр-адмирал С. Г. Горшков. Другая группа под командованием контр-адмирала А. С. Фролова пересекла пролив южнее города.
Нужно знать, что такое шторм на здешнем мелководье, особенно для небольших десантных судов! Их называли иногда ласково-насмешливо «тюлькиным флотом» по имени самой мелкой местной рыбешки — тюльки. Но в руках храбрых и умелых людей (а такими тут были все) катера, тендеры, сейнеры становились настоящими боевыми кораблями.
Дикий прибой швырял их бесцеремонно. Для человека, оказавшегося в ледяной воде, даже легкое ранение становилось порой смертельным. Шторм не давал приблизиться к берегу, десантники — моряки-черноморцы, бойцы и командиры 51-й армии — прыгали в воду на виду у противника и тут же с ходу шли в атаку под убийственным огнем. По нескольку раз приходилось захватывать одни и те же плацдармы...
Вот только один эпизод этой эпопеи. Среди высадившихся первым эшелоном в Камыш-Буруне была небольшая группа моряков-связистов. Перед ними стояла относительно скромная, но важная задача: обеспечить связь, информировать командование об обстановке. Сделав это, они могли считать свой долг выполненным. Однако связисты рассудили иначе. Дело в том, что командовал этими людьми человек необыкновенный — Дмитрий Калинин.
Отвлечемся на миг от керченских событий, перенесемся во времени вперед... Пройдет еще год, и капитан Калинин станет командиром разведотряда Черноморского флота. А 1 мая 1943 года он совершит неподалеку от другого города-героя — Новороссийска подвиг, который потрясет даже наших врагов.
Высадившись в тылу противника, горстка разведчиков была вынуждена принять неравный бой с сотнями гитлеровцев. Калинин был трижды ранен. Вражеский полковник приказал взять его живым.
Бой происходил на склонах поросшей кустарником долины и был виден во всех подробностях. На глазах у множества гитлеровцев Калинин подпустил солдат, а когда они приблизились взорвал себя и их последней гранатой.
Враги похоронили его с воинскими почестями. На могиле поставили памятник с надписью: «Капитан русского флота Дмитрий Калинин. 1.5.1943».
Посмертно капитану Калинину было присвоено звание Героя Советского Союза.
Но все это было еще впереди. А сейчас он с группой своих орлов (только так и говорил о них: «Орлы!»), высадившись в Камыш-Буруне, тут же вступил в бой. Гитлеровцы, оправившись от неожиданности, пытались оказать сопротивление, но моряки смели их с причала, захватили плацдарм. Успех нужно было развивать, промедление в таком случае поистине смерти подобно. И пока радисты передавали свои первые донесения, Калинин с остальными бойцами двигался вперед. Все складывалось необыкновенно удачно — потерь почти не было, застигнутые врасплох немцы выбегали из домов в нижнем белье.
Получилось так, что небольшая группа приданных десантникам связистов, выполняя свою узкую, строго определенную задачу, превратилась вместе с тем в один из штурмовых отрядов.
...Вот мы слышим иной раз, что человеку для того, чтобы проявить себя, просто «не хватило обстоятельств», не выпало случая. Что, дескать, повернись жизнь немножко по-другому, и он бы показал себя. Калинин был из тех, кто не просто пользовался обстоятельствами, но и создавал их, не просто ждал случая, а искал его.
В этой метели на керченском берегу перед ним словно бы возник на какой-то миг сказочный конь удачи, и Калинин, не промедлив и секунды, вцепился ему в гриву, оказался верхом, ударил пятками в бока...

— Вперед! Главное — не дать им опомниться!

Представляя Д. С. Калинина к ордену, контр-адмирал Фролов и полковой комиссар Мартынов писали: «Высадившись на берег, задачу выполнил и, продвигаясь вперед с отрядом краснофлотцев, первым вступил в г. Керчь. Был первым комиссаром гарнизона освобожденного от фашистов города».
Здесь не случайно был помянут «сказочный конь удачи». Высадившись на крымском берегу 26 декабря 1941-го, моряки несколько дней и ночей вели беспрерывные бои, передавали информацию; действуя совершенно автономно, обзавелись лошадьми, тачанкой, трофейным оружием. Они стали моряками-кавалеристами, подобно героям своего детства — перепоясанным пулеметными лентами матросам времен гражданской войны. Где-то напоролись на фашистов, встречавших рождество, сами едва не были схвачены и спаслись только потому, что взяли немцев «на бога» решительностью, натиском, криком. С такой же отвагой действовали многие десантники.
Как известно, высадка в Керчи была лишь началом. Вслед за этим, на рассвете 29 декабря 1941 года, поддержанные огнем крейсеров и эсминцев, в Феодосии начали высаживаться главные силы десанта — части 44-й армии. Это был еще более неожиданный и сокрушительный удар. Зимняя гроза продолжалась.
Гитлеровцы побежали. В тыл им ударили керченские партизаны.
Руководитель подпольного партийного центра И. А. Козлов потом рассказывал:
«В одной из комнат я нашел моряка, осматривающего трофейное оружие.

— Вам чего папаша?

— Начальника ищу.

— Командира пока нет. Я заменяю. А вы по какому делу?

Я объяснился и представился.

— Очень приятно познакомиться,— Моряк встал, и одернув бушлат, крепко сжал мне руку.— Я — Калинин, комиссар десантной группы моряков.

Выяснилось, что никто из гражданских с ними не прибыл.

— В Керчь вошла только моя группа — восемнадцать человек,— с гордостью сказал Калинин.— Пятнадцать моряков и три красноармейца. Из Камыш-Буруна мы ждем десантные части.
Но тут надо раненых устроить, выпечку хлеба наладить. Хорошо, если бы вы сами за это взялись.
Так и решился наш выход из подполья».

Но еще до этого на пустынной после боя керченской улице старому подпольщику встретился всадник-моряк в бушлате и с автоматом за спиной.

— Вы кто будете, милый человек? — остановил его Козлов.

— Моряк из десанта.

— А куда немцы девались?

— Удрали, дедушка.

— Значит, город свободен, ходить можно?

— Свободен! Ходи, дедуля, куда хочешь. Город наш!..

Прошло два года, которые вместили в себя столь многое, и эти же места стали ареной новых ожесточеннейших боев. Враг разбит под Сталинградом и на Кавказе, отгремела великая Курская битва, наши войска на Днепре, но гитлеровцы все еще судорожно цепляются за Крым. И опять ночь, шторм, погрузка на корабли и бросок в клокочущую тьму навстречу смерти и бессмертию. Задача ставилась так: «В данный момент самое главное и важное — форсировать и преодолеть Керченский пролив...» Корабли взяли курс к небольшому рыбацкому поселку Эльтиген. Сейчас он в память о тех событиях называется Героевское.
Отправимся и мы туда.
Позади остался промышленный комплекс Аршинцево, асфальтированная дорога вывела нас в степь. По обе стороны расстилаются поля. Несколько неожиданными кажутся тишина, покой, пение жаворонка. Весной и в начале лета здесь много маков.
Справа от шоссе железная дорога. Навстречу может попасться эшелон с рудой, которую везут на аглофабрику.
Если выйти из машины и побродить по степи, то скоро наткнешься на следы окопов, а порывшись в земле, почти наверняка найдешь стреляные гильзы, осколки...
6 ноября 1943 года Совинформбюро сообщало:
«...Южнее города КЕРЧЬ наши десантные части овладели сильно укрепленным пунктом противника ЭЛЬТИГЕН...»
Но произошло это шестью днями ранее. Десант осуществлялся силами 318-й Новороссийской стрелковой дивизии полковника В. Ф. Гладкова, 335-го гвардейского стрелкового полка полковника П. И. Нестерова, 386-го отдельного Краснознаменного батальона морской пехоты капитана Н. А. Белякова и другими частями. Обеспечивали высадку катерники Черноморского флота.
«...Неоднократные контратаки против наших высадившихся частей были отбиты с большими для противника потерями...»
Слева — противотанковый ров. Над ним небольшая высотка с обелиском. Ее называют теперь «высотой Шумского»... Моряков было восемнадцать. Командовал ими лейтенант А. Шумский. Они пробились к этой высотке в первые же часы после высадки. Зарылись в землю и стояли насмерть. Все восемнадцать погибли, но не отступили ни на шаг.
...Эльтигенцы отражали в день по пятнадцать атак, бросались с гранатами под танки, сходились с фашистами грудь в грудь. Три километра на полтора — вот и весь десантный «пятачок». Простреливался насквозь. Отходить некуда — позади штормовое море.
Эльтиген был как нож в спину гитлеровцам. На фронте даже в период тяжелых боев случались минуты затишья, здесь же, на плацдарме, покоя не было никогда.
Вот еще несколько выдержек из сводок Совинформбюро:
6 ноября: «...десантные подразделения, заняв опорный пункт Эльтиген, отбили несколько ожесточенных контратак гитлеровцев и нанесли им большой урон. Все попытки противника оттеснить к проливу высадившиеся советские войска успеха не имели».
7 ноября: «Южнее гор. Керчь наши подразделения вели разведку и огневой бой с противником».
8 ноября: «...отбиты все контратаки противника...»
9 ноября: «Гитлеровцы, встреченные ружейно-пулеметным огнем, в беспорядке откатились, оставив на поле боя свыше 100 трупов».
Трудно представить себе, что полем боя было вот это мирное хлебное поле. Однако же было. И без малейшего преувеличения можно сказать: здесь каждая пядь земли полита кровью.
10 ноября: «Южнее гор. Керчь противник пытался препятствовать переправе наших войск через Керченский пролив...»
Неоценимой была помощь артиллеристов, которые били по неприятелю с того берега, летчиков, катерников. Однако двадцать километров зимнего штормового моря оказывались иногда непреодолимой преградой. Нет, не только из-за непогоды — из-за вражеского огня. И тогда десантникам приходилось полагаться лишь на себя. А их ряды катастрофически редели...
14 ноября: «...наши войска вели бои за расширение плацдармов...»
15 ноября: «Все контратаки противника отбиты с большими для него потерями...»
И так тридцать шесть дней и ночей!
Чтобы хоть отчасти оценить всю опасность и сложность высадки в Эльтигене, надо побывать на кромке берегового обрыва, осмотреть сохранившиеся доты и вражеские артиллерийские позиции. Катерам приходилось прорываться сквозь стену сплошного огня.
Внизу, у поселка, можно увидеть вытащенный из моря и восстановленный комсомольцами завода «Залив» десантный мотобот. Он стоит на пьедестале.
С этим мотоботом связана одна история.
Несколько лет назад осенью в Керчь приехал бывший военный моряк, а ныне шофер из Бугульмы Фуат Гимазутдинов.
Привело его желание побывать на месте боев, в которых участвовал. У каждого фронтовика есть такое место. Объяснить его выбор подчас совсем не просто. Это — как любовь. Ведь тот же Фуат Гимазутдинов воевал и под Сталинградом, а вот потянуло в Керчь.
Первым делом поехал на Эльтиген, где в ноябре 1943-го высаживал знаменитый десант, а в декабре совершил на своем катере-мотоботе № 17 — рейс, оказавшийся последним рейсом на плацдарм, уже покинутый десантниками. Большая часть уцелевших защитников «Огненной земли» пошла в бой — на прорыв к Керчи, но оставались раненые и надо было их спасать. За тем и послали катер.
Все рейсы на плацдарм были неимоверно трудны и сопровождались большими потерями, но этот выдался особенно жестоким. Язык не поворачивается назвать его успешным, хотя задание, выполнили и вернулись на базу.
Фуат Габдулхакович — человек немногословный. Доброжелателен, готов ответить на любой вопрос и высказать собственное суждение, но «растекаться мыслию» не любит. Вот что в итого я узнал из его рассказов.
В тот последний декабрьский рейс их катер приблизился к Эльтигену глубокой ночью. Еще на подходе заметили две стоявшие на якорях немецкие БДБ — быстроходные десантные баржи. Пусть не введет кого-либо в заблуждение это слово «баржа»—что-то, дескать, неуклюжее и неповоротливое. БДБ — цельнометаллические, с бронированной рубкой, хорошо вооруженные и обладавшие хорошей скоростью — были грозным противником для маленького мотобота.
Однако баржи ничем себя не проявляли — то ли затаились, То ли в самом деле не заметили, и командир катера лейтенант Хорошев (сам Гимазутдинов был мотористом) решил двигаться дальше. Подошли к берегу. Начали поднимать на борт раненых. Они, кто мог, бросились навстречу катеру прямо в воду...
И тут началось. Незамеченными сюда пробраться было невозможно, их, конечно же, засекли, но подпускали ближе, выжидали. Вспыхнули прожектора, взяли в перекрестье своих лучей, вцепились мертвой хваткой... На мотобот обрушился ураганный огонь с берега. Вода вокруг бурлила от разрывов. А моряки продолжали принимать раненых. Наконец загрузились до предела. Надо уходить, а катер сел на мель — здесь, у эльтигенского берега, повсюду мели. Матросы из команды попрыгали за борт в ледяную воду (декабрь!) и стали толкать катер, как застрявший в грязи грузовик. Снялись все-таки с мели, начали уходить от берега, и тогда заговорили своими пушками затаившиеся до поры БДБ.
Убит один матрос, второй, ранен в руку, но остался за штурвалом командир. А уже светает. Конец, судя по всему, пришел мотоботу № 17 и его команде и тем раненым десантникам, которые поверили было уже в свое спасение...
И тут от разрыва вражеского снаряда загорелась на корме дымовая шашка. В дыму противник то ли потерял из виду катерок, то ли решил, что с ним действительно покончено, но обстрел прекратился. А осевший едва ли не вровень с бортами мотобот помаленьку тянул под прикрытием дымовой завесы через Керченский пролив.
Однако выгорела шашка, и почти совсем рассвело. Когда рассеялся дым, немцы, увидев, что катер жив и уходит от них, совсем озверели — усилили огонь до предела. И опять подумалось: конец. Но в это время над проливом показался самолет. То был «кукурузник», маленький, легкий ПО-2 — на таких летали девушки из прославленного гвардейского женского полка ночных бомбардировщиков. Вместе с катерниками, артиллеристами, штурмовиками, истребителями они поддерживали эльтигенцев: бомбили противника, сбрасывали десантникам продовольствие, боеприпасы и медикаменты. Говорят, именно они окрестили плацдарм на Эльтигене «Огненной землей». Отнюдь, кстати говоря, не из склонности к романтическим, громким словам. Земля внизу действительно была охвачена огнем, пылала, горела.
Сейчас уже, пожалуй, не установить, кто именно из этих удивительных девушек был в воздухе тот раз, но, заметив в проливе одинокий мотобот, который расклевывают, добивают враги, летчицы, как орлицы, бросились на помощь своим ребятам. Кружа над противником, бросая бомбы, они отвлекли и внимание, и главное, огонь на себя. И в этом было для катера спасение.
Когда ошвартовались у своего причала, отправили в госпиталь раненых, а убитых похоронили здесь же, неподалеку, осмотрели кораблик — он весь был в дырках от осколков и прямых попаданий.
Вот такая история связывает Фуата Гимазутдинова с Эльтигеном. Он видел эту землю восемнадцатилетним парнем, воевал за нее, но никогда не был на этом берегу. И спустя почти сорок лет приехал уже пожилым человеком, чтобы просто постоять и помолчать на золотисто-песчаном эльтигенском пляже, глянуть на пролив, как бы проследить свой тогдашний, сорокалетней давности путь.
На какую-либо встречу не рассчитывал. Прошелся по городу, поднялся на гору Митридат и поспешил в Эльтиген.
За широкой спиной обрыва спрятался, а кое-где карабкается своими домиками наверх поселок. Автобус скатился вниз, почти к самому морю. Когда Гимазутдинов вышел из машины, первое, что он увидел, был его катер.
Это было настолько неожиданно, что даже оторопь взяла. До мелочей знакомый мотобот стал памятником, был поднят на пьедестал, но, как прежде, отчаянно грозил врагам тоненьким жалом своей пушки.
Уж не ошибся ли Фуат? Однако ошибиться было невозможно. Целых три труднейших, но и прекраснейших, может быть, года своей жизни провел он на этом кораблике длиною в тринадцать и шириною в два с половиною метра, знал каждую вмятину на нем, по звуку мог отличить работу его двигателя от десятка других. Это, конечно же, был его мотобот, опустевший, недвижный, молчаливый, но зато вознесенный на века над берегом и над морем.
Гимазутдинов почувствовал, что плачет. Вот когда он пожалел, что стоит здесь один, что рядом нет никого из ребят. Но уцелел ли хоть кто-нибудь из них? Доискиваться, допытываться не стал — слишком велико было потрясение. Тут же уехал. Написал, правда, письмо в городскую газету «Керченский рабочий», чтобы люди знали, что за катер-памятник стоит на эльтигенском берегу.
А кое-кто из ребят уцелел. И один даже жил здесь, в Керчи. Дмитрий Федотович Краснов, сцепщик вагонов на железнодорожной паромной переправе, прочитав письмо в газете, вскинулся, заспешил, побежал узнавать адрес Фуата Гимазутдинова — Феди, как он его называл. Служил Краснов, правда, на другом мотоботе — № 18, но кораблики эти были как близнецы и входили в один и тот же 13-й отдельный дивизион катеров-тральщиков, удостоенный за освобождение города почетного наименования — «Керченский».
Гимазутдинов и Краснов встретились несколько месяцев спустя в День Победы. То была трогательная и прекрасная встреча.
Вот такая история о памятнике, который вы увидите...
Чуть дальше находится бывший госпиталь эльтигенцев. Он тоже был восстановлен, приведен в порядок ребятами с завода «Залив». А наверху, на береговом обрыве, высится величественное сооружение — памятник героям «Огненной земли». Он напоминает наполненный ветром парус.
Финал Эльтигенской операции был необыкновенным. Нет, она не завершилась победой. Час освобождения Керчи еще не настал. Однако десантники оттянули на себя крупные силы противника — в тот момент это было чрезвычайно важно. И врагу не удалось сбросить их в море. В ночь на 7 декабря они бесшумно оставили окопы и, перегруппировавшись в отряды, двинулись на прорыв. Их было по одним сведениям около тысячи шестисот, по другим около тысячи восьмисот человек. Страшная ночь. Прорыв вражеской передовой, а потом двадцатикилометровый бросок по голой холмистой степи, через топи Чурбашского озера. К рассвету вышли на южную окраину Керчи...
Сегодня вы сами проделали этот путь и, видимо, можете представить, каким был тот ночной марш.
Чудо! Они оказались в центре вражеской обороны, а немцы на первых порах даже не подозревали об этом. На прорыв эльтингенцев вел командир 318-й Новороссийской стрелковой дивизии полковник В. Ф. Гладков. Теперь он отдал приказ на штурм. Внезапный удар с тыла был ошеломляющим, у гитлеровцев началась паника. Утро десантники встретили на вершине горы Митридат.
Здесь я позволю себе отступление. Вернемся еще раз и уже знакомый нам центр города, в район, примыкающий со стороны пролива к горе Митридат. Еще несколько дней эльтигенцы в полном окружении сражались там. Их прорыв с тыла в самую глубину вражеской обороны оказался успешным, и армейское командование предприняло попытку развить этот успех.
В то время северо-восточнее Керчи уже захватили плацдарм и прочно обосновались на нем основные наши силы. Они-то и должны были помочь эльтигенцам. Срочно создали новую десантную группу в составе 305-го батальона морской пехоты и 3-й батареи отдельного артдивизиона 83-й Краснознаменной Новороссийской отдельной морской стрелковой бригады. А сутки спустя, в ночь на 9 декабря, здесь высадился и 144-й батальон из той же бригады.
Эта бригада не раз отличилась в боях и под Керчью, и под Новороссийском, и на Таманском полуострове. Накануне Эльтигенского десанта она отбила у гитлеровцев чрезвычайно важную Среднюю косу, которая лежит как бы поперек Керченского пролива. И вот — новое задание. О развернувшихся затем драматических событиях рассказывает в письме автору этого путеводителя бывший артиллерист, командир огневого взвода, лейтенант А. Н. Кириллов:
«Морские пехотинцы погрузились на тендеры, а артиллеристы — на бронекатера. Планировалось высадить десант на причалы, занятые эльтигенцами, но получилось не совсем так. Тендерам удалось проскочить к берегу незамеченными, а бронекатера были обнаружены прожекторами и обстреляны вражеской артиллерией.
Нам пришлось высаживаться без причалов. Пушки и ящики со снарядами бросали в море и сами прыгали следом. Так мы оказались вдали от нашей пехоты, в районе улицы Набережной. Мы высадились как раз напротив дома номер один. Я находился с орудием, где командиром был старшина первой статьи Петр Шишлов. Разведчики проверили: этот дом еще не занят немцами. Мы заняли в нем оборону. Разведчики прошли проверить соседний дом номер тринадцать, который выходит на улицу Айвазовского,— тоже свободен. А в противоположном доме номер двадцать два — немецкие автоматчики. Мы заняли оборону своего трехэтажного дома, и вскоре к нам присоединились бойцы с противотанковыми ружьями — они облюбовали дот, который был пристроен к углу нашего дома.
Пушку закатили в дом. Создали видимость, будто нас здесь много (на самом деле было всего двенадцать человек) — на каждом этаже находилось по три человека, которые маневрировали по этажу и вели огонь из автоматов; единственный ручной пулемет перемещали с этажа на этаж. Другие орудия нашей батареи действовали примерно таким же образом.
...Бои шли в прибрежных кварталах. Противник превосходил нас силами, бросал в бой танки, использовал артиллерию и минометы.
На второй день немцы стали наседать еще больше, бой разгорелся с полным ожесточением. Наша пехота попросила открыть огонь по району, где противник накапливался перед атакой. Мы сделали все, что нужно, гитлеровцы были рассеяны, и атака не состоялась.
Третий день. Накал боя нарастает, немцы вводят свежие силы. У нас боеприпасы кончились, снарядов для пушек совсем мало: о продовольствии и говорить не приходится — трое суток но ели. И не спали.
Во второй половине дня в стену третьего этажа нашего дома попал немецкий снаряд большого калибра. К нашему счастью, он не разорвался, только пробил кирпичную стену и, вылетев через комнату на лестничную площадку, с грохотом скатился на первый этаж. Я приказал пушку выкатить из дома и установить на углу.
Пришел начальник политотдела нашей бригады майор Александров с двумя автоматчиками. Предупредил, что немецкие танки активизировались и вся надежда на нас, артиллеристов, других средств борьбы с танками нет: гранаты у пехоты кончились, а противотанковые ружья уничтожены во время бомбежки.

— Учтите,— говорит,— если пропустите хоть один танк, все мы пропали.

Я сказал, что танки не пройдут, а если пройдут, то считайте, что они прошли через наши трупы.
И вот под вечер прибежал пехотинец: по улице Айвазовского в нашем направлении идут четыре танка с десантом автоматчиков. Через некоторое время послышался лязг гусениц. Но мы уже были готовы — орудие заряжено, ждем.
Па перекрестке улицы Айвазовского и 2-го Морского переулка у разбитого дота показался головной танк с автоматчиками на броне. Пушка открыла огонь. Командир нашего орудия Петр Шишлов был опытным человеком, наводчик сержант Василий Сухов был спокойный, выдержанный сибиряк. Пока танк развернул башню, наша пушка успела в него всадить три снаряда, которые перебили гусеницы и заклинили башню.
Почти одновременно с нами отбивало танковую атаку орудие лейтенанта Мерзлихина.
Беда артиллеристов заключалась в том, что у нас не было бронебойных и зажигательных снарядов — стреляли по танкам обычными осколочно-фугасными...
Пришел майор Александров. Объявил благодарность и сообщил о радиограмме командующего Отдельной Приморской армией генерала И. Е. Петрова, в которой он просил десантников продержаться до ночи, когда за нами придут катера.
С наступлением темноты немцы нас прижали к бухте, бои шли в последнем квартале... Время приближалось к полуночи, а катеров все нет. Гитлеровцы начали усиленно обстреливать берег. У нас было трое убитых, а я получил контузию. Тогда было принято решение начать эвакуацию на подручных средствах. Я разведчиком краснофлотцем Федором Казачком поплыл на плоту, используя вместо весел доски. Гребли вдвоем, и все казалось — не можем оторваться от берега. Бухта напоминала котел, в котором вода кипела от разрывов снарядов.
Около двух часов ночи в проливе появились силуэты катеров — это были наши. Утром 11 декабря катера с десантниками, которым было суждено уцелеть и вырваться из этого пекла живыми, благополучно прибыли к причалам поселка Опасный...»

Я привел рассказ ветерана (за время войны он участвовал в общей сложности в 14 десантных операциях), потому что он показывает всю ожесточенность, всю напряженность и сложность боев за Керчь и потому еще, что вам нетрудно будет побывать на этих улочках, у домов, о которых идет речь.
Шестьдесят один участник Эльтигенского десанта удостоен звания Героя Советского Союза.
Остается добавить, что после переформирования и пополнения на Кубани 318-я дивизия вернулась в Крым — на плацдарм северо-восточнее Керчи.
Сегодня Эльтиген — Героевское — милый и тихий зеленый уголок. Он становится курортным и пляжным пригородом Керчи. На несколько километров протянулась полоса золотистого песка. Море кажется ласковым и добрым. Обманчивая доброта. Стоит разгуляться ветру, и оно опять грохочет, как встарь, в те суровые дни, когда здесь шла небывалая битва...

АДЖИМУШКАЙ. ЦАРСКИЙ КУРГАН

Удивительные перемены происходят иногда со словами. Слово вдруг как бы перерастает свои рамки: звучавшее иной раз непривычно, оно становится знакомо всем, входит в народную память с определенным смыслом и на века. «Канны», «Куликово поле», «Бородино», «Цусима», «Верден», «Перекоп» — это ведь для нас не просто географические названия.
Но особенно много примеров такого рода дает минувшая война: «Ковентри», «Лидице», «Освенцим», «Хиросима», «Хатынь», «Сталинград», «Севастополь»... В этом ряду слов-памятников по праву стоит Аджимушкай — символ воинского братства, верности долгу и несгибаемого мужества.
«Аджимушкай» переводят (не знаю, насколько это точно) как «серый камень». Притулился этот населенный пункт, слившийся теперь с Керчью, у старинных каменоломен — их немало на Керченском полуострове, в свое время добыча строительного камня была важным промыслом. Каменоломни называли когда-то «скалами», и работавших в них людей — «скалянами». Были семьи, где эта нелегкая профессия передавалось из поколения в поколение.
Добыча камня здесь ведется давно, и образовавшиеся в результате этого катакомбы тянутся на много километров. Различают Большие и Малые Аджимушкайские каменоломни, которые не сообщаются между собой. Есть и другие подземные выработки. В конце 1981 года мне посчастливилось посетить в Аджимушкае каменоломни, в которых я раньше не бывал. Экскурсия получилась вынужденно короткой, но чрезвычайно интересной. Нас было трое, все литераторы: живущие в Керчи В. Маковецкий и В. Отрошко и автор этих строк. Мои гостеприимные хозяева уже не раз бывали здесь, а Василий Маковецкий сделал в этих каменоломнях интересные наблюдения, обнаружил на стенах рисунки, надписи не только военной поры, но и дореволюционного времени, и рассказал о них в журнале «Вокруг света».
Упоминаю об этом, чтобы показать: знаем мы об Аджимушкайских подземельях, с одной стороны, довольно много, а с другой — все еще недостаточно. Исследовательские работы, раскопки, поиски продолжаются. Возможны и находки, и открытия. Историков интересуют главным образом документы, относящиеся к героической обороне подземной крепости в 1942 году. Однако немалую и своеобразную роль в жизни города каменоломни играли и до этого. Они были местом рабочих сходок, нелегальных собраний (совсем рядом находились корпуса металлургического завода), а весной 1919-го стали базой красных партизан. Мы уже говорили о вооруженном выступлении керчан против белогвардейцев 23 мая 1919 года. Так вот, началось оно в Аджимушкае.
И в 1941 году, когда стало ясно, что фашистской оккупации Керченского полуострова не избежать, Аджимушкайские каменоломни были избраны местом базирования партизанского отряда. К счастью, в тот раз нашим бойцам недолго пришлось скрываться под землей — уже через полтора месяца началась Керченско-Феодосийская десантная операция. Когда после высадки советских десантов гитлеровцы начали отступать, партизаны ударили по ним с тыла.
Каждый из этих эпизодов сам по себе и весом и значителен, но в рассказе об Аджимушкае все они оказываются лишь предысторией...
Новый, 1942 год Керчь встретила свободной. Немцев прогнали за Феодосию. Настроение было ликующим. Уже виделось полное освобождение Крыма от гитлеровцев. Затем фронт стабилизировался на Ак-Монайском перешейке. На четыре с лишним месяца Керчь стала прифронтовым городом. Здесь сосредоточивались штабы, склады, госпитали, тыловые службы. В тех условиях, когда противник господствовал в воздухе, многие из них находили укрытие в мощных подземельях Аджимушкая.
8 мая 1942 года после ожесточеннейшей бомбежки и артиллерийского обстрела немцы прорвали фронт, а 14-го подошли к Керчи. Наши части под прикрытием арьергардных отрядов отходили к местам переправы через пролив.
Немцы бомбили, обстреливали город и окрестные села. Горели дома. Население целыми семьями — женщины, старики, дети — со скарбом на плечах спешило укрыться в Аджимушкайских каменоломнях. В грохочущем аду, каким были в то время Керчь и Керченский пролив, эти подземелья казались несчастным людям единственным безопасным местом: там царил относительный порядок, стояли часовые, горел электрический свет... Человек оказывался в штольне, пробегал по инерции еще несколько десятков шагов и наконец вздыхал с облегчением: ни воя бомб, ни разрывов снарядов — покой и тишина.
В ночь на 14 мая приказом командующего Крымским фронтом был создан отряд из резерва командно-политического состава и 1-го фронтового запасного стрелкового полка. Возглавил его начальник отдела боевой подготовки фронта полковник П. М. Ягунов. К отряду присоединялись остатки других частей. Отход и эвакуация были ему разрешены командующим только по особому приказу.
Сейчас трудно сказать, сколько гражданского населения, сколько больных и раненых, сколько не переправившихся через пролив бойцов оказалось в каменоломнях.
Называют разные цифры — от десяти до пятнадцати тысяч человек.
Отряд полковника Ягунова до последнего сдерживал врага на подступах к катакомбам. Приказа об эвакуации не получили. Ушли под землю. Однако оружия наши бойцы не сложили. Когда враг пытался сунуться в каменоломни, его встретили огнем.
Солнце, свежий степной ветер — это осталось там, за пределами катакомб. А здесь — вечный мрак, голод, жажда. В каменоломнях не оказалось воды, колодцы находились снаружи. По ночам за водой отправлялись вооруженные экспедиции. За воду платили кровью. 20 мая было убито четверо и ранено трое бойцов. Цена нескольких ведер воды. Только два с половиной месяца спустя удалось пробить под землей свой колодец. Это тоже стоило немало-жизней.
Обманом, угрозами, фальшивыми посулами — любыми средствами пытались гитлеровцы заставить аджимушкайцев сдаться. Вылазки, бесстрашные атаки, ночные налеты продолжались. И тогда 21 мая...
Вот что писали об этом сами немцы:
«Секретно. О советском движении сопротивления в каменоломнях Аджимушкая (Крым)... 21.5.1942 года немецким караульным подразделением была предпринята атака с дымовыми бомбами...»
Фашисты применили газы.
Самая страшная газовая атака была 24 мая. Во время нее погибло несколько тысяч человек.
Командование подземного гарнизона решило, что гражданское население должно покинуть каменоломни. Оставшиеся в катакомбах бойцы были разбиты на батальоны, оборудовали газоубежища. Каждый батальон получил свой участок обороны. Командовал гарнизоном полковник П. М. Ягунов. Комиссаром стал старший батальонный комиссар И. П. Парахин.
Шли недели, месяцы, закончилось лето, и настала осень. Фронт откатился к Сталинграду и Новороссийску, а бойцы подземного гарнизона продолжали свою неравную борьбу. Они называли себя полком обороны Аджимушкайских каменоломен, видели в своем полку боевую единицу, реальную угрозу для противника.
Изолированно от гарнизона Больших каменоломен, но с такою же отвагой сражались бойцы в Малых Аджимушкайских каменоломнях. Ими руководили старший лейтенант М. Г. Поважный и батальонный комиссар М. Н. Карпекин.
Не стало продовольствия, кончились боеприпасы...
Убедившись в малой эффективности газовых атак (аджимушкайцы оборудовали простейшие газоубежища), фашисты прибегли к новой тактике: били шурфы, закладывали в них по нескольку авиационных бомб и взрывами. Это вызывало страшные обвалы под землей. Таких взрывов было множество. Мне довелось видеть Аджимушкай сверху, с самолета. Поверхность земли напоминает лунный ландшафт, весь испещренный кратерами...
А борьба продолжалась!
В самом начале обороны на военном совете обсуждалась возможность создать ударную группу, чтобы с боем прорваться к проливу. Но как быть с ранеными и больными? Облик фашистов был всем известен. Павел Максимович Ягунов сказал: «Не можем мы бросить на произвол судьбы раненых товарищей. Оставить их здесь — значит обречь на верную гибель. Мы обязаны превратить каменоломни в настоящую крепость. Будем активно обороняться, пока не вернутся наши...» Все согласились с ним.
Погиб Ягунов, командование принял подполковник Г. М. Бурмин, а вылазки, разведывательные операции продолжались. И так сто семьдесят дней. Когда 31 октября 1942 года фашисты предприняли последний штурм, под землей оставалась в живых только горстка больных, обессилевших людей, но и они встретили врага огнем.
Обо всем этом вы узнаете, побывав в Аджимушкае.. Оказавшись здесь, начинаешь ощущать саму атмосферу подвига. Увиденное тут — выдолбленный в скале колодец, закопченные светильниками стены, завалы от взрывов бомб, подземные братские могилы, где лежит прах сотен и тысяч людей,— потрясает.
Подземелье всегда невольно связывается с тайной. Здесь же, где разыгралась одна из самых драматических историй минувшей великой войны, тайн особенно много. Ну, вот такая, например. Сами гитлеровцы в донесении своему командованию сообщали, что бойцы Аджимушкая поддерживали связь с группой керченских подпольщиков, которые будто бы располагали даже рацией. Впоследствии участники этой группы — видную роль в ней играла некая учительница, осуществлявшая непосредственные контакты с аджимушкайцами,— были казнены. Кто эти люди? Пока неизвестно. В последнее время в связи с этой патриотической группой называют имя керченской учительницы Елены Юниной, расстрелянной фашистами...
К тому, что уже сказано, хочется добавить еще вот что. После гибели подземного гарнизона каменоломни опустели ненадолго. В 1943 году здесь обосновался и начал бои с противником новый партизанский отряд.
В живых остались очень немногие из аджимушкайцев. Они пережили плен, гестаповские пытки, лагеря смерти. Но и там эти люди вели себя как герои. Показательна судьба майора А. И. Пирогова. Во время одной из разведывательных операций он был ранен и попал в плен.. Пытался бежать, но был схвачен и отправлен сперва в лагерь смерти Заксенхаузен, а потом в еще более страшный лагерь — Маутхаузен. Здесь стал одним из руководителей подпольной интернациональной организации, которая возглавила вооруженное восстание узников...
Случилось так, что один из моих приездов в Керчь, совпал со стопятидесятилетием местного историко-археологического музея. Это стало знаменательным событием для всех керчан. Вместе с историками, археологами собрались моряки, рыбаки, корабелы, было много ветеранов-героев Керченско-Феодосийского, Эльтигенского десантов, катерники, морская пехота... Приехало и несколько аджимушкайцев. Наряду с учеными речами, вслед за докладами и сообщениями о новых открытиях, звучали просто взволнованные и добрые слова.
Непременными участниками заседаний были Герой Советского Союза бывший командир прославленного 386-го отдельного Краснознаменного батальона морской пехоты Николай Беляков, Борис Гормогенов, старшина тендера — небольшого, водоизмещением всего в 11 тонн суденышка, каких теперь и не увидишь нигде, разве что на музейных фотоснимках... Зачитывались приветственные адреса, телеграммы.
После заседаний и докладов мы ходили и ездили по городу. Побывали, естественно, в Аджимушкайских каменоломнях. Каждый из нас уже бывал здесь, но можно-ли, оказавшись в Керчи, не поклониться памяти аджимушкайцев!
Спустились в катакомбы, прошли обычным экскурсионным маршрутом, положили свои цветы рядом с множеством других букетов, которые ежедневно оставляют приезжие со всех концов страны. Погасив фонарики, почтили минутным молчанием память погибших героев. Помнится, кто-то из ветеранов-десантников, когда двинулись дальше, сказал:

— У нас на плацдарме было тяжело, но здесь...— И только махнул рукой.

Да, то, что было здесь, ни с чем не сравнимо.
Как уже принято, побывав в каменоломнях, мы направились к Царскому кургану. Об этом памятнике старины, имеющем мировую известность, можно рассказывать бесконечно долго. Курганы называют иногда пирамидами наших степей. В керченских курганах находили редчайшие художественные сокровища огромной ценности, но этот, когда в него проникли, был пуст, по-видимому, его ограбили еще в древности. Однако большую ценность представляет само сооружение, возникшее в IV веке до нашей эры, по всей вероятности, как усыпальница одного из царей Боспора периода расцвета этого государства.
Каменный коридор-дромос со стрельчатым сводом, квадратная в плане погребальная камера, сложенная из хорошо отесанных известняковых блоков с таким же, как и у дромоса, перекрытием, поражают продуманным изяществом конструкции, высоким мастерством строителей. А ведь всему этому около двух с половиной тысяч лет!
Вновь обращаемся к известному нашим читателям специалисту — Юрию Сергеевичу Воронину:

— В чем, по вашему мнению, секрет такого необычайного изящества и в то же время монументальности этой древней постройки?

— Царский курган — бесспорно, один из шедевров античного зодчества. Здесь блестяще использован известный прием эллинской классики — так называемых аномалий. Эффект сильнейшего эмоционального воздействия достигается посредством сознательного, тонко рассчитанного отклонения от геометрических регулярных форм. Чтобы понять это, достаточно глянуть на дромос извне, а затем — изнутри, из глубины гробницы.

Находится курган рядом с каменоломнями. Он возвышается над местностью и поначалу служил аджимушкайцам наблюдательным пунктом. Здесь тоже шли бои, рвались снаряды...
Много, очень много можно рассказать о Царском кургане. Наш гид, сотрудник музея С. М. Щербак, который привел нас сюда, не стал этого делать. Просто напомнил размеры кургана и то, что открыл его в 1837 году археолог А. Б. Ашик. После этого смотрительница кургана Мария Андреевна Кацика пригласила нас к себе в дом.
Надо сказать, что Мария Андреевна — наследственная, так сказать, хранительница Царского кургана. Здесь работали еще ее деды-прадеды, начиная с 60-х годов прошлого века. Сама она приняла эстафету от родителей.
И вот мы в ее доме. Разделись, присели за стол — все-таки сегодня праздник, отмечается полуторавековой юбилей музея. И тут все увидели, что рядом с Героем Советского Союза Николаем Александровичем Беляковым сидит еще один человек с Золотой Звездой. Наш гид С. М. Щербак сказал, обращаясь к нему:

— Михаил Владимирович, представьтесь, пожалуйста.

Высокий, красивый человек встал и сказал:

— Фамилия моя — Ашик. Я правнук Антона Балтазаровича Ашика, который открыл и раскопал этот Царский курган...

Что тут поднялось! Бывает же такое...
Оказалось, что потомок археолога Ашика воевал в составе 83-й бригады морской пехоты. Правда, звание Героя Советского Союза Михаил Владимирович получил на Дунае за участие в одном из десантов, но сама-то 83-я морбригада не раз, как мы знаем, отличалась и здесь в Керчи!
Особенно обрадовалась встрече и неожиданному знакомству, даже прослезилась наша хозяйка, хранительница кургана Мария Андреевна. Они с Ашиком обнялись, и это как бы замкнуло связь времен.
Что еще добавить к сказанному? Я бы советовал не комкать этот день, посвятить его целиком Аджимушкаю и его окрестностям. Приехать сюда можно автобусом №4, который ходит от автостанции. А дальше — пешком, пешком...
Соберите собственную группу или попросите присоединить вас к одной из экскурсий для осмотра катакомб — это обязательно нужно делать в сопровождении работника музея. А потом вам, собственно, никто и не нужен. Побродите по окрестностям, не поленитесь. Осмотрите наружи огромные воронки, образовавшиеся от взрыва гитлеровцами бомб. Кое-где вы наткнетесь на отверстия, которые фашисты закачивали под землю дым и ядовитый газ. Вы увидите колодец со сладкой, как говорят здесь, водой. Дело в том, что вода почти повсюду на Керченском полуострове сильно минерализована, солоновата, а в этом колодце она отличается и прохладой и хорошим вкусом. Какие бои шли у этого колодца в мае — июне 1942-го, пока аджимушкайцы не смогли обеспечить себя собственной водой!..
Вдали на взгорочке вы увидите обелиск несколько странной формы — пройдите к нему. Он стоит уже на территории Малых каменоломен.
Повсюду будут попадаться мрачные и загадочные выходы из катакомб. Одни из них были сделаны специально для доставки на поверхность добытого камня, другие появились позже, после взрывов и обвалов. Единственное, но непременное требование: не поддайтесь искушению заняться обследованием этих ходов-выходов. Это категорически запрещено.
Вам откроется диковатая, несмотря на близость человеческого жилья, и непривычная, но по-своему живописная местность. А тут еще жаворонок звенит над головой, чистое небо, запах полыни, прелесть степного разнотравья... Как-то не верится, что все это было опутано колючей проволокой, заминировано, взято на мушку. А ведь было, было. По ночам, как привидения, как тени, как существа из некоего потустороннего мира, бесшумно возникали фигуры, и лопалась тишина, ожесточенно били пулеметы, с шипением взлетали ракеты — вспыхивал бой.
Пролив отсюда, если брать по прямой, находится недалеко, и временами даже на противоположном, кавказском его берегу отчетливо слышали отзвуки этих боев. Каково было их слышать! Но каково было тем, кто на протяжении почти полугода вел эти бои!
В мае 1982 года к сорокалетию начала героической обороны Аджимушкая здесь был открыт величественный мемориал. Радушно встречала Керчь ветеранов — бывших, бойцов подземного гарнизона.

НА ПАРОМНОЙ ПЕРЕПРАВЕ

Откровенно говоря, перед тем, как предложить следующий маршрут, я пребываю в некотором затруднении: реализовать его можно разными способами — какой выбрать?
Мы собираемся на северо-восток от Керчи — к паромной переправе и даже за паромную переправу. Туда ведет от автостанции новая отличная дорога, но мне больше по душе старая, идущая все время вдоль побережья...
Вы можете обратиться в экскурсионное бюро, и оно среди множества своих маршрутов предложит вам и такой: «По местам боев северо-восточнее Керчи». А что если и в самом деле с этого начать, а потом разбить весь путь на куски и каждому посвятить отдельную прогулку? Такие прогулки могут быть комбинированными—частью на рейсовом автобусе, частью пешком. Пожалуй, это лучший вариант. А под конец сделайте вот что: в один из дней садитесь на катер местной линии Керчь — порт Кавказ и осмотрите это побережье с моря...
СРЗ — судоремонтный завод. Причалы. Плавучий док, на котором словно на пьедестале вознесено над водою судно. А впритык к заводу, так что трудно провести границу, торговый порт.
Морская торговля сыграла огромную роль в многовековой истории города. Древний Пантикапей и возник ведь как торговая фактория мореплавателей-греков... Однако точно так же, как мы не отождествляем современную Керчь, с ее предшественниками — теми городами, что существовали на берегу этой бухты, нельзя и нынешний порт впрямую связывать с упоминаемой античными авторами гаванью. Торговый керченский порт ведет свое летосчисление с 1821 года, когда был издан специальный указ о его учреждении. По теперешним масштабам он не потрясает размерами, но частокол кранов на причалах густ, из года в год растут перевозки. Порт подтверждает и в наши дни репутацию Керчи как города торгового: через него идет все возрастающий поток наших грузов, в частности, для стран Средиземноморья.
Здесь же впадает в бухту речушка, которая называлась то Пантикапа, то Мелек-Чесме (нынешнее ее название — Приморская).
А рядом линия фронта. Бывшая, конечно, линия...
Здесь, прямо в Керченском порту, который находился в руках немцев, в январе 1944 года тоже высаживался десант. Сражения шли на этих вот причалах, где сейчас ворочают длинными шеями краны, на этом берегу, где мы стоим.
Первыми шли бойцы 393-го прославленного батальона морской пехоты — куниковского батальона. Под командованием майора Цезаря Куникова они в свое время захватили плацдарм под Новороссийском, ставший легендарной «Малой землей». Куниковцы высаживались левее Защитного мола (здесь каждый мол, каждый причал имеет свое имя), а между Защитным и Широким молами штурмовал ощетинившийся огнем берег 369-й отдельный Краснознаменный батальон морской пехоты. Пройдет немного времени, и за бои по освобождению города он будет удостоен почетного наименования — «Керченский».
Памятники, обелиски, названия улиц — все напоминает о боях. Линия фронта то там, то здесь рвала Керчь на части. Жестокие сражения разыгрывались и на территории поселка Войково.
Мы еще говорим по привычке — «поселок», а по существу это большой городской район, центром которого стал завод имени Войкова. Керчанин Петр Войков — революционер, дипломат, погибший в 1927 году в Польше. По привычке же этот завод называют металлургическим, хотя ни домен, ни мартенов, ни прокатных станов на нем давно уже нет. Зато появился огромный, оборудованный по последнему слову техники цех эмалированной посуды — один из крупнейших в стране.
А вдоль берега извилистой цепочкой протянулись рыбачьи поселки. Кое-где они почти слились, соединились, но мостами еще сохранили свою обособленность и своеобразный колорит.
Берег живописен, и опять-таки эта живописность неповторимо керченская. В ней нет яркости южных красок и буйства зелени, будто краски выцвели под солнцем. Все приглушено, сдержанно и даже сурово.
Скалистые мысы и прибрежные камни, на которых закипает, пенится волна.
Четкие геометрические фигуры ставных неводов.
Небольшие причалы для сейнеров и баркасов — временами пустынные, а то вдруг шумные от многолюдства, криков чаек и рокота моторов.
И сами суденышки — пропахшие рыбой, далеко не щегольские, даже замызганные и все же прекрасные.
Золотистый или крупитчато-белый песок — после каждого шторма он оказывается забросанным водорослями, которые долго еще источают удивительный аромат.
Перевернутые, вытащенные повыше, подальше от прибоя лодки — у них свой запах смолы и пеньки.
Расстеленные на песке для ремонта, кажущиеся легкими, почти невесомыми сети — они так тяжелы, так неподатливы в воде, да еще во время шторма. Деды и женщины, которые с ловкой, уверенной в себе неторопливостью колдуют над этими сетями.
Мальчишки, с визгом гоняющие мяч.
Пирамиды из пустых новеньких бочек ждут начала путины, когда эти бочки будут набиты хамсой.
Горы соли — для той же хамсы.
Приземистые, повернутые торцом к морю — «носом на волну» — постройки...
На все это можно смотреть часами. Нигде это так не откроется, как на керченском берегу.
В Керчи можно найти иллюстрации к самым разным периодам истории — такой это город. О греках мы уже говорили. После них были римляне, византийцы — их следов тоже немало. С IX века в летописях, житиях, ученых записках город все чаще упоминается в связи с Русью. Само название одного из молов — Генуэзского — говорит о появившихся спустя несколько веков «господах из Генуи». В то время Керчь была отодвинута в тень ее соседкой, переживавшей расцвет Феодосией — Кафой. Но пал Константинополь, рухнула Византийская империя, и хозяевами становятся турки. Это длилось три века, и памятник тех времен — турецкая крепость Еникале на берегу Керченского пролива.
Всякий раз, когда есть возможность, я стараюсь хотя бы просто постоять у этих все еще внушительных стен. Вы же наверняка захотите осмотреть руины старой крепости и правильно сделаете. По иронии судьбы ее название — Еникале — переводится как «новая крепость»...
Здесь одно из самых узких, если не самое узкое место пролива. И самое мелководное. И, может быть, самое опасное. Тут тебе и отмели и печально знаменитые Церковные банки. Да что говорить, даже селение неподалеку так и называется — Опасное. Крупнотоннажные суда плавают специально прорытым и обставленным навигационными знаками каналом.
На старинном керченском городском гербе были изображены сказочное крылатое чудовище грифон и ключ. Грифон (туловище льва и орлиные голова, крылья) унаследован с древнейших пантикапейских времен; львиные лапы грифона (все, что осталось от скульптуры) вы можете увидеть на каменной плите у Царского кургана.
Ключ—более поздний символ. Он говорил о значении Керчи и Еникале. Кто владел ими, держал в руках ключ к важному морскому пути.
Крепостные пушки, которые некогда стояли на этих стенах, держали, как и было задумано, пролив на замке. Это место долгие годы было, говоря современным языком, одной из самых горячих точек на севере Черного моря. Кто только не цеплялся за него. Турки тоже любой ценой старались удержаться здесь, северный же сосед — Россия — всей своей мощью стремился вышибить их и в конце концов в итоге многих войн добился своего.
Кто только не проходил — под парусами ли, на веслах — вдоль этих берегов! Ведь есть даже версия мифа об аргонавтах, согласно которой они-де плавали по реке Танаис (то есть по Дону). Но чтобы попасть туда, надо опять-таки сперва пройти проливом...
Сквозь эти узкости, как называют такие неудобные для плавания сужения берегов моряки, проходили и грозные по тем временам триремы с тремя ярусами весел, и стройные позднейшие парусники, и юркие, простенькие моноксилы — удивительные корабли, которые были известны еще во времена Киевской Руси, но служили столетия спустя и казакам-запорожцам — они называли их «чайками»... По-разному случалось проходить пролив, и об этом говорят уже не легенды, а доподлинные факты.
Ранней осенью 941 года, при князе Игоре, тишком стирались проскочить сквозь Керченский пролив русские кораблики. Так мало их осталось после страшного погрома, учиненного вооруженной «греческим огнем» Византийской эскадрой! И прямой путь домой был отрезан: на Днепре ждала засада степняков-печенегов... Проскочили, прошли.
Год 1699. Сорокашестипушечный российский корабль «Крепость» шел проливом не таясь, опасаясь лишь мелей. Миссия у него была мирной — доставить русское посольство в Стамбул, но корабль-то был военный. Первым из наших военных кораблей он проделал этот путь...
1790 год. Уже несколько лет как весь Крым присоединен к России, старый спор как будто бы решен, но вот опять палят пушки — на сей раз в море. Сравнительно небольшая эскадра адмирала Ф. Ушакова встретилась под Керчью с турецким флотом и одержала победу в кровопролитном пятичасовом бою. Будут после этого новые войны, другие сражения, но они уже не смогут изменить окончательного соотношения сил...
О степени ожесточенности боев в Великую Отечественную войну говорит все то же: самое узкое место пролива! При отходе наших войск (а это случалось дважды) враг прежде всего сюда направлял свои удары, чтобы помешать переправе, и здесь же он прежде всего ждал наших десантов — это естественно. Отвлекающие и вспомогательные высадки проводились то южнее Керчи, то на азовском побережье, но основные силы переправлялись с косы Чушка — вот она, всего километрах в четырех лежит на той стороне перед вами. Тем более это относилось к доставке грузов — боеприпасов, продовольствия, медикаментов, техники. А где переправа, там и бомбежки и постоянный артобстрел...
История пишется по-разному. Одни события занимают в ней достойное место сразу, другие нужно осмыслить, оценить, сопоставить, а это требует времени, расстояния. Так получилось со многим связанным с Керчью. Но только не с подвигами десантников, катерников. В рассказе о них изначально звучало что-то удивительное, легендарное. Когда один бывалый фронтовик встречал другого и узнавал, что тот участвовал в керченских десантах, это было наивысшей аттестацией...
Небольшие рыбацкие причалы видишь повсюду на побережье северо-восточнее Керчи. Они скромны, непритязательны — скрипучий настил из досок, потерявших от воды свой естественный цвет. Они не желтоваты, а белесы. Такой становится кожа на руках рыбака после выборки сети. Ну, что особенного в этих причалах! А возле каждого можно ставить мемориальную доску: здесь шли бои, высаживались десанты.

В прежние годы путина как-то резче меняла облик Керчи. Учащался пульс, больше становилось в городе народу. Это происходит и сейчас, но вырос сам город, прибавилось у него забот, и то, что раньше бросалось в глаза, теперь на более широком фоне как бы скрадывается. Однако сохранились места, которые все еще живут от путины до путины. Оставив позади Еникале, мы, не задерживаясь, проедем мимо этих мест — современных, механизированных цехов переработки рыбы.
В разгар путины, когда хамса (а главной промысловой рыбой стала теперь она) идет через пролив, здесь собираются рыбаки со всех концов Черного и Азовского морей. Точную цифру добычи назвать не могу, потому что она всякий раз меняется в зависимости от обстановки, но берут по нескольку сот тысяч центнеров. И всю эту рыбу нужно немедленно переработать. А поступает она неравномерно — часом густо, а часом пусто. То вдруг очередь из десятка сейнеров, а то ни одного. Вот и представьте себе, что за жизнь начинается у этих причалов и в этих цехах. Покоя ни днем, ни ночью. А осень — время штормов, дождей, пронизывающих ветров...
Но если небольшие суденышки рыбаков во время сильных штормов отстаиваются, не покидают своих убежищ, то есть суда, для которых любая погода не помеха. То есть она помеха, конечно, однако ее непременно надо преодолеть. Речь идет о морских железнодорожных паромах, курсирующих на линии Крым — Кавказ. Порт Крым, порт Кавказ — так называются конечные пункты паромной переправы. Мы у порта Крым.
Достаточно взглянуть на карту, чтобы понять значение переправы. Раньше железнодорожные составы с грузами для Краснодара, Ставрополя или Новороссийска нужно было гнать лишние сотни километров вокруг Азовского моря, а сейчас на наших глазах локомотив осторожно затолкал на мощный теплоход-паром поезд Мурманск — Новороссийск, и вот уже его пассажиры, не выходя из своих купе, отправились в небольшое морское путешествие...
Все это довольно сложное морское хозяйство принадлежит железнодорожникам и обслуживает прежде всего их, но не меньшее значение оно имеет и для автомобилистов. Паромная переправа дала новый толчок экономическим связям, решила многие важные проблемы.
Все большую популярность она приобретает и среди автотуристов. Можно, понятно, погрузить своего «москвича» на один из теплоходов в Ялте и сутки спустя выгрузиться в Сочи. Тем более, что таких теплоходов становится все больше и некоторые новейшие прямо рассчитаны на перевозку автотуристов. Но, с другой стороны, все больше становится людей, которые, обретя, так сказать, колеса, не хотят лишаться дарованной ими мобильности. За время отпуска они стремятся побывать не только в Ялте и Сочи.
Как не побывать в Судаке с его великолепной генуэзской крепостью, или у Кара-Дага, или в Старом Крыму, последнем прибежище Александра Грина, или в Феодосии с ее старинными башнями и галереей Айвазовского!.. Мотоциклистов, автомобилистов влекут к себе «киммерийский» Восточный Крым, воспетый Волошиным и Богаевским, Керчь, Таманский полуостров, Анапа, Новороссийск, Геленджик, поэтому вы и увидите на переправе целую вереницу нетерпеливых машин с московскими, ленинградскими, киевскими, минскими, кишиневскими, да какими угодно номерами. Здесь как-то особенно ощущаешь, что мы становимся страной автомобилистов...

КЕРЧЕНСКИЙ СЕВЕРО-ВОСТОК

Сразу за переправой берег снова становится возвышенным и скалистым. Прибрежная полоса очень живописна и производит, я бы даже сказал, эдакое романтическое впечатление. Обрывы, нагромождения камней перемежаются небольшими, уютными и большей частью пустынными бухточками. Растительность бедна — сказывается засушливость этих мест. Берег (речь идет о западной стороне пролива) изрезан, но общий его рисунок определяют три мыса: Фонарь, Варзовка и Хрони.
Мыс Фонарь вполне оправдывает свое название — на верхней его точке стоит маяк. По ближнему склону раскинулись дома внешне ничем не примечательных поселков. В самом деле, не считать же достопримечательностью то, что название одного из них — Жуковка — произносится несколько необычно, с ударением на втором слоге — Жуковка!.. Но так или иначе, а название это во время войны произносилось часто. И обычно в таком сочетании: Жуковка — Глейки — Опасное. Небольшие рыбацкие поселки упоминались в радиосообщениях, газетах, сводках, в документах штабов самого высокого ранга. А уж в памяти матросов и солдат, которые воевали здесь, они отпечатались навечно.
«Осматриваюсь кругом и ничего крымского не вижу — ни белоснежных дворцов, ни строгих аллей из кипарисов и пирамидальных
тополей. Кругом размешанная повозками и солдатскими сапогами серая густая земля, скалы, покрытые сухой колючей травой. У высоты лепилось несколько полуразбитых мазаных хатенок — все, что осталось от бывшего рыбацкого поселка Глейки...
Солнце не взошло, а выкатилось из-за пролива. Можно было подумать, что оно и ночевало где-то там, в кубанских лиманах. Сразу отчетливо обрисовалась четкая линия косы Чушка и большой участок крымского берега. Видны небольшие населенные пункты. Я определил, что один из них — ближний — Жуковка, другой — Опасное. Еще дальше за мысом выступали остатки старинной крепости Еникале».
Это из записок бывшего катерника В. В. Кокуркина.

После захвата плацдармов здесь возникала как бы главная перевалочная база.
От мыса Фонарь пролив словно распахивается, становится шире. Следующая приметная веха — высокий и обрывистый мыс Варзовка. Чуть поодаль, в бухте между ним и мысом Хрони, находится поселок Осовины.
Маршрут можно построить таким образом: доехать рейсовым автобусом до Жуковки, наполнить фляги и двинуться вдоль берега, обследуя по пути приглянувшиеся бухточки. Места уединенные, и тем не менее по пути вам встретятся вполне современные корпуса пансионата. Я думаю, вы сами решите, где купаться, где устраивать привалы. В Осовинах можно сесть опять-таки на рейсовый автобус и под вечер вернуться в Керчь. Расписанием автобусов лучше поинтересоваться заранее, чтобы состыковать с ним свой маршрут. Этот путь можно, кстати, проделать и в обратном направлении.
Это будет ваша первая вылазка на побережье Азовского моря. Дело в том, что мыс Хрони, на восточном склоне которого раскинулись Осовины, является, как говорят моряки, «входным мысом северного входа в Керченский пролив». Здесь начинается (а для тех, кто идет с юга, из Черного моря,— кончается) пролив. Дальше во всю ширь легли просторы Азовского моря.
Однако на Азовском взморье мы еще побываем и о самом море поговорим, а теперь давайте вернемся в Жуковку, к началу пути. И с моря и с берега хорошо виден установленный на одной из возвышенностей похожий на мачту металлический обелиск. Памятник «в виде шпиля на белом основании» как приметная точка упоминается даже в книгах по навигации. Установлен он в ознаменование подвига воинов 56-й армии, форсировавших пролив в ноябре 1943 года. Позже 56-я была преобразована в Отдельную Приморскую армию.
Подойдем к обелиску. С площадки возле него открывается хороший обзор и пролива и близлежащих окрестностей. Вы увидите теплоходы, караваны барж, рыбацкие суда; присмотревшись, можно разглядеть маяки и домики на той стороне; хорошо виден железнодорожный состав, идущий по косе Чушка к паромной переправе... Сегодняшняя, привычная, знакомая во всех подробностях жизнь... Можно ли одним махом, силою только воображения перенестись из нее в прошлое? Попытаемся.
Внизу, на самом берегу, установлен еще один обелиск, напоминающий уменьшенную копию того, возле которого мы стоим. Спустимся к нему.
Керчане неравнодушны к зелени и всюду, где только возможно, сажают деревья. Вы это не раз могли видеть. На склонах этой высотки тоже посажены кусты и деревья. Но ни бульдозеры, которые нарезали террасы, ни плуги, которые их рыхлили, не смогли сгладить до конца шрамы войны. Присмотревшись, вы кое-где все-таки обнаружите следы воронок, окопов, огневых позиций. Порывшись в земле, почти наверняка наткнетесь на кусок колючей проволоки, стреляную гильзу или осколок снаряда.
Нижний обелиск установлен на месте, где десантники «зацепились» за берег.
А теперь оглянитесь, посмотрите наверх. Склон кажется крутым, даже обрывистым. Он и в самом деле крут. Представьте же его себе опутанным заграждениями, заминированным, изрытым траншеями, полыхающим огнем...
Хорошо помня, что Крым с севера уже отрезан войсками 4-го Украинского фронта, понимая, что рано или: поздно наша армия сделает бросок через пролив, фашисты укрепили этот берег со всей тщательностью. Кстати говоря, командовал ими известный в гитлеровском вермахте специалист по фортификации генерал Еннеке.. Здесь укрепления были особенно сильны: кавказский берег совсем рядом.
Однако первый удар был нанесен, как мы уже знаем, южнее — в Эльтигене. Высадившиеся там в ночь на 1 ноября 1943 года наши части оттянули на себя две дивизии противника. А двое суток спустя, в ночь на 3 ноября, свыше четырехсот орудий обрушили через пролив свой огонь на позиции гитлеровцев северо-восточнее Керчи. Керченско-Эльтигенская десантная операция (так ее официально именуют) вступила в свою главную фазу..
После мощной артиллерийской подготовки, поддержанные огнем авиации и флота, наши войска начали форсировать пролив.
Здесь надо особо отметить одно обстоятельство. В свое время Гитлер строго-настрого приказал ни в коем случае не допустить прохода советских кораблей Керченским проливом из Черного моря в Азовское. Он понимал, чем это чревато. Однако корабли все-таки прорвались, а частью (речь идет о небольших катерах) были доставлены по железной дороге. Азовская военная флотилия возродилась. И вот теперь на ее кораблях шли вперед на Запад десантники.
Их порыв был неудержим. В первую же ночь на полосе от Еникале до поселка Подмаячного высадились 4500 человек с 11 орудиями. Простое перечисление подвигов этих людей заняло бы многие страницы.
Традицией у нас стали встречи ветеранов на местах боев. В Керчь на такие встречи приезжают люди со всех концов страны, и это неудивительно. В центре города на специальных щитах перечислены все Герои Советского Союза, получившие это звание в боях за Керчь,— каких только фамилий здесь не встретишь! Да вот перечень имен лишь с одной из многих мраморных надгробных плит: старший лейтенант Болотников, капитан Гедекьян, сержант Джорбенадзе, Герой Советского Союза старшина Доев, гвардии майор Дулиев, Герой Советского Союза сержант Егоров... Защищал Керчь и освобождал ее весь наш народ.
Припоминается удивительная и трогательная встреча возле этой мраморной плиты. В Керчь приехали родные сержанта Джорбенадзе. Брат, сестры, племянник.
На камне высечены инициалы «В. Я.» Но как назвать Владимиром Ясоновичем парнишку, почти мальчика, которому едва перевалило за семнадцать? Василий Тоидзе говорил: «Дядя...» Но ему самому было теперь гораздо больше, чем дяде Володе, сержанту Джорбенадзе, когда тот пал смертью храбрых в боях за освобождение крымской земли.
О том, где погиб и похоронен Володя, в грузинском селе Шрама узнали спустя многие годы после окончания войны и сразу же стали готовиться в дорогу. Взяли с собой и цветы, и хлеб, и вино, и сыр: «Дорогой друг, выпей этот бокал за светлую память нашего Володи...»
Увезли с собой горсть керченской земли. Только ли? Увезли чувства любви, братства, сочувствие своему горю. Керчь чтит память героев. Керчь помнит обо всех. Помнит она и земляков, отличившихся в боях за родной город.
...Не часто случается, чтобы командиру батальона ставил боевую задачу лично командующий фронтом, но у гвардии майора Анатолия Пушкаренко получилось именно так: был вызван, имел беседу, получил задание. Дело в том, что батальон Пушкаренко должен был первым форсировать пролив северо-восточнее Керчи и зацепиться за берег.
В том, что во главе высадки оказался храбрый и опытный офицер, ничего удивительного не было, однако бойцам повезло в другом: их командир был керчанин, с детства знал эти обрывистые берега, бухточки, лощины между холмами.
Десант всегда прыжок в неизвестность. Кто скажет, что ждет тебя на том берегу? Эта неизвестность стояла и перед Пушкаренко, но вместе с тем он знал: ждет его родной город, а в нем мама и сестры...
Зацепившись за берег, надо было наступать, расширять плацдарм, к которому уже спешили подразделения второго эшелона. И Пушкаренко вел своих бойцов вперед, не забывая радировать на ту сторону, за пролив, об обстановке.
Его батальон был тараном, который пробивал брешь во вражеской обороне. Ночь была союзником, однако таяли силы, гибли люди... и все же — вперед! Только вперед!
Пушкаренко мастерски воевал и до этого (не случайно выбор командующего генерала И. Е. Петрова пал на него) и потом, но в том ночном бою на керченском берегу все его командирские качества проявились наиболее полно. Им двигали отвага и то обостренное чутье, которое сродни вдохновению. Решения надо было принимать мгновенно и безошибочно, двигаться вперед стремительно, докладывать командованию точно и кратко — все это в кромешном аду. Именно так он и действовал.
Еще тогда, у командующего, карта, по которой водил карандашом, как указкой, генерал, объясняя задачу, будто совместилась в памяти майора с живой, много раз виденной картиной. Село Маяк, дальше гребень с господствующей высотой, за ним село Баксы...
С высоты по ним открыла огонь вражеская артиллерийская батарея. Батарея была зенитной, но немцы наклонили стволы и били теперь осколочными по пехоте.
Он захватил батарею с минимальными потерями, потому что знал, как обойти ее с тыла. Мало того — он открыл огонь из этих орудий по противнику. Недаром же у него фамилия такая — Пушкаренко!..
Из наградного листа:
«...отразив более 10 контратак пехоты и танков, сломил сопротивление противника и вместе с другими подразделениями полка овладел важным стратегическим пунктом — высотой 175,0 и селением Баксы. Уничтожил 135 гитлеровцев и 16 захватил в плен. Взял трофеи: 2 автомашины, зенитную батарею, 7 ручных и станковых пулеметов, склад с боеприпасами и военным имуществом...»
У генерала И. Е. Петрова была отличная память. Когда наградной лист попал к нему, он сразу вспомнил так понравившегося ему майора-керчанина и написал, что думал: «Звания Героя Советского Союза безусловно заслуживает!»
В одной цепи атакующих можно было видеть черный флотский бушлат и защитную армейскую одежду. Вот здесь, на этом склоне, бойцы подхватывали и несли вперед красное знамя. Его водрузил на высоте солдат Павел Тарасенко. Он уничтожил расчет бившего в упор вражеского пулемета, повернул этот пулемет и отбил им контратаку гитлеровцев. А сколько было таких героев! Для скольких из них этот пролив, эта каменистая земля стали братскими могилами!.. Летчики готовы были на таран, катерники показывали чудеса выдержки и смелости.
Они поспевали всюду: переправляли людей и технику, вели разведку и огневой бой, занимались тралением. Тысячи рейсов, и каждый мог оказаться последним: пролив был буквально начинен минами...
Морские пехотинцы и бойцы прославленных 2-й и 55-й гвардейских стрелковых дивизий захватили плацдарм. Враг спешно подтягивал подкрепления, чтобы сбросить десантников в море. Тщетно! Наращивание сил, наступление, медленное и упорное,— приходилось буквально прогрызать вражескую оборону — продолжалось.
Гитлеровцы пытались контратаковать на море и на суше, но всюду получали отпор. Уже к исходу 11 ноября на плацдарм было переправлено около 28 тысяч человек, 229 орудий и 8 танков. Наши части вышли на восточную окраину Керчи. Однако превосходство в силах оставалось пока на стороне противника. Прочно закрепившись на крымском берегу, советские войска перешли к обороне.
А керчане тем временем начали налаживать на освобожденных от гитлеровцев городских окраинах, в близлежащих поселках трудовую жизнь. Одними из первых появились на плацдарме рыбаки. Казалось, что ни бомбежки, ни артобстрел им не помеха — начали промысел. Восстанавливались водоснабжение, связь, начали выпекать хлеб, вскапывали огороды. И, конечно же, чем только могли, керчане помогали армии, грохотавшему совсем рядом фронту.
Подтягивались тылы, накапливались резервы, упорядочивались снабжение и связь... Именно отсюда Отдельная Приморская армия перешла в апреле 1944-го в решительное наступление, которое привело к полному и окончательному освобождению города-героя.
Какое спокойствие, какая безмятежность царят вокруг! Иногда кажется, что лучшего места для отдыха не сыскать. Если устроиться с питанием и найти пристанище где нибудь в Подмаячном или Жуковке, то, право, и весь отпуск можно провести здесь.
Красивы ли эти места? Красиво, как правило, то, что нравится всем. А тут сложнее. Не каждому жесткая суховатость и пустынность ландшафта придется по душе. Иному хочется поваляться на мураве в тени раскидистых дерев. Этого, увы, нет.
Прокаленные солнцем, поросшие колючками и полынью холмы, обрывистые скалы, нагромождения камней, тусклые воды пролива не назовешь красивыми. Но они прекрасны. И даже безотносительно к истории, к прошлому — так, сами по себе. В любую пору года, в любое время суток. Однако героическая история бросает на них особый отблеск, делает еще прекраснее.

АЗОВСКОЕ ВЗМОРЬЕ

Когда мы говорим о какой-либо земле «древняя земля», то тем самым как бы противопоставляем ее какой-то другой, менее древней. А ведь это в сущности неверно. Если не считать какого-нибудь недавно возникшего вулканического островка (есть такие), все земли по нашим обычным меркам одинаково древни. И все-таки слова «древняя земля» имеют смысл. Речь идет о том, с каких пор люди об этой земле помнят. Это касается и морей. Азовское в таком случае оказывается одним из древнейших. С немыслимо давних времен оно известно как Меотида.
Откуда это название? На восточном берегу моря, по Кубани и ее притокам некогда жили племена меотов. В IV веке до нашей эры их земли вошли в состав Боспорского государства, правители которого стали даже именовать себя царями «всех меотов». Однако слово «Меотида» пришло к нам из еще более глубокой, может быть догомеровской древности, когда предприимчивые греки, преодолев штормы и мистическую боязнь неизведанного пространства, приплыли в конце концов и сюда.
В предыдущих изданиях этого путеводителя далее говорилось: «Случайные сперва гости основали затем фактории и небольшие поселения. Укрепленных городов на южном берегу Меотиды, который сейчас интересует нас, кажется, не строили. Хотя кто знает! Ученые считают, что все еще мало обследовали это побережье...»
И в самом деле — мало. Однако раскопки последних лет существенно меняют прежние представления. Были здесь и города, и укрепления. Не могли не быть, поскольку крымское Приазовье, как теперь ясно, было в античную эпоху одним из самых населенных и освоенных в хозяйственном отношении районов Боспора.
Удивительные находки случались и раньше. Взять хотя бы хранящийся в Эрмитаже прекрасный расписной сосуд с Темир-горы. На боках этого кувшина с поразительным искусством изображены бегущие и пасущиеся лани (впрочем, не только они). Самому сосуду 2700 лет. Как он попал сюда, на Темир-гору, соседнюю с мысом Хрони и замыкающую с юга бухту Булганак? Ответа на этот вопрос мы не знаем и сегодня, однако звучит он все-таки несколько риторически.
Впервые обо всем этом я, человек XX века, пытался размышлять еще тридцать лет назад, шагая по пустынной дороге, которая то пылила меж выгоревших холмов, то взбиралась на их гребни, открывая широкий вид на море. Дорога, собственно, и натолкнула на эти размышления. В нескольких местах на ней попадались оранжевые, похожие на кусочки моркови в винегрете, осколки керамики — уж не обломки ли древних амфор?..
Все может быть. Древние обитатели этих мест занимались виноградарством, сеяли хлеб, выпасали стада, ловили рыбу, добывали соль и строительный камень, вели бойкую торговлю.
Мы не знаем, как в древности назывались эти мысы, горы, бухты, долины на азовском побережье, да, может, это и не столь существенно. Правда, как отголосок минувших тысячелетий звучат слова «Хрони», «Ахиллеон». Ахиллеон — восточный входной мыс на пути в Керченский пролив из Азовского моря. Другие названия — Булганак, Тархан, Темир-Оба, Чаганы, Казантип — явно более поздние, тюркские, однако им тоже, думается, по нескольку веков. Совсем неожиданно звучит среди них такое: «бухта Морской Пехоты». Мы отправимся к ней, но прежде, видимо, стоит хотя бы мысленно окинуть взглядом весь берег. Сразу признаюсь, что очень люблю его, так что об объективности речи быть не может. Поскольку, однако, объективность нужна, то вот нечто вроде короткой справки.
Общая протяженность этого берега от Осовин до села Каменского у начала Арабатской стрелки километров 120. Кстати, Каменское чаще называют просто Каменкой; прежнее название села — Ак-Монай. Здесь самое узкое место, «горловина» Керченского полуострова — от Азовского моря до Черного по прямой всего 18 километров. Говорю так неопределенно о протяженности побережья, потому что оно изрезано. Желающему проделать весь путь идти придется большей частью тропами или проселочными дорогами. Увидев что-либо интересное, вы наверняка сделаете крюк, а интересного тут много — памятники, живописнейшие уединенные бухточки, скалистые обрывы, неожиданные лесопосадки, озера, заброшенные каменоломни... Не исключено, что где-нибудь захочется сделать более длительную остановку.
От мыса Хрони до мыса Чаганы, где перед вами откроется изящная дуга Казантипского залива, вдоль берега все время тянется цепь перемежающихся долинами холмов высотой примерно в полторы сотни метров. Сам берег большей частью обрывистый, скалистый, и в то же время местами на километры тянутся превосходные песчаные пляжи. По утрамбованному ветром и прибоем песку легко идти; кое-где прямо по пляжу проложены дороги. Песок золотистый, ракушечный.
Кроме крохотных бухточек среди скал, куда иной раз с обрыва нелегко добраться, в берег вдаются три крупные бухты. Первая из них — бухта Булганак, на берегу которой находится рыбацкий поселок Юркино с причалом, перевернутыми баркасами и уже пустившим корни небольшим пансионатом. Приехать сюда можно из Керчи рейсовым автобусом от автостанции. Придется, правда, немного пройти пешком.
...Вот перед этим я упоминал об уединенных маленьких бухточках среди скал и поймал себя на том, что старательно сдерживаю раздражение. В самом деле, что за наваждение влечет нас сюда, на многометровые обрывы, где можно запросто сорваться и свернуть шею? Карабкаемся, лезем, а рядом прекрасный просторный пляж... Но что за прелесть эти бухточки! Где еще найдешь такое уединение!.. Кажется, что шелест ветра и прибоя только подчеркивает царящие здесь покой и тишину.
Следующая бухта — Рифов. Данное ей моряками имя говорит само за себя. Бухта Рифов вдается в берег между двумя приметными и обрывистыми мысами — Тархан и Зюк. Мы еще не раз вспомним эти названия: бухта Булганак, мыс Тархан, мыс Зюк...
Мыс Зюк словно вырывается из береговой черты вперед и ввысь. Издали, с моря, если подходить с запада или с востока, то есть как бы с боку, он кажется островом, на котором высится замок. Видится замок и с берега, но это — скалы.
На вершине мыса высокий белый памятник. Кому? Десантникам. Ведь новая бухта, которая открылась перед нами, и есть бухта Морской Пехоты.
Сколько же мы повидали гордых и горестных памятников на керченской земле!.. Этот поставлен так, что лучше всего его видно с моря, с северо-востока — оттуда шли десантные корабли.
Изъеденные как бы самим временем скалы, в которых гнездятся птицы, крохотная песчаная бухточка, ставной невод. Когда-то эти места славились уловами красной рыбы. А на берегу — солончаки, холмистая степь, поля, овечьи отары.
На самом мысе Зюк Восточно-Крымская экспедиция Института археологии Академии наук СССР ведет раскопки. Здесь предположительно находился город Зенонов Херсонес, возникший в VI веке до нашей эры.
В том же районе, но западнее исследуется хорошо сохранившееся несколько более позднее поселение.
На берегу бухты ближе к мысу — село Курортное. Пусть вас не смущает, что в Курортном нет никаких собственно курортных примет. Раньше село называлось Мама Русская и жили здесь староверы. Название «Курортное» — это скорее обещание, аванс. Дело в том, что километрах в четырех от села находится соленое озеро Чокрак, «издавна известное благодаря грязям, обладающим большой целебной силой», как сказано о нем в справочнике «Лечебные местности России», изданном еще в 1915 году. Впрочем, упоминания о чокракском курорте встречаются и раньше. Примерно с середины прошлого века при озере существовала грязелечебница санаторного типа. Жили больные в двухэтажном корпусе. Все это было окружено небольшим, но ухоженным, уютным парком.
В том же справочнике говорится, что, кроме грязей и рапы, курорт располагал девятью серными и одним горько-щелочным источником, так что отпускались грязевые, рапные и серные ванны. Был свой источник пресной воды. Народу лечилось в санатории, правда, мало — в год 300 человек, но о результатах лечения до сих пор можно слышать поразительные рассказы. К сожалению, обо всем этом приходится говорить в прошедшем времени: санаторий сперва захирел, а во время войны и вовсе был разрушен. Плохие дороги, нехватка пресной воды, скудость средств привели к тому, что Чокрак на несколько десятилетий был, так сказать, позабыт, позаброшен, однако сейчас, следует думать, пришло время решительных перемен.
Речь идет не просто о восстановлении прежней грязелечебницы. Еще в прошлом веке в Керчи существовало «Чокракско-Булганакское грязелечебное заведение», «одно из самых больших в Крыму» — так говорится в старом путеводителе. Суть тут в следующем (цитирую все тот же путеводитель Г. Москвича издания 1889 года): «Обилие соляных озер и грязей близ Керчи подало мысль врачам основать в городе в 1884 году лечебное заведение, которое утилизировало бы и собрало в одно рассыпанные крутом целебные средства минеральных грязей и серных источников. Так, Чокракское соляное озеро отстоит от города в 12-ти верстах, Булганакские вулканы в 4 верстах и Баксинский верный источник в 7 верстах...»
Эта мысль собрать воедино многочисленные лечебные средства керченских окрестностей представляется злободневной и сегодня. Думается, что именно Чокрак на сей раз должен стать местом такого курортного сосредоточения. К сожалению, вопрос решается с невероятной медлительностью. Более 20 лет прошло с тех пор, как автор этих строк впервые после войны напомнил на страницах «Курортной газеты» (ныне «Советский Крым») о проблеме Чокрака. Позже были и другие публикации, других авторов, так что ссылаться на неведение, незнание невозможно. Однако единственное, что было сделано за это время,— переименовали Маму Русскую в Курортное...
Между тем положение не только не улучшается, но даже становится хуже. Если раньше речь шла о возрождении курорта, то теперь приходится говорить о спасении озера, о восстановлении лечебных свойств его уникальных грязей. Организации, от которых это зависит, и прежде всего Укрсоветкурорт проявляют странное равнодушие. Однако и соответствующим крымским инстанциям, в ведении которых находится здравоохранение, нужна, по-видимому, большая активность. Сколько можно вести разговоры о том, что всем давно ясно?
Были упомянуты булганакские вулканы — что это такое? Еще во время поездки в Аджимушкай вы могли обратить внимание на стрелку указателя сразу за железнодорожным переездом: «Бондаренково». Съездите туда — путь не дальний.
Рядом с селом вас удивит странная котловина. Если попытаться сравнить поверхность земли с кожей, то здесь эта кожа иссохла, растрескалась, а местами как бы покрылась нарывами. Там и сям разбросаны небольшие возвышенности. Иные из них совсем крохотны, но есть и довольно приметные. Общее у них одно: каждый такой холм или холмик — точь-в-точь миниатюрный вулкан. Та же характерная коническая форма и потоки изверженной породы на склонах, такой же кратер...
Это и есть вулканы, но грязевые. К истинному вулканизму они не имеют отношения, причиной постоянных выбросов грязи является давление подземных газов. Она-то, булганакская сопочная грязь, насыщенная различными ценными элементами, и используется издавна для лечения.
Особенность нашего маршрута вдоль Азовского взморья еще и в том, что его запросто можно прервать в нескольких местах: сел на рейсовый автобус и возвращайся в Керчь. Автобус ходит и в Курортное и до Новоотрадного, а вам еще идти и идти... Стоит ли? Решайте сами. У меня есть знакомые, которые едва ли не каждый свой отпуск (а брать они его стараются в конце августа — начале сентября) проводят в пути от Керчи до Геническа. Казалось бы, что интересного и нового можно найти здесь во второй, в третий раз? Находят. И вспоминают об этих местах как о сказочных, но в то же время родных и близких.
Остался позади лежащий в котловине и отрезанный от моря песчаной перемычкой Чокрак. Что дальше? Все то же. Такой же однообразный и все-таки неповторимый в деталях берег. Не буду задерживаться на этих деталях — мы и так забрались далеко от Керчи,— скажу лишь, что они никого не оставляли равнодушным.
Мыс Казантип — эта созданная природой чаша, которой не устаешь любоваться.
Взлелеянные людьми леса, которые воспринимаются в засушливой степи как чудо. Как пугает в первый момент и как потом радует взлетевший прямо из-под ног пестрый фазан!
Мрачные Ак-Монайские каменоломни, где за каждым поворотом штольни мнится тайна.
Заповедная целина, расцветающая весной тюльпанами.
Мощная глыба турецкой крепости Арабат — она так и не смогла навсегда запереть ворота Крыма.
Арабатская стрелка, будто швартов, переброшенный с борта корабля к причалу...
Хотелось бы, однако, обратить внимание вот на что. Мы живем в век стремительных перемен и активного вторжения человека в природу. На все лады склоняется слово «экология». Это наука, которая изучает взаимоотношения в окружающей среде, а само слово буквально переводится, как «учение о доме, о родине». Но одно дело читать статьи или слушать передачи о сохранении экологического равновесия, о бережном отношении к природе, а другое — бережно, разумно вести себя на природе самому.
Об этом особенно надо помнить на Казантипе, неподалеку от которого развернулось большое строительство — здесь создается Крымская атомная электростанция. Но именно отсюда все чаще поступают тревожные сигналы.
Будьте заботливы и добры к окружающему миру. Засушливые степи Крыма чрезвычайно ранимы. Каждый куст, каждое дерево, буквально каждая травинка ведут жестокую борьбу за существование. Берегите их. Необходимость в этом насущная.
Забота о природе — забота в то же время о человеке. Что толку будет в том, если мы воздвигнем чудо инженерного и строительного искусства, а вокруг будет искореженная машинами пустыня!..

Вот как выглядела крымская степь около ста лет назад:
«...Вы охвачены одним бесконечным, необозримым лугом; несколько дней вы едете по нем и не можете из него выбраться. Тут ничего, кроме зеленой травы, ярких цветов, голубого неба и поющих птиц...
Какие тут птицы — не перечислишь и не увидишь... Но ты постоянно слышишь над собой многошумный шорох тысяч крыльев, и все в одном направлении. Только степные туземцы всегда на глазах. Тяжелые дрохвы сидят бесчисленными стадами в нескольких саженях от дороги, точно отары баранов. Горбатые ястреба, пустельги, копчики, как разбойники в засаде, торчат на телеграфных столбах, на верстовых камнях, насторожив жадные глаза; шулики плавают, едва трепыхаясь над степью, высматривая мышей. Выше их, на исчезающей высоте, висят в воздухе черные орлы. Тут их десятки...
...Сверху движение и голос, внизу запах и яркая красота: внизу растут великолепные букеты фиалок, не наших бездушных, и тощих, а настоящих пахучих фиалок, которыми славится Парма. Эти букеты лилового бархата рассеяны по зеленому бархату степи с щедростью, незнакомой нам, жителям севера...
...Хоть очень редко, но мне попадались пахари. Эту безмерную степь бороздят кое-где плуги земледельца. Но смешно смотреть, как теряются они в степном пространстве. Везде почти дерут новину. Места так много, что не стоит возиться над почвой, истощенной несколькими посевами...»
Так писал в «Очерках Крыма» Евгений Марков.

За сто лет, которые прошли с тех пор, как написаны эти слова, облик края разительно переменился. Могу ручаться, что вы не увидите ни одной дрофы и ни одного орла, хотя они кое-где еще сохранились. Степь вам не покажется безмерной, а усилия пахаря распахать ее — смешными. Почти все, что можно возделать, уже распахано. Не тронуты плугом лишь совершенно бесплодные склоны или заповедные участки целины.
Нет нужды объяснять эти перемены — причины их известны. То, что в степи появились обширные виноградники, сады, лесополосы, пашни,— несомненное благо для человека. Но мир нетронутой природы, которую мы тоже хотим сохранить для потомков, резко сузился. Она потребовала к себе бережного, деликатного отношения. Будьте здесь гостем, но истинно гостем, а не злым пришельцем, после которого остаются пни и кострища в лесополосах (сколько труда стоило вырастить эти полосы!), разоренные птичьи гнезда и звериные норы, убитые из трусости и по невежеству полезнейшие змеи да кучи мусора.

Вернемся, однако, в бухту Морской Пехоты и к памятнику, который стоит на высоком обрывистом мысе Зюк.
Если между мысами Тархан и Зюк провести на карте меридиональную линию, то она, отрезая северо-восточный выступ Керченского полуострова и оставляя чуть в стороне собственно Керчь, выйдет к проливу почти по касательной, однако возле Камыш-Буруна и Эльтигена берег все-таки пересечет. Во время войны на штабных картах проводили совсем, конечно, другие, не столь умозрительные и прямые линии, но так или иначе они посуху связывали между собой стрелами встречных ударов противоположные пункты побережья. Стрелы шли навстречу друг другу обычно парами. Таких пар всегда было несколько: мыс Зюк—Камыш-Бурун, мыс Тархан— Эльтиген, мыс Казантип — гора Опук...
Разумеется, я передаю стратегические и оперативные замыслы крайне упрощенно и заранее приношу читателю извинение, но суть их всякий раз, когда на повестке дня стояло освобождение Керченского полуострова, заключалась в том, что на противоположных участках побережья одновременно или почти одновременно на Черном море и на Азовском высаживались десанты, которые затем двигались навстречу друг другу, создавая для противника угрозу окружения.
Не всегда и не сразу, естественно, это удавалось, не все можно было довести до конца — гитлеровские войска были упорным и сильным противником,— но сами обстоятельства подсказывали такое решение. И во время Керченско-Феодосийской операции наряду с десантами в проливе и на Черноморском побережье планировалось высадить войска у мысов Зюк, Тархан, Хрони, Казантип и в районе Ак-Моная.
Предполагалось, что высадка будет произведена за два часа до рассвета — в 5 часов 26 декабря 1941 года. Все было расписано и продумано с предельной точностью, каждый боец и командир знал свой маневр, однако осуществить его оказалось не так-то просто — вмешалась непогода. Прогноз на 26-е был в общем благоприятным, но еще накануне днем поднялся ветер; к вечеру он усилился до шести-семи баллов. В обычных условиях эти сейнеры, байды, фелюги, баржи, небольшие буксиры, которые составляли большинство в разношерстной армаде из 227 десантных судов, никто попросту не выпустил бы из порта. Но теперь надо было идти.
«Строй отрядов, так аккуратно изображенный на штабных схемах, разметало штормом. Прямые курсы предварительной прокладки превратились на путевых картах в ломаные линии. Мелкие суда заливало водой, и находившиеся в них десантники мокли и мерзли. Расчетная скорость перехода снизилась...— Это из воспоминаний бывшего командира канонерской лодки «Дон» Т. П. Перекреста.— Да, декабрьское холодное море сыграло с нами коварную шутку. Стойкость и мужество участников десанта подверглись суровым испытаниям задолго до первого выстрела. А от капитанов и шкиперов кроме этих качеств требовались еще мастерство, опыт и сноровка, чтобы удержаться на волне, не столкнуться в темноте с другими судами, не потерять направления...»
Итак, ночь, жестокий шторм со встречной волной... Потери и жертвы начались еще в пути, однако основная масса десантных судов, несмотря ни на что, двигалась к цели.
Возникла новая угроза: опоздание. Десант непременно надо было высадить затемно, пока не начала активно действовать немецкая авиация, ведь наши корабли не имели прикрытия с воздуха. В этих условиях командование Азовской флотилии решило сосредоточить высадку у мысов Зюк и Хрони.
В 6 часов 30 минут уже светало — десантный отряд, которым командовал капитан 3 ранга В. М. Дубовов, зашел в бухту Булганак. Для немцев это оказалось полной неожиданностью, и на первых порах главным врагом десантников по-прежнему оставался все усиливавшийся шторм.
Около семи часов корабли других отрядов (ими командовал капитан 2 ранга В. С. Грозный) подошли к мысу Зюк. Обрывистый берег смотрелся в рассветном сумраке сурово. Вдали виднелись заснеженные холмы, пятнами выделялись дома селения, само название которого звучало странно — Мама Русская.
Десантники спешили, чтобы не утратить столь важный для них фактор внезапности, но шторм бушевал с неистовой силой. «Наступила,— пишет участник тех событий,— заминка, чреватая большими неприятностями...
И все-таки не иссяк у людей боевой дух, не пропал тот подъем, с которым готовился десант. В эти напряженные минуты нашлись ловкие смельчаки, подавшие пример остальным...»
Через кромку грохочущего, дымящегося, пенного прибоя к берегу прорывались одно за другим десантные суда. Чтобы понятны были степень риска и отваги моряков-азовцев, надо напомнить, что мыс Зюк окаймлен широкой отмелью с подводными камнями, что проходить его рекомендуется на расстоянии не менее трех миль, а сейчас он был рядом, что такая же отмель с глубинами менее двух метров окаймляет и бухту Морской Пехоты, а о бухте Рифов и говорить не приходится — ее название само по себе достаточно выразительно.
«Самоотверженность капитанов сейнеров наконец увенчалась успехом. Одному удалось подойти к берегу, второму, третьему... И сразу же темные фигурки устремились вверх по заснеженным холмам. Это пошел в безмолвную атаку батальон морской пехоты...»
Бойцы прыгали с судов и шли по грудь в воде, неся оружие над головой.
Шторм все усиливался, падала температура, срывался снег, и временами начиналась настоящая пурга. Суда обледеневали.
А когда окончательно рассвело, гитлеровцы обрушили на десант удары своей авиации. Трудно приходилось десантникам, но не легче и морякам. Непогода отыгрывалась и на них, так как мешала переброске подкреплений и техники.
А на берегу возникали свои драматические ситуации. Иной раз, выполняя прямую задачу, бойцы устремлялись вперед, а побережье снова захватывал противник. Оправившись от неожиданности, гитлеровцы спешно подбрасывали подкрепления, наносили контрудары, стремились расчленить и уничтожить по частям подразделения десанта.
Трое суток вели бои в окружении морские пехотинцы из 83-й морбригады в районе мыса Зюк. Командовал отой группой старший политрук Л. И. Тесленко. Они не просто отбивались, а сами захватили несколько орудий и минометов. Тесленко был трижды ранен, по не оставил строй. А сколько было таких групп, таких людей! В память об этих героях и высится обелиск на обрывистом мысе, в честь их саму бухту назвали бухтой Морской Пехоты.
Прошло два года, и это побережье снова стало местом жестоких боев. В ночь на 10 января 1944 года в тылу противника восточнее мыса Тархан был высажен десант, который должен был помочь Отдельной Приморской армии улучшить свои позиции. Дело в том, что в руках противника оставались господствующие высоты на мысе, надо было сбить с них гитлеровцев, сделать более устойчивым этот фланг. Всего три строчки посвящено операции в книге о боевом пути нашего флота, но чего она стоила!
Три строчки в Истории и неизгладимый след в жизни каждого из участников десанта. Спустя несколько лет после выхода второго издания этой книги я получил письмо из города Шахрихана от бывшего разведчика 143-го отдельного батальона морской пехоты узбека Ибрагима Мемедеминова. «К сожалению, невозможно,— пишет он,— назвать поименно всех участников боев, а какие были ребята! Даже если просто перечислить части, сражавшиеся за Керчь, и то получается изрядный список. Скажу только, что наш батальон в этих боях стал Краснознаменным. Задачу свою мы и в том январском 1944-го года десанте выполнили. Вместе с нами высаживались бойцы 368-го батальона морской пехоты, воздушно-десантного батальона, 65-го полка и других частей. Оборону противника на левом фланге мы прорвали, дали возможность для наступления двум нашим стрелковым дивизиям. Но и цена была! За два дня и одну ночь боев из двух с лишним тысяч нас осталось человек 150—160, включая в это число и раненых. Вот как давалась победа...»

Десанты, десанты... И почти каждый в непогоду, в шторм. Каждый был высшим испытанием физических и нравственных сил человека.
На этот раз им, катерникам и десантникам, ничто не грозило. Шли днем, погода, несмотря на позднюю осень, благоприятствовала, катер был отличным боевым кораблем, хотя рейс предстоял самый мирный. И все-таки ветераны — бывшие катерники и морские пехотинцы — волновались. Их путь лежал по местам давних боев.
Наверху было свежо, однако в кубрик никто так и не захотел спуститься. Стояли на ветру в окружении свободных от вахты молодых матросов и не могли оторваться взглядом от берега. До чего же он был им знаком, этот возвышенный, мрачноватый берег! Иногда на палубе вспыхивали споры:

— Здесь!

— Нет-нет. Видишь, балочка чуть правее?

— Так это вы там высаживались, а мы прямо под скалами. Немцы еще сверху гранаты кидали...

Они вспоминали, вспоминали, а обступившие их девятнадцати-двадцатилетние старались не пропустить ни слова.
На траверзе мыса Зюк катер застопорил ход и включил ревун. Над осенними свинцовыми водами поплыл протяжный звук, отразился от скал и пошел гулять эхом.
Короткая команда, и матросы с оружием в руках застыли на корме в строю. Катер покачивало на зыби, но строй замер, не шелохнувшись. А бывшие фронтовики, которые годились в отцы, а то и в деды этим щеголеватым, бравым, розоволицым матросам, собрались возле венка. Он был увит лентой: «Нашим погибшим товарищам от ветеранов-десантников». В центре венка лежала бескозырка.
Приспущен флаг, лег на воду венок, трижды грянул ружейный салют, и знакомо запахло порохом...

ИЛУРАТ

Вернемся снова в Керчь. Уже совершенные прогулки и поездки могли внушить мысль, что вы все здесь знаете, все увидели и оценили. Это, однако, не так. И в самом городе и в окрестностях осталось немало такого, что непременно нужно бы осмотреть. Вот хотя бы росписи боспорских склепов. Они сами по себе являются выдающимися произведениями античного искусства, но надо иметь в виду и то, что в самой Греции почти ничего из древней живописи не сохранилось. Это делает боспорские росписи совершенно уникальными.
Памятником мирового значения является роспись керченского «склепа Деметры». Эта богиня, олицетворявшая у древних земледелие и плодородие, особенно почиталась боспорянами, благополучие которых во многом зависело от сельского хозяйства. С Деметрой, ее дочерью Корой и богом подземного царства Плутоном связан также миф, объяснявший круговорот природы, смену времен года. Все это нашло отражение в росписи. А центром ее стало прекрасное и скорбное лицо женщины, матери — лицо Деметры.
По-разному толкуют ученые роспись склепа Анфестерия, сына Гегесиппа, но и в ней, по-видимому, отражена реальная жизнь варваров-кочевников. К сожалению, поманив вас, я должен тут же оговориться: ни тот, ни другой склепы сейчас не доступны. Первый находится в поистине катастрофическом положении и, если не будут приняты срочные меры, его роспись вскоре погибнет, а местоположение второго попросту забыто, утеряно.
Осмотреть можно, пожалуй, лишь склеп 1891 года (дата открытия) во дворе дома № 29 по Нагорной улице — он является экскурсионным объектом. О других склепах я упомянул потому, что нельзя об этом не вспомнить и чтобы вы поняли: город этот не так прост, как может показаться с первого взгляда. Немало людей посвятили его изучению, проникновению в его тайны всю свою жизнь.
Листая популярные и сугубо ученые труды по истории и древнему искусству, посещая лучшие наши музеи, вы не единожды встретите слова «Пантикапей», «Боспор», «Керчь» и наверняка вспомните нынешние свои прогулки...

А теперь хочу предложить маршрут из сравнительно мало пока известных. Исторический памятник, который нам предстоит осмотреть,— современник украшенных росписями склепов. Это степная крепость Илурат.
Боспор, как и любая другая держава, переживал в своей истории периоды расцвета, взлета и периоды глубокого упадка. Случалось, что в честь его правителей великие Афины ставили мраморные обелиски с благодарственными декретами, а самих правителей венчали золотыми венками. Но не раз бывало и так, что государство раздиралось усобицами, подвергалось набегам степняков или завоеваниям, а его разграбленная столица лежала в развалинах.
Не будем преувеличивать роль Боспора в мировой истории. Он был, как корабль в бурном море. Что такое одинокий корабль в необозримом пространстве!.. Но иногда штормовая волна поднимала его высоко и свежий ветер туго надувал паруса. Такой период наступил в начале новой эры после почти беспрерывных опустошительных войн, смут и даже землетрясений.
Замечу попутно, что об этой поре боспорской истории чрезвычайно интересно рассказывает в своих «Анналах» великий римский историк Тацит. Происходящее на далеком Боспоре описывается им на общем широком фоне имперских неурядиц, включается, так сказать, в мировой контекст и потому производит особенно сильное впечатление. Наглядно видишь, как страсти, кипевшие на этих берегах, докатывались до могучего, державного города Рима, вызывали в нем тревогу.
Государство зависело в тот период от Рима, его цари приняли римское династическое имя Тибериев Юлиев — это явилось символом подчинения, свидетельством лояльности, хотя заурядной имперской провинцией Боспор не стал, продолжал держать свою армию, чеканить свою монету — в испытаниях, бедах, которые обрушивались на него, сперва выстоял, потом оправился и пошел в рост. Новое развитие получили сельское хозяйство, рыбный промысел, ремесла, строительство, торговля. Размах торговли, правда, был не тот, что прежде. Она замыкалась большей частью в границах своего моря — Понта, реже боспорские суда проникали в восточное Средиземноморье и совсем редко к италийским берегам.
Время было напряженное, военная опасность висела над границами — это заставляло укреплять оборонительные стены уже существующих городов, строить новые крепости. Так появилась на подступах к столице в 1 веке нашей эры крепость Илурат. Ее строительство вызывалось необходимостью, но говорило и о богатстве, силе государства, о его решимости постоять за себя в сложившихся трудных обстоятельствах.
Проехать к Илурату можно с юго-востока через Аршинцево (оставив слева уже знакомую дорогу, ведущую на Эльтиген — Героевское) и далее через село Приозерное. Есть и другой путь: по феодосийскому шоссе до поворота на село Ивановку (километрах в 15 от Керчи) и дальше проселком.
Крепость была построена на взгорке, круто обрывающемся с двух сторон. Господствующая возвышенность позволяла и далеко видеть и надежно защищаться. А войне, обороне здесь подчинялось все.
В первые века новой эры даже мир не был настоящим миром. То и дело приходилось отбиваться от воинственных степняков — тавроскифов, сарматов. Отношения с ними были сложными, соседние степные племена оказывались то союзниками боспорских царей, поскольку тоже были заинтересованы в торговле, а значит, в самом существовании Боспора, то противниками некоторых из них во время усобиц.
Да и с римскими императорами Калигулой, Клавдием, Нероном, Домицианом все складывалось чрезвычайно напряженно. Рим слабел, но цеплялся за окраины своей империи. Почти на всем, что дошло до нас от тех веков относительного боспорского процветания, лежит печать войны. О ней говорят надписи на каменных плитах, изображения на монетах, росписи многих склепов. Обеспечивая, как это было принято, покойников всем, что они имели при жизни, боспоряне в те трудные времена не забывали положить им и оружие...
По-видимому, Илурат был одним из важнейших звеньев укрепленной линии, которая пересекала весь полуостров от Азовского моря до Черного — от Меотиды до Понта. О его значении говорит даже положение крепости посредине этой линии.
Крепость начинается со стен. В начале прошлого века, когда они были открыты и зарисованы первым исследователем керченских древностей П. Дюбрюксом, стены смотрелись величественно. Сейчас они полуразрушены, но об их мощи говорит толщина у основания — она доходит до шести метров. Илурат был крепким орешком.
Частые башни, замкнутые дворы, узкие улочки, каменные лестницы, ведущие иногда прямо из дворов на крепостные стены... Видно, что в крепости берегли каждый клочок земли. И еще очевидно, что все здесь заранее и четко спланировано. Нет, это не стихийно возникшее поселение, которое потом защитили стенами. Тут угадывается некая изначальная идея. Ученые говорят, что тип здешней планировки напоминает римский лагерь.
Когда приходишь на знакомое место слова и снова, то общий взгляд на него делается ненужным, сразу начинаешь искать что-то новое — недавно появившееся или не замеченное ранее. Так было и на этот раз.
После раскопок последних лет лучше смотрятся оборонительные башни и стены Илурата...
Мастерская, где делали рыболовные грузила. Одно из них, сломанное, а потому оказавшееся археологам ненужным, передо мной.
И важнейшее открытие — осадный колодец, к которому вел из города-крепости тайный подземный ход. Он обозначен кое-где шурфами.
По-новому смотрелись на этот раз склепы некрополя и просто выдолбленные в скале могилы. Одна была совсем маленькой, детской...
Степной ветер тщательно подмел мощенную каменными плитами центральную улицу; справа — почти не поврежденные, не разъеденные временем ступени. Без малого две тысячи лет назад в такое же вот утро по этим ступеням поднимался, звеня доспехами, дюжий воин в панцире, шлеме, узких штанах, с овальным щитом в руке, длинным сарматским мечом на перевязи слева и кинжалом на поясе справа... Вооружение, одежда, обычаи степняков в ту пору уже прочно прижились на Боспоре.
Дымились очаги, и пахло свежеиспеченными лепешками, плакал ребенок в доме по соседству, где-то блеяла овца, и пылил отряд всадников, высланных дозором к оборонительному валу...
Гарнизон пограничной крепости состоял из своеобразных военных поселенцев. Они несли службу и кормились на царских землях — сеяли хлеб и держали стада. Им некуда было отсюда отступать: жизнь Илурата была их жизнью, его гибель — их гибелью. Раскопки открыли многие подробности быта этих людей. Сегодня мы можем видеть не только стены и нижние этажи башен, мощенные камнем улицы и переулки, но и планировку домов, очаги, закрома, зерновые ямы, предметы обихода и орудия ремесла. Мы знаем, что население здесь было смешанным — греки, скифы, сарматы. Сколько битв они выдержали, сколько штурмов отразили! Но так или иначе, даже эти стены не помогли устоять против захватчиков.
Да что стены какой-то небольшой степной крепости! Рушился Рим. Победоносные некогда легионы отступали под натиском варваров, флот римлян не мог справиться с пиратами на Черном море. А базой для этих пиратов из варварских племен боранов, герулов, остготов становятся по иронии судьбы гавани Боспора, процветание которого издревле держалось на торговле. Больше того, пираты пользовались при набегах на города Черного, Мраморного и Эгейского морей кораблями боспорского флота.
В III веке готы надломили государство, а в IV орды гуннов, которые сметали все на своем пути, переправились через Керченский пролив и окончательно уничтожили Боспор. Илурат к тому времени уже более ста лет лежал в развалинах.
Эта поездка в боспорскую «глубинку» может оказаться интересной для человека любознательного. Ведь до сих пор на Митридате, у Тиритаки, в Еникале мы видели как бы фрагменты древности. Здесь же предстает нечто целостное. Пусть маленький, но законченный мир. Добавим: трагический мир, который дает пищу и раздумьям и воображению.
И вот еще что. Я рассказал об увиденном и, так сказать, воображенном. Но увидеть и вообразить оказалось возможным потому, что долгие годы упорно трудились археологи. В ряду имен особо надо назвать одно — ленинградского ученого, крупного специалиста по античной археологии, Игоря Георгиевича Шургая (1934— 1982). Многими сведениями об Илурате и других боспорских городах, больших и малых, мы обязаны именно ему, его раскопкам и изысканиям.

ПРОЛИВ. РАЗМЫШЛЕНИЯ О СУДЬБАХ МОРЯ

Куда бы мы ни шли, о чем бы ни начинали говорить — всегда возвращались к морю и уже поняли, что в Керчи это неизбежно. Так давайте же ступим на палубу! Собственно, вы не раз уже, по-видимому, это делали, потому что на пляж лучше всего добираться катером. Но сейчас предлагается более длительная прогулка. За три часа плавания (если считать туда и назад) автор надеется сообщить немало разной информации.
Мы отправимся на Тамань. Административно и территориально кубанская казачья станица Тамань относится к Краснодарскому краю, однако во многом она — пригород Керчи. В Керчь ездят продать, купить, починить, пошить что-либо. Между керчанами и таманцами часты и родственные и дружеские связи, как это бывает, когда люди живут, скажем, на разных берегах реки.
Теплоходик, на котором мы двинемся в путь, существенно отличается от прогулочных речных трамваев или южнобережных курортных катеров. Многие пассажиры с грузом, и вид у них не праздный, а скорее деловой. Случалось видеть, как на палубу грузили мебель, купленную в Керчи, телевизор — его привозили ремонтировать. Немало, впрочем, и отдыхающей публики: любители рыбалки, курортники, туристы...
Сколько ни приходилось отчаливать от этого маленького причала и возвращаться к нему — ни разу не упустил возможность полюбоваться Керчью с моря. Предвижу, что скептически настроенный человек может сказать: а чем-де тут любоваться! То ли дело, мол, огромный одесский (новороссийский, гамбургский, ленинградский, лондонский, нью-йоркский и т. д.) порт!
Пусть так. Здесь меньше причалов, кранов, кораблей, нет и, видимо, не будет грандиозного размаха, но этот мятущийся огонь на Митридате, этот древний храм на берегу, эта волнистая линия вечных холмов, закрывающих горизонт, как ничто другое, как, может быть, только неохватные просторы южной степи или северных лесов, рождают чувство собственной причастности к судьбам, к истории отечества, родного края. Таким трудным судьбам, столь нелегкой истории... У каждого из нас есть свой город, своя деревня, которые вызывают это чувство. Хотелось бы, чтобы теперь, когда вы ее узнали, Керчь стала в один ряд с ними.

А кораблик наш бойко идет к выходу из Керченской бухты, и вот уже видны оба ограничивающие ее мыса — Белый на западе (обрывистые белесые утесы объясняют его название) и Змеиный на востоке. По пути наверняка встретятся несколько стоящих на якоре — то ли перед заходом в порт, то ли перед тем, как надолго покинуть родные берега — сухогрузов, рефрижераторов или траулеров. Если кто-либо попадется навстречу, мы — малое суденышко — загодя уступим дорогу. Из-за мелководья плавание и в бухте и в проливе строго регламентировано. Для прохода крупнотоннажных судов прорыт канал с несколькими ответвлениями.
Мы пересекаем пролив в самом широком месте. А вширь он раздался за счет Керченской бухты и Таманского залива.
Чем еще примечателен пролив? Здесь издревле был великий рыбный путь. Еще Страбон писал, что в Боспоре Киммерийском ловили осетров, «по величине не уступающих дельфинам». Добавлю от себя: попадались экземпляры белуг и покрупнее. Изображение осетра украшало пантикапейские монеты. Да и само слово «Пантикапей» на одном из древнейших местных говоров означало — «рыбный путь». Сейчас основным предметом промысла стала, как уже говорилось, хамса, которая, сбившись в косяки, дважды в году совершает через пролив миграции из моря в море. Ловят, впрочем, и другую рыбу.
Мы столько говорили о проливе, не раз упоминали, что в древности он назывался Боспором Киммерийским. А что, собственно, это означает? «Боспор» значит «бычья переправа». Здесь некогда проходила граница Европы и Азии. Но был еще один Боспор (его сейчас называют Босфором) — пролив, через который шел путь из Средиземного моря в Черное. Почему же наш назвали «Киммерийским»?
Киммерийцы — древнейший из известных нам народов Северного Причерноморья. Они упоминаются еще в ассирийских надписях VIII века до нашей эры и в гомеровской «Одиссее». Здесь были Киммерийские переправы, Киммерийские стены, гора Киммерий, два города (один на том берегу, другой — на этом) с одинаковым названием — Киммерик. Весь этот край назывался Киммерией. Но уже к V веку до нашей эры от некогда могучего народа остались только подернутые дымкой легенд воспоминания, и знаменитый «отец истории» Геродот писал меланхолически: «...страна, занимаемая теперь скифами, первоначально принадлежала, говорят, киммерийцам».

Поначалу плавание сюда казалось грекам чрезвычайно опасным. Вспомните испытания, какие выпали великим героям — Ясону, Гераклу, Тезею и их спутникам на корабле «Арго» — аргонавтам, отправившимся в Колхиду за золотым руном. Держались они берегов, это невероятно удлиняло путь, и что только не случалось в пути! Вот и называли наше море сперва «Понтос Аксейнос» — море негостеприимное.
Однако шло время, и то, что прежде казалось необыкновенным, стало если не вполне обыденным, то уж во всяком случае привычным. Появились знакомые бухты, где можно отстояться в случае шторма, возникли колонии, были написаны первые лоции — периплы. А потом какой-то смельчак разорвал пуповину, оставил берег за кормой, повернул круто на север и отважился на прыжок прямо от анатолийского побережья к Тавриде — путь оказался короче и проще. А может, решение это приняла за него сама судьба: южный шквальный ветер погнал кораблик от Синопы и прибил спустя сутки-двое к берегам Крыма. Греки к тому времени называли наше море «Понтос Эуксейнос» — Понтом Евксинским, морем гостеприимным. А чаще — просто Понтом, морем.

Началась греческая колонизация Северного Причерноморья. Цицерон об этом впоследствии говорил, что греки расселись по берегам морей, как лягушки по краям болота. Но шутки шутками, а сам процесс этот имел громадное историческое значение. Наиболее энергичные, предприимчивые жители греческих городов преодолевали громадные по тогдашним понятиям пространства, завязывали связи с неведомыми раньше народами, основывали фактории, которые нередко превращались потом в большие укрепленные города — торговые, ремесленные и культурные центры. Не все и не всегда во взаимоотношениях с местными племенами было гладко, но, с другой стороны, известна и та роль, которую сыграл в истории Древней Руси тот же, к примеру, Корсунь — Херсонес Таврический...
Берега Боспора Киммерийского — Керченского пролива, без преувеличения можно сказать, стали одним из важных окраинных, периферийных центров античной цивилизации. Это стало ясно давно, но можно не сомневаться, что исследования археологов еще не раз нас удивят открытиями.
Рассказ о проливе дает нам повод поговорить о волнующей сейчас здесь всех проблеме, а вернее — о беде, постигшей Азовское море. Один старый рыбак определил ее как проблему взаимоотношений Азова и Черномора, которых-де поссорили люди. Сказано вроде бы добродушно, но за этим стоит один из острейших конфликтов человека и природы. Человек победил, показал свою мощь и способность переделывать окружающий мир, но сам же и оказался внакладе. Так бывало не раз, и, к сожалению, не раз еще, судя по всему, будет.
Я решил остановиться на этом, потому что толки и пересуды до вас так или иначе дойдут, а зачем они, когда есть цифры и факты?..
Еще на памяти нынешнего поколения, как говорит уже помянутый мною старый рыбак, Азов и Черномор вели дружеский обмен своими водами, при этом количество соли в азовской воде держалось на уровне 10 граммов в литре. Это существенно: черноморская вода гораздо солонее.
Характер водообмена в те давнопрошедшие времена выглядел так: через Керченский пролив из Азовского моря в Черное поступало большое количество почти пресной воды, но иногда южные ветры гнали более соленые воды из Черного моря в Азовское. Преобладали однако течения из Азова.
Объяснялось это стоками двух больших рек — Дона и Кубани, которые как бы промывали Азовское море. А море-то, если брать глобальные масштабы, совсем невелико и наибольшая его глубина всего 13 метров.
Все тот же старый рыбак вспоминает: нынешние таганрогские бабушки в молодости своей ходили с ведрами к морю за питьевой водой.
В те времена Азовское море было самым рыбным морем нашей планеты. Оно давало до 3 миллионов центнеров рыбы в год, или 80 килограммов с каждого гектара поверхности. А что это была за рыба! Белуга, осетр, севрюга, судак, лещ, рыбец, сазан, сельдь, тарань...— при одном перечислении слюнки текут.

Вот что, к примеру, писал дореволюционный публицист П. Засодимский о наших местах: «Казантип — один из самых значительных заводов для лова красной рыбы на всем Азовском море; здесь же добывается и скупается громадное количество икры и чуть ли не весь клей, какой доставляет улов всего Азовского моря... Северный берег Керченского полуострова и южная часть Арабатской косы славится приготовлением самого лучшего балыка...»
И еще одна цитата — из энциклопедии Брокгауза и Ефрона: «Азовское море весьма важно для России вследствие своего многорыбия...»

Это написано в конце прошлого века. Но тогда же начались процессы, которые привели к нынешнему положению. Все больше пресной воды уходило на нужды бурно развивавшейся промышленности, городов, сельского хозяйства.
Главные проблемы Азовского моря создавал человек — не мог не создавать. Море это ведь и реки, которые в него впадают, особенно в нашем случае, когда реки дают жизнь морю, создают его неповторимость. А в бассейне этих рек — на них самих и на их притоках — вот уже более ста лет неудержимо набирает силу могучая промышленность, растут города, поселки.
Мы читаем или слышим: введен в строй новый прокатный стан, пущена новая установка по переработке нефти, новые мощности на содовом, скажем, заводе... А ведь все это — вода, вода, вода. Миллионы кубометров воды. И взять их в этом огромном промышленном районе негде, кроме как отнять у моря. И действовал тут не злой умысел, а жестокая диалектика развития промышленного общества.
Отработанная вода возвращалась природе испорченной, загрязненной — это тоже пагубно отражалось на море. И наконец уже в наше время сперва Дон, а потом Кубань были перегорожены плотинами. Гигантский аграрно-промышленный комплекс Приазовья изъял из баланса моря многие кубические километры пресной воды. Море перестало промываться речной водой, обмелели нерестилища и места нагула многих рыб, более того,— через Керченский пролив во всевозрастающих количествах стала поступать черноморская вода. Началось засолонение.
Результатом этого катаклизма было изменение условий жизни в море, что, естественно, сказалось на обитателях. Продуктивность Азова уменьшилась почти вдвое, при этом уловы наиболее ценных рыб сократились во много раз; главными объектами промысла стали хамса и тюлька. Еще раз подтвердилась поговорка о том, что свято место не бывает пусто: в Азовском море появилось небывалое прежде количество медуз...
Конечно же, примириться с этим трудно, и стали возникать планы спасения моря. Так, обсуждается во многом спорный (грандиозный, нужно сказать) проект сооружения еще одной плотины — на сей раз в самом Керченском проливе с одновременной переброской в Азовское море части стока северных рек.
В чем сомнительность этого проекта? Отрезанный от Черного моря Азов перестанет, конечно, засолоняться, но, во-первых, мы погубим последнюю оставшуюся здесь промысловую рыбу — хамсу, так как будут перекрыты пути ее извечных миграций, а во-вторых, слишком велика опасность, что Азовское море превратится в застойный водоем с возрастающей концентрацией вредных веществ. Положение сложное. Для очистки промышленных стоков делается многое и есть успехи, по с ростом орошения и химизации сельского хозяйства увеличился сброс вод, содержащих пестициды и минеральные удобрения с полей и рисовых чеков. Весьма серьезная проблема.
А биологи и рыбаки тем временем пытаются реализовать идею превращения Азова в «водоем осетровых рыб». Дело в том, что осетровые — наиболее ценные рыбы оказались вместе с тем и наиболее «пластичными» в экологическом отношении, проявили наибольшую приспособляемость к меняющимся условиям существования. Результаты обнадеживают. Ведутся и другие разработки по внедрению марикультуры, по созданию регулируемого морского рыбного хозяйства.
Однако помимо крупномасштабных, а потому отдаленных в своем осуществлении планов, Азовское море нуждается в проведении ряда неотложных мер, которые могут помочь ему «продержаться» (пусть даже на каком-то нижнем, критическом пределе) и не деградировать дальше в ближайшие годы. Главная из них — осуществление гарантированных весенних попусков из Цимлянского водохранилища. Но, кроме того, необходимы меры экономические (введение платы за пользование водой для орошения, чтобы прекратить ее растранжиривание и стимулировать повторное использование, совершенствование ирригационных систем), технические (улучшение очистки сточных вод) и такие, как восстановление косы Долгой в Таганрогском заливе.

Кто же всем этим должен заниматься? В связи с этим хочется вспомнить одну давнюю, но поучительную историю *.
* Шапиро Л. По поручению Ленина//Наука и жизнь.— 1980.— № 7,— С. 5.

18 января 1922 года Совет Труда и Обороны на своем распорядительном заседании рассматривал вопрос об организации Азовской экспедиции. Руководить ею должен был Н. М. Книпович, видный общественный деятель и ученый-зоолог, на труды которого и сегодня ссылаются исследователи. Предложение об организации экспедиции было отклонено: не видели для этого возможности.
Между тем экспедиция, по мнению специалистов, была нужна, и заместитель наркомпрода Н. П. Брюханов потребовал вынести вопрос на обсуждение более высокой инстанции — пленарного заседания СТО. Однако 25 января в организации экспедиции было снова отказано. Что делать?
Управляющий делами Совнаркома Н. П. Горбунов написал записку В. И. Ленину. В ней говорилось:
«Азовская экспедиция имеет своей задачей научнопромысловое исследование Азовского моря, в котором улов красной рыбы с 1857 г. по 1910 г. упал в 12 раз и рыба страшно измельчала. Необходимость этой экспедиции признана единогласно совещанием работников в области научно-промысловых исследований, которое было созвано Главрыбой в январе 1921 года. Глубокое и разностороннее изучение Азовского моря, по мнению Книповича, необходимо для разработки разумно и хорошо продуманных мер для восстановления ныне оскудевшего, а когда-то блестящего промысла».
Ленин тяжко болел, однако спустя некоторое время принял Книповича, которого высоко ценил. Ознакомившись с докладной запиской ученого, Ленин написал, что надо поддержать его ходатайство.
Благодаря этому вмешательству экспедиция получила нужный ей пароход и смогла провести необходимые исследования. В своих воспоминаниях Н. М. Книпович писал: «Позже я узнал, что Владимир Ильич, больной, нашел возможность тогда же написать письмо в Совнарком Крыма о том, чтобы нашей научной экспедиции было оказано всяческое содействие».
Так были возобновлены серьезные исследования. Выработанные на их основе рекомендации привели к тому, что в 30-е годы промысловая обстановка на Азове значительно улучшилась.
Вот такая история более чем шестидесятилетней давности. Сейчас трудно себе представить, сколько забот, сколько неотложнейших дел было у молодого государства и первого его руководителя, однако Ленин лично вник в это дело, без промедления дал ему ход, согласился с необходимостью «разработки разумно и хорошо продуманных мер для восстановления ныне оскудевшего, а когда-то блестящего промысла» на Азовском море. И невольно думаешь: а не урок ли это и пример для нас сегодня?
У моря нет, к сожалению, единого хозяина. Да и возможен ли он? Но, может, следует воспользоваться уже имеющимся опытом? В свое время остро стал вопрос о спасении реки Десны. Был создан координационный совет из представителей всех областей, находящихся в бассейне Десны, он объединил усилия многих коллективов, и результаты не замедлили сказаться. Может, и в этом случае нужен такой авторитетный и наделенный полномочиями орган из руководителей Краснодарского края, Ростовской области, Крыма, Донецкой, Запорожской и Херсонской областей? Они хозяйничают на этих берегах и в этих водах, им и карты в руки. Велики масштабы, но и мощь региона огромна. Одним словом, нужны незамедлительные действия. Пока не поздно...

СРЕДНЯЯ КОСА. ТАМАНЬ

Продолжим, однако, наше плавание по Керченскому проливу.
Игра течений, особенности строения берега и морского дна едва не превратили Таманский залив в отделенное со всех сторон от моря соленое озеро. Но не получилось. Уже знакомая коса Чушка опускается перпендикуляром на Среднюю косу, но немного до нее не дотягивается, оставляет свободным вход в залив.
О косе Тузле — Средней косе, как ее еще именуют,— мы не раз говорили. Фактически это остров. Сильнейший шторм в 1925 году образовал у основания песчаной косы промоину, оторвал ее таким образом от материка. Промоина широка, но мелководна. Впрочем, ею, случается, пользуются небольшие суда. А в конце августа 1942 года она оказалась последним путем, которым прорывались в Черное море корабли Азовской флотилии. О тех временах и сейчас напоминают отметки на картах да специальные указания мореплавателям о затонувших судах. Не «затонувших» надо бы говорить, а «погибших». Их полем боя стал этот пролив. Они пали в неравном бою с врагом.
По дороге наш катер делает остановку на Средней косе. Причал, к которому мы подойдем,— сугубо рабочий причал, и поселочек, что виднеется чуть поодаль, отнюдь не манит к себе курортными кущами. Здесь все строго, даже сурово. И все-таки Средняя коса постепенно тоже становится для керчан и их гостей зоной отдыха. Привлекают просторные пляжи, отличная рыбалка, первозданная тишина. В субботу и воскресенье сюда отправляются иногда целыми семьями.
Появилась на Тузле и первая здравница — она принадлежит керченским портовикам. Думается, веселый и добрый человек придумал ей имя: «Два моря». И впрямь, пляжи Средней косы повернуты — один к Черному морю, а другой, на противоположном берегу, к Азовскому.
Если захотите, можете прервать свое путешествие, чтобы поплескаться в водах двух морей посреди Керченского пролива. В таком случае этот маршрут разделится надвое. В первый день его целью будет Средняя коса, а на следующий — Тамань.

Удивительно складываются судьбы иных мест! У них может быть большая, многотрудная история, которую нельзя забыть, да мы ее и не забываем. Но побывал здесь или пожил один человек, и навсегда название села или города будет отныне связано с именем этого человека. Вот только крымские примеры: Ялта для нас в значительной степени город Чехова, Севастополь — Толстого, Старый Крым— Грина, Феодосия — Айвазовского. В Гурзуфе мы обязательно вспомним Пушкина, в Балаклаве — Куприна, в Солнечногорском (восточнее Алушты) — Коцюбинского, в самой Алуште — Сергеева-Ценского, в Планерском — Волошина... А сколько еще примеров можно привести!
Первая улица, на которую вы ступите в Тамани, будет улица Лермонтова. Великий поэт приехал сюда странствующим офицером «с подорожной по казенной надобности» в сентябре 1837 года, пробыл тут совсем недолго, но след этого короткого пребывания неизгладим. Лермонтовская повесть «Тамань» — один из шедевров нашей литературы.
Л. Н. Толстой считал это произведение совершеннейшим. А. П. Чехов говорил: «Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова. Я бы так сделал: взял его рассказ и разбирал бы, как разбирают в школах,— по предложениям, по частям предложения... Так бы и учился писать». В. Г. Белинский в статье о «Герое нашего времени» не решился даже делать из повести выписки, «потому что она решительно не допускает их: это словно какое-то лирическое стихотворение, вся прелесть которого уничтожается одним выпущенным или измененным не рукою самого поэта стихом: она вся в форме; если выписывать, то должно бы ее выписать всю от слова до слова; пересказывание ее содержания даст о ней такое же понятие, как рассказ, хотя бы и восторженный, о красоте женщины, которой вы сами не видели».
Казалось бы, нужен ли еще памятник Лермонтову и «Тамани»? Возможен ли он?
Таманские станичники ответили на это тем, что с любовью, со вкусом, с тщательностью восстановили домик, где некогда останавливался поэт, создали удивительный Дом-музей М. Ю. Лермонтова и — так уже получилось — своего родного края, музей, который наверняка привлечет тысячи паломников. Мы тоже побываем там, а сейчас заметим, что, хотя личность одного человека и может стать как бы олицетворением города, все же наше представление об этом городе обычно гораздо шире. Как ни велик, скажем, Толстой, а Севастополь есть Севастополь...
Тамань в атом смысле тоже есть Тамань. У нее интересное и богатое прошлое. Одно из напоминаний об этом — памятник, который почти сразу же откроется перед вами. На пьедестале со знаменем в руке казак-запорожец, потомок тех храбрецов из запорожской вольницы, что на протяжении веков были на юге и юго-западе щитом народившегося великого государства. Их судьба оказалась драматичной. При Екатерине II пришлось покидать обжитые места, перебираться на «Керченский Кут», как называли в старину Таманский полуостров, и начинать все сначала.
Запорожцы были и лихие конники, и пушкари, и пехотинцы, и смелые мореплаватели. Им не раз случалось, совершив от низовьев Днепра бросок через Черное, море, окуривать мушкетным дымом стены Стамбула. И сюда они прибыли на гребных судах. 3847 запорожских казаков, которым предстояло освоить этот край, стать кубанцами. Выстояли, прижились. На памятнике написано: «Первым запорожцам, высадившимся у Тамани 25 августа 1792 года под командой полковника Саввы Белого, сооружен в 1911 году благодарными их потомками, казаками Кубанского казачьего войска по мысли Таманского станичного общества в память столетия со времени высадки».
А неподалеку и в округе — другие памятники, напоминающие о жестоких сражениях гражданской, Великой Отечественной войн. И опять, как в Керчи,— каких только фамилий не встретишь на них! Перечислены и местные казаки, павшие в боях с врагом. Почетного наименования «Таманских» удостоены многие дивизии и полки. Некоторые из них, очистив от гитлеровцев Северный Кавказ, освобождали затем Крым.
Лермонтов писал, что «Тамань — самый скверный городишко из всех приморских городов России». Так оно и было. Об этом говорит сам вид жалкой хаты, в которой пришлось жить поэту. А всего тут насчитывалось 56 дворов. С тех пор станица невероятно, хоть и несколько беспорядочно разрослась. Разительным контрастом бедной хатенке сегодня стоят среди зелени соседние дома, контора виноградарского совхоза, винзавод... Станичные виноградники в степи почти необозримы.
Восхищаясь лермонтовской прозой, хочется отметить, одну ее особенность: она необыкновенно точна. Искусство вообще не терпит приблизительности — ни в интонации, ни в лепке характеров, ни в деталях пейзажа или обстоятельств. Лермонтов это обостренно чувствовал. У него был зоркий глаз рисовальщика. Творческое воображение не было соперником этой точности, оно помогало глубже проникнуть в суть явлений и отношений между людьми. Читая «Тамань», рассматривая одноименный рисунок поэта («Тамань»), датированный 1837 годом, и сопоставляя их со свидетельствами кубанских краеведов Е. Фелицына и О. Акранникова, с документами тех лет, видишь это совершенно отчетливо.
Позволю себе сравнение. Алмаз как минерал является производным от каких-то совершенно определенных, часто мрачных и неприветливых мест; став брильянтом, он переходит в иное качество, делается приметой совсем другой жизни, но родословную его все-таки можно проследить. Так и с «Таманью». Шедевр, который доставляет наслаждение каждому, кому близка наша словесность, даже человеку, слыхом, быть может, не слыхивавшему о самой Тамани, повесть настолько вросла корнями в эту засушливую землю, что вызванный ею к жизни «Дом-музей в память пребывания великого русского поэта М. Ю. Лермонтова на Тамани в сентябре 1837 года» (так он называется) стал мемориалом не одному поэту, а всему прошлому края.
И тут надо бы добрым словом вспомнить многих людей. Еще в 1964 году неподалеку от берегового обрыва была поставлена стела с барельефом поэта. А затем «по мысли Таманского станичного общества» — я вновь цитирую надпись с другого, уже виденного нами памятника — решили воссоздать давно исчезнувшую с лика земли усадьбу казака Федора Мысник, чья дочь, жившая в доме приживалка и связанный с ними контрабандными делами слепец стали прототипами героев повести. Мысль была подхвачена руководителями двух местных совхозов (прекрасный пример!), поддержана в краевом центре Краснодаре, и закипело дело.
«...Мы подъехали к небольшой хате, на самом берегу моря.
Полный месяц светил на камышовую крышу и белые стены моего нового жилища; на дворе, обведенном оградой из булыжника, стояла избочась другая лачужка, менее и древнее первой. Берег обрывом спускался к морю почти у самых стен ее, и внизу с беспрерывным ропотом плескались темно-синие волны...».
«Я взошел в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю ее мебель. На стене ни одного образа — дурной знак!..»
Так в повести Лермонтова, так в описании и зарисовке Е. Д. Фелицына, сделанных спустя несколько десятилетий («Хата, крытая камышом, имеет семь шагов ширины и шестнадцать длины»), отчасти так и на рисунке самого поэта — он изобразил только лачугу старухи. Все это вы можете видеть теперь воочию.
Строителям, хоть это и были местные люди, пришлось не легко — здесь давно уже не строят таких саманных домов с подслеповатыми оконцами и русскими печами. Однако сделали все точно: не только хату с лачугой, но и колодец с журавлем, и летнюю кухню.
Добро вызывает свою цепную реакцию. Создание Дома-музея стало бескорыстной заботой всей станицы. Рыбаки нашли старую лодку, старые (ведь нынешние из капрона!) сети, которыми огражден со стороны обрыва двор. Станичные деды следили за ходом строительства, давали советы, а когда нужно, и сами засучивали рукава. Нашлись старый (настоящий!) казачий сундук,прялка, серебряный самовар, хлебница, посуда и другая утварь. Все, как было когда-то!
Не был забыт и последний штрих. Работники другого совхоза благоустроили прилегающую к музею территорию, и получился милый, уютный «Набережный сквер имени М. Ю. Лермонтова». Поскольку летом гостей в станице хватает, чуть в стороне построено кафе «Тамань» с довольно изящным стилизованным интерьером.
Прекрасный музей! Ради него одного, думается, сюда непременно надо приехать. Однако, как Лермонтов неисчерпывается «Таманью», так и Тамань не исчерпывается Лермонтовым.

Уже немало лет назад, впервые попав в эти места, я услышал некую легенду с мистическим, можно сказать, оттенком. Расспрашивал о местных достопримечательностях. Тогда еще не было ни лермонтовского Дома-музея, ни того небольшого, но интересного археологического музея, который открыт в станице (в нем тоже следует побывать) — мне посоветовали осмотреть старинную церковь. Пошел к ней, расспрашивая дорогу у встречных.
Церковь и в самом деле оказалась и необычна и хороша. Колонны по периметру, фонарь с шатровой, увенчанной крестом крышей... Во всем чувствовались легкость, изящество и простота.
Сколько же лет церкви? Не заметив сперва мемориальной доски, стал расспрашивать об этом оказавшуюся здесь старушку. Она внимательно, оценивающе посмотрела на меня и сказала наконец со значением:

— Это та самая церковь. Та самая!

— Неужели? — поразился я.

Чтобы стало понятно это удивление, надо вспомнить историю почти тысячелетней давности.
Едва ли ошибусь, если скажу, что большинству из нас слово «Тмутаракань» известно еще со школьных лет. Пренебрежем тем, что иногда оно употреблялось как символ российской провинциальной глухомани. Гораздо важнее другое: так назывался древний город, центр русского удельного княжества, основанного, как полагают, в X веке, еще при князе Игоре. Успешная борьба с Византией другого киевского князя — Владимира упрочила положение Тмутараканского княжества, сделала его форпостом Руси, важным торговым центром в Северном Причерноморье. Тогда же, полагают, в него вошли земли по ту сторону пролива вместе с городом Боспором, который русские стали называть Корчевом.
Существовало это княжество сравнительно недолго — до конца XI или начала XII века. Упоминания о нем есть в летописи, в« Слове о полку Игореве». Мы знаем, например, что тмутараканским князем был Мстислав — один из сыновей Владимира. Тот самый Мстислав, который в 1022 году сразился с косожским князем Редедей.
«Сказал Редедя Мстиславу: «Чего ради будем губить наши дружины? Но сойдемся и сами поборемся. И если одолеешь ты, возьмешь имущество мое, и жену мою, и детей моих, и землю мою. Если же я одолею, то возьму все твое». И сказал Мстислав: «Будет так...»
Мстислав, как известно, одолел, «зарезал Редедю пред полками косожскими». А вернувшись в Тмутаракань, построил церковь святой Богородицы.

— И это та церковь? — все еще сомневался я.

Тогда собеседница, ни слова больше не говоря, достала книгу и, не листая страниц, одним точным движением безошибочно раскрыла ее на нужной странице. То была изданная до войны хрестоматия по русской литературе для средней школы. В разделе, посвященном летописям и другим памятникам, приводился рассказ о поединке Мстислава с Редедей и о строительстве церкви. Церковь эта, говорилось в конце, сохранилась до настоящего времени.

— Как же она сохранилась?

Тут-то я и услышал рассказ о том, что после гибели княжества, когда сюда пришли половцы, храм был якобы засыпан песком, и это спасло его от разрушения. А семь веков спустя появились казаки, раскопали церковь, отремонтировали, и вот-де она перед нами...
Надо сказать, что пыльные, песчаные бури здесь не редкость, и что-нибудь похожее вполне могло произойти. Рассказ был привлекателен и заманчив, да вот беда: ему прямо противоречила мемориальная доска, которую я разглядел наконец. В ней указывалась совсем другая дата постройки: 1792 год.
Зачем я вспоминаю об этом? Дело в том, что в недавний приезд я столкнулся со все той же легендой о засыпанной песком и спустя семь веков раскопанной церкви. Почти наверняка и вы ее услышите. Может быть, даже с намеком, что тут не обошлось без чуда.
Так вот: это все же совсем не та историческая церковь. Разведывательные раскопки под нею, а главное то, что основание церкви, построенной князем Мстиславом, найдено в другом месте, на городище близ моря, показали это неоспоримо.
С Тмутараканью связано немало исторических загадок. Она сама — загадка. Сейчас мы привязываем ее к Тамани, а ведь было время, когда след города и княжества исчез, затерялся. Неясно было, где находилась Тмутаракань, и даже существовала ли она вообще. Об этом много спорили. Одни считали, что искать следует на муромской земле, другие — на черниговской, третьи — у Астрахани. Доводы приводились самые разные. А у порога солдатской казармы на кавказском берегу Керченского пролива лежал большой камень, взятый из находящихся неподалеку развалин Таманского городища. На камень не обращали внимания, об него просто вытирали ноги. А когда случилось присмотреться, увидели старинные русские письмена:
«В лето 6576 индикта 6 Глеб князь мерил море по леду от Тмутороканя до Корчева 14000 сажен».
6576 год «от сотворения мира» соответствует 1068 году нашего летосчисления.
Находка камня — он хранится в ленинградском Эрмитаже — вызвала множество новых вопросов. Подлинность надписи ставилась под сомнение, оспаривалась. Однако археологические раскопки помогли установить, что проблема местонахождения Тмутаракани, судя по всему, решена.

Некогда здесь был город Гермонасса, входивший в состав Боспорского государства. Он во всем разделил судьбу Боспора и после гуннского опустошительного нашествия лежал в руинах. Относительное затишье, наступившее в VIII — начале IX века, привело к новому оживлению. На античных развалинах опять появились люди, начали возрождаться города и селения. Так на месте прежней Гермонассы появилась Таматарха, которую русские стали называть Тмутараканью...
Вы побываете на этих раскопках. Когда-нибудь они станут музеем под открытым небом, а рядом появится павильон, где будут выставлены находки археологов. А пока эти экспонаты собраны для обозрения во временном помещении в центре станицы.
Керчь — Тамань... Более тесную связь, большую общность судеб нельзя себе и представить. Можно привести сколько угодно примеров, которые это подтверждают, но самый яркий и самый близкий нам — Великая Отечественная война. Тамань была то спасительным берегом, куда спешили переправиться обескровленные в боях полки, то трамплином для прыжка через пролив, то ближайшим фронтовым тылом города-героя.

ПРОЩАЙТЕ - И ДО НОВЫХ ВСТРЕЧ!

Хочу надеяться, что небольшая эта книжечка к концу вашего отпуска истреплется и залоснится от частого обращения к ней. Надеюсь, она была вам полезна. Готов выслушать пожелания и даже упреки. Как вы уже поняли, автор рассказал, увы, не обо всем, о чем стоило бы рассказать. Причин несколько, и вот одна из них. Есть у меня знакомец, которого о чем ни спроси — тут же услышишь пространнейший монолог. Все-то он видел, все-то он знает... Не хочу выступать в такой раздражающей роли.

Крым не Арктика, не Кара-Кумы — человеку, хотя бы просто осмотрительному, попасть здесь в дорожную беду невозможно. Потому я и не предупреждал о колодцах, стоянках, ночевках. Целью было рекомендовать направление, маршрут и сообщить о нем основные сведения. Все остальное придет в пути вместе с радостью пусть небольших, но зато самостоятельно сделанных открытий.
Предвижу, что под конец вы не раз испытаете и чувство превосходства: вот-де об этом автор не написал,— видно, понятия не имеет,— а мы увидели, узнали. Пусть так. Но рассудите: зачем, к примеру, мне было упоминать о таманском фонтане? Вы и так о нем в Тамани услышали. И нашли к нему дорогу. Однако не ради него же вы сюда ехали! Это, так сказать, попутная достопримечательность. Да и что я скажу о нем? Самым жарким летом бьет и бьет из земли сильной струей удивительно вкусная, прохладная ключевая вода. Откуда берется? Никто толком не знает. Пройдитесь, благо недалеко. Освежитесь. Гляньте. Любопытно.
Впрочем, что фонтан! Я ничего не сказал о многих древних городах, а некоторые из них даже чеканили собственную монету;
о странном урочище неподалеку от мыса Белого — природа старательно затянула зеленью следы войны, и все же они очевидны; здесь соседствуют посаженный людьми на засушливом склоне лес и кочковатое болотце; в один приезд вас обрадуют разнотравье и красота луговых цветов, а в другой поразит совершенно невероятное обилие грибов — полевых шампиньонов;
об окрестностях Эльтигена — Героевского, побродить по которым так поучительно и интересно;
о еще сохранившихся грандиозных руинах завода имени Войкова — их будто специально берегут для будущих кинематографистов, решивших снять еще один фильм о войне;
о ночлеге в укромной бухте у тихого костра из выброшенного на берег зимними штормами плавника;
об ужах-рыболовах, которые охотятся в проливе и Азовском море на бычков... Да мало ли еще о чем!

Признаюсь: сделано это не без умысла. Полюбив Керчь, вы наверняка снова приедете, обогащенные собственным опытом и знанием многих прочитанных книг, опять пройдете — уже выборочно и самостоятельно — по знакомым местам, проложите собственные маршруты. Что же касается этого путеводителя, то он для новичков, для первого знакомства. Да автор и составлял его не только ради вашей пользы, но и для собственного удовольствия, чтобы еще и еще раз побывать в Керчи.
Однако хочу вернуться к наболевшему. Наверное, каждый, рассказывающий о достопримечательностях родного края, испытывает двойственное, противоречивое чувство. С одной стороны, как не рассказать, не поделиться, а с другой — страшновато, боязно. Тревожит мысль: а что станет, когда сюда хлынет поток туристов?..
Я упоминал о своих приятелях, которые чуть ли не ежегодно совершают пеший поход Керчь — Геническ. Сперва по азовскому побережью Керченского полуострова, а потом по Арабатской стрелке. Один из них, узнав, что пишется этот путеводитель, попросил:
— Не рассказывай хоть о нашем маршруте. И так с каждым годом становится все хуже, повсюду на пути банки, склянки, кострища — не умеют вести себя люди...
Справедливости ради надо, однако, сказать что дело тут не в одних туристах. Припоминаю горестное лицо археолога, ведущего раскопки на Илурате. Кто-то разрушил на городище каменную кладку, срубил два дерева. Было это поздней дождливой осенью, когда туристов уже не бывает.
Так что же остается? «Вычеркнуть из маршрута» Илурат и азовское побережье? Невозможно. Не поможет. Расчет и надежда только на то, что каждый из нас будет беречь природу и памятники родного края. А для этого нужно знать их ценность и неповторимость, надо вообще больше знать о них.
Кстати говоря, керченские маршруты могут быть продолжены и за пределами Крыма. Люди, бывающие в Москве и Ленинграде (а кто там не бывает!), имеют для этого особенно широкие возможности. В Государственном Историческом музее, Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина и наконец в ленинградском Эрмитаже собраны бесценные произведения древних мастеров. Они сами по себе прекрасны, но, кроме того, с каждым связана целая история.
Вот, к примеру, знаменитый сосуд из кургана Куль-Оба близ Керчи. Сделан ои из электра — сплава золота с серебром. Находка, как уже говорилось, была почти случайной. Произошло это, если помните (см. главу «Музей»), в 1830 году. Ломали камень для стройки и ничего другого не искали. Хотя был человек — уже упоминавшийся нами Дюбрюкс,— который подозревал, что холм, на котором шли работы, скрывает гробницу.
Чутье его не подвело. За беспорядочным навалом глыб появилась каменная кладка, открылся узкий ход в склеп, заложенный в конце камнем. Были минуты напряженного ожидания, пока открывали этот вход, было горькое разочарование, почти отчаяние, когда показалось, что склеп ограблен. Что поделать — большинство таких захоронений ограблено еще в древности... И вдруг — о, чудо! Богатейшие, прекраснейшие находки, о каких может только мечтать исследователь старины. Среди них был и этот небольшой электровый сосуд.
Двадцать три века стоял он в подземелье у ног скифской царицы и вот теперь словно заново родился, чтобы поразить мир своим совершенством. На сосуде древний мастер изобразил скифов. И тут начинается новая глава этой истории. Куль-обская ваза вызывала не просто восхищение, она заставляла размышлять, искать некий ключ, будила воображение. Одни видели в рельефном рисунке на ее боках просто эпизоды походной жизни скифов, но нашелся исследователь, который усмотрел в них законченный сюжет.
...Когда Геракл оказался в здешних степных краях, то у него и некой местной богини родилось три сына. Назвали их Агафирс, Гелон и Скиф. Спустя некоторое время Геракл решил уходить. Богиня спросила, как быть с сыновьями. Геракл оставил ей свой лук и наказал, когда сыновья вырастут, дать им натянуть его. Того, кто с этим справится, оставить при себе, а остальных изгнать. Пришла пора испытания. Двое старших парней не справились с богатырским луком — одного он ударил по ноге, другого — в щеку. И только младший — Скиф — согнул лук, натянул тетиву. От него, как говорит легенда, произошли скифы...
Эпизоды этой легенды и увидел историк на чеканке куль-обской вазы, которая находится теперь в ленинградском Эрмитаже.
Свои истории у высеченного из мрамора портрета Митридата, у бронзового бюста его внучки — царицы Динамии, поразительной женщины, которая хитростью, жертвенностью, силой отстаивала в очень трудное время независимость Боспора.
А как не сказать о шедеврах ювелиров, резчиков! Наш современник пишет, что высочайший уровень их мастерства «не был превзойден нигде, ни в то время, ни позднее, ни даже в наши дни».
Там же, в ленинградском Эрмитаже, хранится вырезанная из халцедона печатка. Фактура голубого камня использована превосходно. Это — небо. А в нем летит цапля. Только и всего. Но строгость и изящество рисунка делают печатку произведением искусства. Его автор — хиосец Дексамен. Печатке две с половиной тысячи лет. Найдена в одном из пантикапейских захоронений.
Однако перечислять или даже рассказывать — неблагодарный труд, когда можно все это увидеть. «Следа Керчи» вы найдете не только в художественных хранилищах, но и в музеях, которые посвящены истории — древней и новейшей. Ну, а кроме того, существует неисчерпаемый кладезь знаний — книги.
История Пантикапея — Боспора — Корчева — Керчи неотъемлемая часть более широкого исторического полотна. Ведь как бывало не раз: город зарождался, переживал расцвет, а потом сама память о нем постепенно выветривалась... С Керчью получилось иначе. Однажды на заре истории люди обосновались в этих местах и никогда их больше не покидали. А на крутых исторических поворотах город как бы высвечивался, становился особенно заметен. Так было не только в давно уже прошедшие, ставшие легендарными века, но и на памяти ныне живущих поколений: здесь завершился разгром последнего крупного очага белогвардейщины в 1920 году, здесь шли великие битвы Отечественной войны.
Зная все это, помня об этом, по-новому начинаешь смотреть на окружающее, с сыновней бережностью относиться ко всему, что попадается на пути. А впереди у нас еще столько интересного!
Оказавшись в Керчи снова, вы, как и в самый первый раз, прежде всего подниметесь на Митридат. Бродить здесь можно часами. А что дальше? В этой заключительной главе мы впрок уже наметили маршруты двух-трех ближних прогулок. Кое-что вам подскажет собственный накопленный опыт. Вместе с тем остались и другие варианты небольших путешествий. Скажу о них совсем коротко.
В период навигации между Керчью и Сочи курсирует скоростной теплоход на подводных крыльях, ходят также обычные рейсовые суда. Анапа, Новороссийск, Геленджик, Туапсе лежат на этом пути. В рекламе они, думаю, не нуждаются.
Не забывайте о местном экскурсионном бюро. С его помощью можно ознакомиться с городами-героями Севастополем и Новороссийском, совершить поездку по Кавказу (до озера Рица), побывать на Южном берегу Крыма, в Феодосии, Судаке, Новом Свете, в Бахчисарае и «пещерном городе» Чуфут-Кале...
Поход вдоль азовского побережья, который мы совершили, предполагает другие такие же прогулки — на юг вдоль пролива к мысу Такиль и по Черноморскому побережью к горе Опук. И здесь часть пути можно покрыть автобусом. В первом случае до села Заветного, где находится база Азчерниро, а во втором — до степного села Марфовки и дальше на попутных или пешком.
Места эти — почти нетронутая туристская и курортная целина. Еще в прошлом веке автор путеводителя отмечал здесь «явные следы очень древнего жилья», «целый ряд скал и утесов, представляющих следы циклопических построек». Речь шла, по-видимому, о том, что осталось от древних городов Киммерика и Китея, которые некогда играли важную роль в жизни Боспора. Киммерик был особенно значителен как город-порт и крепость на юге-западе государства.
Интересны урочище Опук, склоны самой горы с береговыми обрывами, гротами, гнездовьями птиц, в том числе таких редких, как розовый скворец. Очень хороши выходящие устьями к морю долины с просторными пляжами. Но все это опять-таки требует заботливого, доброго отношения к себе.
Среди достопримечательностей этих мест и крупнейший в Крыму грязевой вулкан Джау-Тепе, который время от времени дает поистине грандиозные выбросы сопочной грязи, сопровождающиеся грохотом, столбами дыма и пламени. Впрочем, случается это с ним редко, и обычно Джау-Тепе выглядит просто как мирный курган, каких множество на Керченском полуострове.
Здесь будет уместно сказать о происшедшем недавно, в марте 1982 года, извержении другого — Восходненского — грязевого вулкана, который находится на окраине самой Керчи. Это было, по свидетельству очевидцев, впечатляющее зрелище. Извержение сопровождалось гулом, похожим на гул реактивного двигателя. Из кратера на высоту до 10 метров вылетали двухметровые в поперечнике глыбы. За двое суток излилось около 200 тысяч тонн грязевой лавы...
Еще одна, к сожалению, практически пока недоступная для большинства путешествующих достопримечательность — скалы Корабль-Камень (в литературе встречаются также названия Скалы-Корабли, Элькен-Кая, Эль-чан-Кая). Это четыре лежащие параллельно берегу скалы, наибольшая из которых в одном из ракурсов напоминает корабль, идущий под парусами. А недоступны они потому, что находятся в четырех с лишним километрах от берега. Так или иначе, Скалы-Корабли, неожиданные и живописные, постоянно окутанные пеной морского прибоя, значатся среди наших ландшафтных памятников...
Само упоминание о районе юго-западнее Керчи как о «курортной целине» может показаться сегодня натяжкой. Какая же тут курортная перспектива?! Покаместь это довольно пустынные, даже суровые места, что называется — глубинка. Но ведь такой глубинкой не так уж и давно были Казантип, Арабатская стрелка, побережье между Судаком и Алуштой... Все упирается в наличие хороших дорог и пресной воды. Появятся они — а рано или поздно появятся! — и оживут прекрасные пляжи, полной мерой будут использованы лечебные факторы. Среди этих факторов — огромные запасы черного целебного ила соляных озер-лиманов.
Одним словом, последний маршрут довольно привлекателен, но и нелегок.
Наконец, можно совершить более длительную экскурсию на Таманский полуостров...
Пора, однако, прощаться. И до новой встречи на этой удивительной земле.