Всеволод Азаров
Встречи на солдатской земле
Вывает так, что строчки стихов, услышанные в юности, остаются в памяти на всю жизнь. Они приходят к тебе, настойчиво напоминая о чем-то забытом.
Пулеметные патроны — орденами вам на грудь.
Эти стихи я услышал от Бориса Лихарева в начале тридцатых годов.
Мы были молоды, и романтика воинского подвига приходила к нам в рассказах о гражданской войне, об отважных делах пограничников. Мы ездили по стране, расспрашивали ветеранов, нам было невдомек, что придет время, когда и мы станем свидетелями, участниками еще более грозных, трагических событий.
Когда я собрался в Керчь, то призвал себе спутником эти давние полузабытые строки моего товарища. Поэт рассказывал о событиях, происходивших в этих местах в годы гражданской войны. Тогда тоже каменоломни под Керчью стали подземной крепостью для бойцов революции.
Я проезжал мимо Сиваша, ночные облака, рассеченные лунным клином, вздымались над темным полем, а в памяти неотвязно звучало: "Охраняет мрак щербатый ваш незыблемый покой, по бокам лежат гранаты, а винтовки под рукой. Годы стынут, меркнут дали, волны в камень белый бьют. Там, где вы отвоевали, домны Войкова встают".
И вот — Керчь. Первым знакомством, состоявшимся на этой много претерпевшей земле, было знакомство с матерью и сыном, близкими человека, сражавшегося и уснувшего смертным сном в 1942-м в смутной мгле каменоломен Аджимушкая. Они, как и я, приехали в Керчь из Ленинграда.
Лишь незадолго до этого, весной, в дом на набережной Мойки к медицинской сестре Фаине Федосовне Карпекиной и ее сыну, моряку дальнего плавания Валерию, пришло ошеломившее их известие: тот, о ком они четверть века назад получили из военкомата известие «пропал без вести», — батальонный комиссар Митрофан Николаевич Карпекин сражался и погиб в Аджимушкайских Малых каменоломнях.
...Керчь, город строителей, рыбаков, металлургов, радушно встречала своих гостей. Есть в облике этого южного города черты, резко отличающие его от других приморских южных городов. Волевой, суровый, шеренгами своих домов, прямоугольниками кварталов он как бы подтянут к главенствующей над городом высоте горы Митридат. Когда по бесчисленным ступеням поднимаешься на ее вершину, тебя охватывает чувство парения.
Продутый морскими ветрами воздух чист и свеж. Отсюда хорошо видны нарядные жилые дома, сады и скверы, здания заводов, синяя даль залива.
Орудия, ветераны Отечественной войны, берегут возвышающийся над Митридатом обелиск Славы. Вечный огонь словно вырывается из рассеченного утеса. Он зажжен и в память тех, кто сражался и погиб в Аджимушкае. Аджимушкай — гордость и горечь Керчи.
Идут люди по городу. Немолодые, взволнованные женщины и мужчины, они зорко вглядываются во все окружающее. Они могли бы слиться с толпой керчан, если бы не одна особенность. На лацкане пиджака седого высокого мужчины и на сером кителе машиниста, и на женской, темной для этого южного солнца кофточке пламенеют ленточки с надписью: «Встреча героев Аджимушкая».
И всюду, где появляется гость с алым флажком у сердца, керчане останавливаются, окружают его. Они хотят услышать слово солдата о героизме их родного города.
Некоторые из приезжих даже не видели Керчь тогда, в сорок втором, когда им пришлось встать на свою подземную вахту.
Приехав из Одессы и Свердловска, из Ташкента и Смоленска, они ощущают себя керчанами, называют по-сыновнему — наш город! И Керчь с благодарностью и радостью приветствует своих сыновей и дочерей.
Среди ветеранов подземных гарнизонов, растревоженных болью нахлынувших воспоминаний, ходят и те, кто поселился в Керчи после войны.
Вот Михаил Георгиевич Поважный, командир подземного гарнизона Малых каменоломен. Ему за семьдесят лет, но как энергичен, как подвижен этот сухонький, крепкий еще на вид человек в военной фуражке с широким козырьком.
Воины, которыми руководили Поважный и Карпекин, не сдавались, уходили в разведку, уничтожали фашистов, верили, свято верили, что дело, за которое они погибают, восторжествует.
Леонид Гаврилович Карацуба был здесь солдатом. Живет он в Краснодарском крае, работает машинистом на тепловозе. Когда озаряемый мощным светом путь бежит перед его глазами и спокойное теплое дыхание ночи врывается в раскрытое окно кабины, Карацубе порой представляется тягостная, тугая тьма Аджимушкайских каменоломен. Девятнадцать лет было ему тогда, бойцу морской пехоты. В канун Нового, 1942 года высадился он в составе десанта Черноморского флота в Керчь, захваченную врагом. Вся страна радовалась тогда подвигу черноморских моряков. Карацуба, по грудь в воде, студенящей, сковывающей дыхание, бежал к берегу возле рыбацкого селения Камыш-Бурун. Моряки перерезали колючую проволоку, преодолели минное поле. Враг был ошеломлен их появлением, многим фашистам не пришлось увидеть утро первого дня Нового, 1942 года. Карацуба на всю жизнь запомнил освобожденную Керчь, темные глазницы выбитых окон, людей, обнимавших своих избавителей. Потом Карацуба с товарищами стоял на охране причала у Генуэзского мола. Противник часто бомбил причал. И все-таки сюда подходили корабли, доставлявшие боеприпасы, пополнение.
Был апрель, крымская весна, радость цветения, голубизна небес, от которой глаза молодого бойца становились еще более синими... И так злобно чужд празднику весны и света был последовавший в конце апреля массированный фашистский налет, когда рушились дома, когда в госпитале, расположенном в здании гостиницы, взрывной волной накрыло раненых. Фашистская бомба разорвалась в караульном помещении, где был Карацуба. Убило его друзей: Сашу Шишкина из Ростова, Жору Смирнова из Минеральных Вод... Прорыв Керченского фронта, отход к проливу. На бойцов надвигались фашистские танки. Летчики, морские пехотинцы, солдаты заняли круговую оборону. К утру воины отошли от завода имени Войкова. Так попал Леонид Карацуба в Малые каменоломни.
...И вот сейчас, в ясный солнечный день, в возрожденной, в белой и розовой пене цветущих акаций Керчи, боец беседует со своим бывшим командиром.
— А помните, Михаил Георгиевич, как приказали вы, чтобы накормить бойцов, убивать коней? И вашего любимого «Орлика» убили последним.
Как забыть это Поважному, когда он, впервые за эти страшные осадные дни, заплакал и сказал: «Отведите его, только подальше...»
Было это уже в июне...
— А Николаич, — так с любовью называет Митрофана Николаевича Карпекина его жена, — как он тогда жил?
И они раскрывают страницы дневника, найденного в каменоломнях. Оживает Карпекин, командует своими бойцами Поважный, и Клабуков дописывает неровные строки при свете каганца с противотанковой жидкостью...
— Во время последней встречи, — вспоминает жена комиссара, — он взял фотографии — мою и совсем маленького Валерия. «Эти карточки никогда не попадут в чужие руки, они всегда будут со мной».
— Карпекин, — говорят товарищи, — умер в катакомбах от голода.
Однажды, когда товарищи подошли к каменному ложу, где находился Карпекин, они увидели: комиссар мертв.
Ему шел тогда тридцать третий год. Но если судить по предвоенной фотографии, выглядел он моложе, с зачесанными наверх волосами, с добрым, прямодушным взглядом.
— Похож на отца, похож, — говорит Поважный, глядя на Валерия.
Он похож не только внешне; молодой коммунист Валерий Карпекин старается во всем походить на отца — комиссара.
...Как хороша расцветающая керченская земля! Цветет белая акация, молодые деревья выбрасывают целые охапки дурманно пахнущих гроздей, а старые только готовятся... Так и молодость. Она всегда поспевает первой. Но цвет старых деревьев, он тоже берет свое!
В Керчи родство старого и молодого племени улавливаешь сразу. Здесь юношей начинал революционную борьбу Петр Войков, погибший в 27-м году от пули белогвардейского террориста. Именем Войкова, которого Керчь знала совсем юным, назван металлургический завод. В Керчи есть улица мальчика Володи Дубинина. Его имя также связано с каменоломнями. Володя после Керченско-Феодосийского десанта под Новый, 1942 год указал советским воинам дорогу к партизанам, заживо погребенным фашистами в каменоломнях, помог выйти к людям, к солнцу, к морю целому партизанскому отряду. Цветы алеют у пьедестала. На скамеечке у памятника старик. Он рассказывает нам о героях, о жертвах Керчи. Трудно разобрать речь плачущего человека. В глубине каменоломен, под глыбами известняка похоронены и его близкие. А по улице мимо памятника проходит пионерский отряд. Ребята отдают честь Володе Дубинину. Они салютуют и живым участникам боев, тем, у кого на одежде алеют ленточки.
Следопыты, юные ленинцы сделали многое для того, чтобы подвиги тех, кто оборонял Аджимушкай, не были забыты. Вот почему так звонки голоса горнов, так громок стук деревянных палочек, бьющих в барабаны, так чисты голоса пионерской смены, повторяющей клятву верности тем, кто не встал с известнякового ложа, кого товарищи хоронили не в могилах, а в каменных, сложенных из глыб саркофагах.
Каменоломни... Мы спускались туда по глыбам, шли, то пригибаясь, то выпрямляясь, по ходам, мимо отгороженных камнями закоулков, где бойцы жили, спали, чистили оружие, слушали сводки Совинформбюро, задыхались от смертоносного газа, пели вполголоса, любили, мучились, умирали.
Мы видели колодец, пробитый в камне, видели могилы, где лежат павшие герои.
Свет электрического фонаря выхватил на стене рисунок гвоздем или штыком: фашист в полной форме против нацеленного на него советским бойцом оружия. Кто он, Иван Назаров, поставивший подпись, какой волей обладал, чтобы смеяться над врагом, когда сам на краю смерти, смеяться и воодушевлять других?!
Аджимушкай, как Брест, Лидице и Орадур, напоминает людям о многом. Он говорит о том, какой ценой завоевывалось счастье, какая цена капли воды, колоска ячменя, вот этого багрового мака, осыпающего свои лепестки над зеленым, не успевшим еще выгореть от беспощадного солнца склоном.
Вход
Регистрация
Галерея
FAQ
