|
История, рассказанная ниже, произошла в нашем славном городе много лет назад, немыслимым образом соединив людей, с которыми мне пришлось встречаться в различные годы своей жизни.
Проходя службу в Германии, я познакомился с полковником Г.П., который был постарше меня в возрасте и звании, но, тем не менее, проникнувшемуся ко мне каким-то особым уважением, узнав, что я керчанин. В этом нет ничего удивительного, так как свою военную карьеру он начинал в первой половине шестидесятых годов на «Бочарке», а это, как и первая любовь, остаётся в памяти на всю жизнь любого офицера.
Один из эпизодов его службы в Керчи, рассказанных в ходе какой-то командировки, я и попробую передать своими словами, так как мне это запомнилось.
Наш город в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов представлял собой довольно крупный военный гарнизон, где располагались части различных видов и родов войск. Начальником гарнизона, скорее всего, был командир военно-морской базы на Генмоле (утверждать не буду, так как по малолетству абсолютно не представлял всего этого, а предположение строю из своего армейского опыта), и как старший воинский начальник отвечал за всё, что творится на его территории. Помимо базы в городской черте находились: склады ВМФ в крепости, танковый полк прикрытия на Марате, аэродром морской авиации Керчь II, Багеровский аэродром бомбардировочной авиации, военный госпиталь (ныне противотуберкулёзный), стройбат, дисбат и прочие организации военной структуры, как армейского, так и флотского подчинения (узлы связи, вспомогательные службы, пограничники, военная приёмка, гауптвахта и т.д.).
Среди этого разнообразия затесалась небольшая часть, стоящая несколько особняком в поле и хорошо видимая из окон автобуса-«пятёрки» при подъезде к госпиталю. Вот в неё то и попал молодым лейтенантом мой новый сослуживец. А так как этот отдельный центр был не очень велик (человек пять офицеров, несколько старшин сверхсрочной службы и человек 25-30 солдат несущих круглосуточно боевое дежурство), то особых хлопот он гарнизонному начальству не доставлял. Но есть один элемент военной психологии, который необходимо учитывать для дальнейшего правильного понимания происходивших событий. Части подобного типа, имея свой номер, печать на правах «отдельных» вроде бы и находились в гарнизоне, и в то же время как бы выпадали из юрисдикции его начальника.
Даже в здание части он не мог попасть, предварительно не согласовав свой визит с командованием бригады, находящийся под Одессой (таков был статус этого соединения), а это как вы понимаете, не улучшает взаимопонимания. Кроме того, проводя совещания с командирами частей гарнизона (в соответствии с поступающими приказами и директивами МО) и видя перед собой какого-то старлея или капитана, временно исполняющего обязанности командира части (по объективным причинам), принимал это как очередную издёвку над своими полномочиями – любой военный меня поймет, о чём думал боевой капитан I ранга глядя на такое отношение к себе. Говорить же о приказании выделить людей, или что-то организовать не могло быть и речи – без приказа из бригады никто бы и не шевельнулся. Но и перегибать палку командир центра тоже не желал – на довольствии он стоял в службах гарнизона, а это очень важно для организации нормальной военной жизни. Поэтому офицерам центра было дано указание не выпячиваться и не лезть на рожон, а вести себя достойно, так как любой срыв и выход на доклад начальнику гарнизона мог обернуться вместо обычного разноса, докладной в службу войск округа, со всеми вытекающими последствиями.
Как это не удивительно, но в эту часть попал служить (после бригадной ШМС) парень из нашего двора В.М., с которым связаны последующие события. Если учесть, что от нашего двора тогда быстрым шагом можно было дойти за 25-30 минут до расположения части (или прокатится на «шестёрке»), то представляете, каково ему было там служить. Естественно душа страдала и вот однажды, выпив с горя, он попался командиру части, за что сразу схлопотал суток десять. Доставить провинившегося на гауптвахту было приказано его начальнику – лейтенанту Г.П., предварительно помыв его в городской бане, так как на губу могли не принять – им геморроя хватало и без этого. Городская баня находилась на пересечении ул.Ушинского и 5 Босфорского, т.е. напротив того дома, где жил арестованный. (Сейчас на этом месте стоит бывшее управление мясокомбината). В то время она представляла собой двухэтажное здание послевоенной постройки и в отличие от тех, что были на Шлагбауманской и Айвазовского, производила хорошее впечатление своей продуманностью и качеством пара. На первом этаже располагались душевые кабины, буфет, парикмахерская, аптечный киоск, гардероб, стулья для отдыха – то есть всё пристойно и толково. На втором этаже размещались два помывочных общих отделения, причём в каждое из них вела своя лестница. Так как летом проводилась профилактика, то по очереди мужское или женское отделение закрывалось, и тогда устанавливались женские и мужские дни. В один из таких дней, летним утром, наш герой в сопровождении Г.П. прибыл в баню, чтобы потом отправится на гауптвахту для отбытия заслуженного наказания. Далее события приняли несколько неожиданный оборот: командир остался в предбаннике, а арестованный вошёл голым в помывочное отделение, где от силы находилось 2-3 человека (судя по открытым пустым ящикам для одежды). Так как торопится, было некуда - идти до губы было минут 10-15 – взяв журнал Г.П. стал его читать в пустом зале. Всё шло своим чередом – никто не входил в предбанник, лишь один мужик вышел распаренным и взяв что–то из своего ящика, вернулся назад. Минут через двадцать командир решил поторопить подчинённого и, открыв дверь, велел поторапливаться, на что радостный голос сообщил, что уже заканчивает мытьё. Ещё через минут десять-пятнадцать, не дождавшись подчинённого, он решительно вошёл в помывочное отделение с целью закончить затянувшуюся процедуру и обомлел от увиденного: наш герой, в компании двух мужиков, сидел поддатым на скамейке и обсуждал мировые проблемы среди винных бутылок. Происходящая картина поразила не столько своей наглостью, сколько абсолютным непониманием, как всё это могло произойти – святая вера в законы материального мира была поколеблена. Не стоит говорить, что застолье было немедленно пресечено, а арестованный выдворен на улицу перед баней с целью допроса и принятия решения, что делать дальше. В ходе признательных показаний выяснилось, что наш боец, рассказав в бане о своей судьбе случайным людям, нашёл полное взаимопонимание и сочувствие со стороны слушателей, так же проходивших срочную службу много лет назад. Так как в то время к армии люди относились с подлинной любовью и теплотой, было решено хоть как-то облегчить тяжелую участь провинившегося, как это понимает русский человек. План созрел моментально: один из сочувствующих вышел в предбанник, взял деньги и опять голым вернулся, как ни в чём не бывало. А так как в это время из-за ремонта дверь между женским и мужским отделением оказалась не заперта, наш герой зашёл в пустую женскую раздевалку, взял из комнаты банщицы белый служебный халат и в деревянных шлёпанцах (их тогда выдавали всем в бане), аккуратно спустился по другой лестнице и вышел на улицу. Излишне говорить, куда он двинулся – метрах в ста от бани до сих пор работает продовольственный магазин на улице Свердлова 29. Вид человека в белом халате никакого впечатления на продавщицу не произвёл (сотрудники бани и поликлиники водников частенько захаживали в рабочей одежде) и запрашиваемое питьё немедленно перекочевало в карманы халата. Дальнейший ход событий понятен и без комментариев – вся операция продолжалась минуты 3 – 4 или 5.
В создавшейся ситуации у лейтенанта Г.П. прорисовывались два варианта и оба не совсем хорошие, а если уж быть точным - то дерьмовые. Возвращение с поддатым в часть означало крупную неприятность и служебное взыскание. Второй путь – вести пьяного к месту отбывания наказания вроде бы логичен, но с точки зрения начальника губы, увидевшего, за что арестован боец, и в каком состоянии он прибыл, тоже не сулил ничего хорошего. Если он настрочит рапорт коменданту, а тот соответственно сообщит начальнику гарнизона, то служебные перспективы растают в дымке керченского пролива и ещё неизвестно как это всё обернётся для бригады: попасть в приказ начальника штаба округа дело малоприятное (при желании это можно организовать через службу войск округа – там таким вещам только рады). Но отступать было некуда, и он решил молча идти навстречу своей судьбе.
К чести угощающей стороны, никакого нытья по поводу тяжелой жизни солдата, пьяных просьб сжалится и всей той дури, что несёт гражданское население не было – они, прекрасно понимая неотвратимость наказания – предложили отвести обоих военных за свой счёт на такси, при этом готовы всё взять на себя перед любым грозным начальником. От предложенной помощи Г.П. отказался по следующим соображениям: во-первых, брать деньги у гражданских людей не к лицу; во-вторых, офицер, везущий пьяного солдата на такси, вместо того чтобы устроить ему марш-бросок, подрывает в корне все традиции русской армии; и в-третьих, на секунду представив, как они вываливаются из такси перед воротами Генмола на виду у флотских (само присутствие армейских в Керчи они рассматривали как какое-то недоразумение и капризы недалёких генералов), понимал, что этим он нанесёт несмываемое оскорбление всему ВМФ. Терзаясь сомнениями, они прибыли своим ходом на гарнизонную гауптвахту….
К счастью, немолодой мичман, начальник губы, повидавший на своём веку и не такое, после чистосердечного рассказа о произошедшем, не стал гнать волну, а трезво оценив обстановку, принял документы и нарушителя, добавил от себя ещё пять суток и пообещал за указанный период сделать из бойца человека.
Прибыв в часть, Г.П. доложил командиру о произошедшем и об обещании мичмана, что успокоило командира, тоже повидавшего на своём веку немало, и оставившего этот случай без последствий.
В указанный мичманом срок с губы забрали провинившегося, который к тому времени осознал пагубность своих привычек и больше в таком виде командирам на глаза не попадался (что не исключает питьё «по умному»).
В настоящее время герой повествования проживает в Керчи (я его как-то видел), у него давно взрослые внуки и вряд ли он им рассказывает о своих армейских похождениях. Г.П. продолжал службу, и в памяти у него Керчь осталась как прекрасный южный город, с которым связано очарование первых лет холостой, армейской жизни. Привезённые мною фотографии и открытки с видами города он с нежностью и грустью подробно рассматривал, узнавая любимые места…
P.S. Снимал он комнату на Первой Митридатской, сразу за пятиэтажкой у музея, в старинном двухэтажном доме с воротами – возможно там его кто-то ещё помнит, как хорошего и порядочного человека.
2009 г.
_________________
|
Вход
Регистрация
Галерея
FAQ
