Форум "В Керчи"

Я не буду требовать от тебя верности, преданности. Не спрошу, из какой темноты ты приходишь ко мне по ночам.
Почему твои руки холодные, губы обветренны — мне нельзя придираться к таким мелочам.
Я не буду пытаться тебя удерживать, спрячу страх за улыбку, и пусть он остался в глазах.
И в порыве по детски отчаянной смелости, поцелуй я оставлю на теплых от солнца плечах.
Мне не страшно когда за тобой закрываются двери, боль приходит чуть позже, когда догорает рассвет.
Я боюсь просыпаться в пустой и измятой постели, потому что все проще простого — тебя больше нет.
Изучаю тебя до линий над переносицей, до привычек, улыбок и самых дурацких примет,
Я боюсь, что однажды ты просто окажешься гостем, прилетевшим с далеких пустынных планет.
Может я тебя выдумал, выписал, выучил — теоремой на клиньях тетрадных чернильных полей,
Может быть ты забрался в меня отравляющим вирусом, выбрал жертву в толпе постоянно спешащих людей.
Я не знаю тебя, твоего настоящего имени, для кого создал Бог ярче синего неба глаза.
Я не стану ложиться под ноги твои замерзающим инеем, твои крылья ломать, не пуская к родным небесам.
Я не буду просить теплоты, обжигающей нежности, задыхаясь от слез, прижиматься к тебе по ночам,
И в порыве бессмысленной яростной дерзости, подносить твои тонкие пальцы к горящим свечам.
Я останусь удобной, понятной обителью, через стекла, как зритель, смотреть на твою красоту.
Мне не важно, мне нужно немногое — просто любить тебя, принимая за счастье одну на двоих пустоту.

Можно тебя на пару ночей?
Можно на пару снов?
Тёплыми пальцами на плече, солнцем, что жжёт висок.
Тенью, проникшей в дверной проём, правом на поцелуй,
спешно украденный под дождём из острых взглядов-пуль.

Можно тебя на короткий вдох,
выдох, мурашек бег?
Время плести из мгновений-крох, стряхивать с шапки снег.
Общими сделать табак и чай, поздний сеанс в кино.
Петь под гитару, легко звучать музыкой общих нот.

Можно тебя в неурочный час,
в самый отстойный день?
Куртку неловко стащив с плеча, молча отдать тебе.
трогать ботинком осколки льдин, времени сбросив счёт.
По переулкам пустым бродить до покрасневших щёк.

Можно тебя на недолгий срок
в комнате для двоих?
Следом руки украшать бедро, выстроив ровный ритм.
Звёзды ловить, захватив балкон, кутаясь в темноту,
и перекатывать языком вкус твоих губ во рту.

Можно тебя, крепко сжав ладонь,
вывести за порог?
Выменять скучно-спокойный дом на пыль больших дорог.
Взять напрокат развалюху-додж и превратить в постель.
Громко смеясь, выносить под дождь жар обнажённых тел.

Можно тебя приучить к себе
и приручить тебя?
Мнению, обществу и судьбе бросить в лицо снаряд.
Делать лишь то, от чего в груди будет пылать пожар,
юными, смелыми обойти весь необъятный шар.

Можно тебя без тревог и мук,
без бесполезных фраз?
Знаешь, я всё говорил к тому:
можно тебя сейчас?

смотри, какая здесь темнота — луна под бархатным колпаком. скривив невесело угол рта, умело травишься табаком. вокруг отличнейший антураж: промозглый ветер, противный дождь. и кожа щёк до того бела, что мнится, тронешь — как лист прорвёшь. давай, соври, что ты камень, сталь, что ты не сломлен, не слаб сейчас. и что не липнет к тебе печаль, как к материнской груди дитя. за ворот свитера льёт вода, стекает прямо на теплый бок, а в пальцах, что холоднее льда, трясётся спичечный коробок. и где-то там, в глубине зрачков, где волны плещутся о гранит, сигналом бедствия, громким SOS, твой внутривенный огонь горит.
так замечательно быть для всех, одним за всех, за тебя — никто. ты отгоняешь, как муху, смех, предпочитая лежать пластом. и рухнет небо, и рухнет мост, в конечном счёте, так рухнешь ты. шагай по городу, мистер Фрост, тащи на тросе припай и льды. пусть ''как бы'' хочется теплоты, и ''как бы'' хочется стать водой, но за кулисами мрак и стынь, и ты подмостков гнилых король.
смотри, какая здесь темнота — куда черней твоего пальто. огромный город шуметь устал, гоняет тени в пустом метро. а ты, дружище, ещё дитя, не ровня тяжести вековой. запомни: всё на земле — пустяк, пока ты жив и стоишь прямой. беги легко мимо грубых фраз, насмешек колких, чужой молвы, и мимо тех любопытных глаз, что кожу скальпелем с головы. достань огонь из глубин зрачков, вспоров алеющий капилляр, и растопи ледяной покров, свой айсберг-груз подари морям. стань крепче, звонче, ещё сильней, не верь бессмысленной болтовне, и вопреки беспроглядной тьме, иди по солнечной стороне.

Ты пальцем стираешь с окна тонкий лёд, мечтая о скором приходе весны. Под камень лежачий вода не течёт, но спину не выпрямить — стены тесны. Захочешь подняться и лоб расшибёшь, да теменем ты подопрёшь потолок. Здесь снег круглый год, но куда тут уйдёшь, когда все дороги вокруг замело? Остыли сердца, батареи и чай, от холода трудно и хрипло дышать. И пальцы немеют, и зубы стучат, маячит пятном в полумраке кровать. ''Тик-так'' - произносят часы на стене, пугая тебя до покошенных ног. Когда же закончится эта метель, и в сонной квартире раздастся звонок? Здесь, в белом плену, заблудившись в себе, оставшись без карт, старый компас разбив, ты, будто в бреду, в пустоте, в тишине, известный лишь нам напеваешь мотив…

Приём. Я пишу тебе, но адресат, сказали на почте, затерян в снегах. В твой город не ходят давно поезда и боинги тонут в густых облаках. Оборвана связь и потерян сигнал, мосты перекрыты, шоссе занесло. Там иней на ветках и скользкий металл, там ветер шипит беспокойно и зло. Но знаешь, мой друг, всем табу вопреки, я вижу тебя через ширму снегов. Я вижу окно, кисть замёрзшей руки, движение губ в повторении слов. Твой взгляд измождённый, твой облик больной, на плечи накинутый ношеный твид.
…но как мне спасти тебя, если стеной Великой Китайской твой холод стоит?

Ты помнишь, ты знаешь, как пахнет весна? — Цветущими вишнями, свежей листвой, капелью стучит и лишает нас сна, щекочет волнением в клетке грудной. Той девушкой, что украдёт поцелуй, насмешливо-рыжей, ворвётся в дома. Ты жаждешь тепла? — Так бери, не пасуй! Хватай с неба солнце и прямо в карман клади его смело, беги во весь дух, запутавшись в кедах и длинных шнурках. Я здесь, за снегами, я рядом, мой друг. Окликни меня, удержи за рукав. Мы так далеки, что застрянут слова, но нужно немного: ''привет'' и ''спаси''. Ты в цепи из льдинок себя заковал, захлопнул все двери, весну не впустил. Но бьётся под снегом бесстрашный родник, зажжённая спичка сильнее, чем тьма. Уйдут, разлетятся снежинками дни; не вечна печаль и не вечна зима.

Мой друг, одинокий и странный парень, рожденный в руках сентября, цветные тату прячет под рукавами, под темными стеклами — взгляд. Он дальний потомок индейцев апачи, вихрастый и юный зверь. Похож на котов, горделиво-бродячих, на брошенных всех детей. В его рюкзаке ты отыщешь конфеты, блокнот на полсотни страниц. Он верный хранитель чужих секретов, не помнящий чисел и лиц.

Он тянет меня — то взобраться на гору, то вдруг — покорить океан. Да только нельзя отпроситься с работы, аврал и не выполнен план. Вот он говорит: ''в понедельник, в семь тридцать, поехали на Кавказ. Там небо, в которое можно влюбиться, созвездия — россыпью страз!'' Но я с головой погружаюсь в отчеты, как друг мой ныряет в моря. Работа, зарплата, усталость, зевота — рутины устойчивый ряд.
Друг пишет мне письма с тибетских нагорий, шлёт фото песков Тимбукту. ''В Сахаре на редкость красивые зори, а в Лондоне смог поутру. А завтра махну автостопом в Канаду, оставив Техас за спиной''. Он видел Пекин, и Париж, и Неваду, его мир большой и чудной.
Он носит обидное имя ''бездельник'', ну кто он? — художник, поэт. А как же тогда зарабатывать деньги, оплачивать воду и свет? Он моется в речках, питается скудно, он редко когда чист и сыт. Встречает рассвет, зябко кутаясь в куртку, растрепан, не стрижен, небрит. Ему все пророчат забвение, бедность, смеются ехидно и зло. Корят за загар, (благороднее бледность), бросаются стрелами слов.
Я тоже качаю порой головой: ''а стоило б взяться за ум. Ведь сила в деньгах, ты еще молодой, ступай в мир расчетов и сумм. Получишь квартиру, машину и дачу, и кучу престижных вещей. Тебя все в округе зовут «неудачник'', давай же, взрослей поскорей''. Друг мне отвечает смешком и улыбкой, ударив легко по плечу: ''монетное счастье непрочно и зыбко, пойми, я его не хочу''.

И снова расходимся в разные степи: я в офис, а он на вокзал. «Смотрю, не устал еще прятаться в склепе? — а я бы тебе показал: рассветы и горы, моря и пустыни, туземцев и диких зверей. Как солнце на Севере тает и стынет, как свеж и прохладен Борей. Увидел бы старые стены Китая, Сеульскую башню в огнях. Услышал бы песни песков в Казахстане, узрел бы индейский обряд. В моем рюкзаке сотни воспоминаний, эмоций, восторгов и чувств. Что будет с тобой, когда денег не станет? — ведь ты так измучен и пуст? Мои фотокарточки с видами моря, ценней, чем твоя Master Card. Вот ты в кандалах, я же — вечно свободен. И счастлив в Господних руках''.
И он выбирает такую дорогу, где раньше никто не ступал. Чтоб снова исчезнуть из виду на годы, в смешении джунглей и скал.

И в дни выходных я лежу на диване, и вертится мысль в голове:
''а может мой друг, что и беден, и странен — счастливейший человек?''

Георгий Викторович Адамович

* * *
Был вечер на пятой неделе
Поста. Было больно в груди.
Все жилы тянулись, болели,
Предчувствуя жизнь впереди.

Был зов золотых колоколен,
Был в воздухе звон, а с Невы
Был ветер весенен и волен,
И шляпу срывал с головы.

И вот, на глухом перекрестке
Был незабываемый взгляд,
Короткий, как молния, жесткий,
Сухой, словно кольта разряд,

Огромный, как небо, и синий,
Как небо... Вот, кажется, все.
Ни красок, ни зданий, ни линий,
Но мертвое сердце мое.

Мне было шестнадцать, едва ли
Семнадцать... Вот, кажется, все.
Ни оторопи, ни печали,
Но мертвое сердце мое.

Есть память, есть доля скитальцев,
Есть книги, стихи, суета,
А жизнь... жизнь прошла между пальцев
На пятой неделе поста.

Не важно, как ее звали,
важнее, что я из стали,
она — из пастилы.

важней, что она красива,
и пахнет цветущей сливой,
но жгучая, как крапива,
и легкая, как туман.

и это победа Пирра,
когда я теряю силы,
целуя ее курсивом
и веря в ее обман.

вот мы говорим о софте,
о людях другого сорта,
о том, что нельзя любить.

как вдруг прорастают когти
и тянутся к ее кофте,
выдергивая нить.

и рядом сидит нагая,
о выдохе забываю,
и руки цветного мая
касаются ее ног.

а в воздухе пахнет гарью,
и я обращаюсь тварью,
голодной и жадной тварью,
целуя ее в висок.

танцует цветное лето
и плавится вся планета,
и звери бегут из клеток,
и кружится голова.

на коже чернила меток,
и я сокращаю метры,
касанья подобны ветру
и вымучены слова.

не важно, как ее звали,
не важно, что разрываю
когтями цветастый лён.

не важно, что я из стали,
и даже не идеален,

важнее, что я влюблён.

настоящее чудо — как выдох, коснувшийся век,
как звенящая песня, что тихо поет Борей.
и когда утром августа выпадет белый снег,
ты найдешь свое чудо.

поэтому, будь храбрей.

…я шагаю по небу, в карманах моих зима,
я украл пачку снега у духов Холодных гор.
и ни стража, ни слуги меня не смогли поймать,
пусть я, в общем-то, даже не самый умелый вор.
мои пальцы замерзли, ладони слегка дрожат,
изо рта белым облачком тихо выходит пар.
ты кладешь на тарелку оранжевый мармелад,
километрами ниже.
совсем не держа удар,
позволяешь себе сделать кофе соленым от слез,
и в своем одиночестве требуя тишины,
раздражаясь от музыки, запаха папирос,
чертишь пальцем узоры на коже пустой стены.

это лето не радует. каждый зеленый лист
говорит об упущенном времени. всё не то.
пусть твой лоб не морщинист еще, пусть он бел и чист,
но ты чуешь, как молодость мерзнет, надев пальто.
она смотрит с укором: ну, что ты не весела?
— ведь разбитое сердце ещё отбивает ритм.

только как объяснить, что в сердце твоем дыра?
только как залечить ранение от любви?

помнишь, я говорил о храбрости? — ну, так вот:
поднимайся, моя драгоценная, делай шаг.
не гляди за плечо, непреклонно ступай, как Лот.
знай, великую силу скрывает твоя душа.
отвечай на угрюмость улыбкой, дари цветы,
разноцветные розы вручая самой себе.
строй словами, поступками, маленькие мосты,
смейся так, будто ты последняя на Земле.

ничего, если ты оступилась, попав впросак,
если где-то ошиблась, и стала на миг смешной.
не сдавайся легко, не вскидывай белый флаг.
счастье — вещь рукотворная. сделанная рукой.

моя милая девочка, я так тебя люблю,
самой нежной любовью Хранителя и Отца.
вот он я — ты не видишь? — за правым плечом стою.
я пойду за тобой до последнего, до конца.

и когда-нибудь, теплым августом, летним днём,
я укрою тебя белым снегом, рассыплю лёд.
это будет моим подарком. и ты поймешь.
ты найдешь свое чудо.
и Чудо тебя спасёт.

Белла Ахатовна Ахмадулина

* * *
Опять сентябрь, как тьму времен назад,
и к вечеру мужает юный холод.
Я в таинствах подозреваю сад:
все кажется — там кто-то есть и ходит.

Мне не страшней, а только веселей,
что призраком населена округа.
Я в доброте моих осенних дней
ничьи шаги приму за поступь друга.

Мне некого спросить: а не пора ль
списать в тетрадь — с последнею росою
траву и воздух, в зримую спираль
закрученный неистовой осою.

И вот еще: вниманье чьих очей,
воспринятое некогда луною,
проделало обратный путь лучей
и на земле увиделось со мною?

Любой, чье зренье вобрала луна,
свободен с обожаньем иль укором
иных людей, иные времена
оглядывать своим посмертным взором.

Не потому ль в сиянье и красе
так мучат нас ее пустые камни?
О, знаю я, кто пристальней, чем все,
ее посеребрил двумя зрачками!

Так я сижу, подслушиваю сад,
для вечности в окне оставив щелку.
И Пушкина неотвратимый взгляд
ночь напролет мне припекает щеку.

Николай Михайлович Рубцов


Сентябрь

Слава тебе, поднебесный
Радостный краткий покой!
Солнечный блеск твой чудесный
С нашей играет рекой,
С рощей играет багряной,
С россыпью ягод в сенях,
Словно бы праздник нагрянул
На златогривых конях!
Радуюсь громкому лаю,
Листьям, корове, грачу,
И ничего не желаю,
И ничего не хочу!
И никому не известно
То, что, с зимой говоря,
В бездне таится небесной
Ветер и грусть октября…