Форум "В Керчи"

Знаешь, друг,
мы, наверно, с рожденья
такие...
Сто разлук
нам пророчили
скорую гибель.
Сто смертей
усмехались беззубыми ртами.
Наши мамы
вестей
месяцами от нас ожидали...
Мы
росли —
поколение
рвущихся плавать.
Мы пришли
в этот мир,
чтоб смеяться и плакать,
видеть смерть
и, в открытое море бросаясь,
песни петь,
целовать неприступных красавиц!
Мы пришли
быть,
где необходимо и трудно...
От земли
города поднимаются круто.
Век
суров.
Почерневшие реки
дымятся.
Свет костров
лег на жесткие щеки
румянцем...
Как всегда,
полночь смотрит
немыми глазами.
Поезда
отправляются по расписанью.
Мы ложимся спать.
Кров родительский
сдержанно хвалим.
Но
опять
уезжаем,
летим,
отплываем!
Двадцать раз за окном
зори
алое знамя подымут...
Знаю я:
мы однажды уйдем
к тем,
которые сраму
не имут.
Ничего
не сказав.
Не успев попрощаться...
Что
с того?
Все равно: это —
слышишь ты? —
счастье:
сеять хлеб
на равнинах,
ветрами продутых...
Жить взахлеб!
Это здорово кто-то придумал!

Роберт Рождественский.

Воробей

Воробей мой, воробьишка!
Серый-юркий, словно мышка.
Глазки - бисер, лапки - врозь,
Лапки - боком, лапки - вкось...

Прыгай, прыгай, я не трону -
Видишь, хлебца накрошил...
Двинь-ка клювом в бок ворону,
Кто ее сюда просил?

Прыгни ближе, ну-ка, ну-ка,
Так, вот так, еще чуть-чуть...
Ветер сыплет снегом, злюка,
И на спинку, и на грудь.

Подружись со мной, пичужка,
Будем вместе в доме жить,
Сядем рядышком под вьюшкой,
Будем азбуку учить...

Ближе, ну еще немножко...
Фурх! Удрал... Какой нахал!
Съел все зерна, съел все крошки
И спасибо не сказал.

Сашка, ну здравствуй, под тоннами пыли в город явилась больная весна. мы безответно кого-то любили, ночи и дни проводили без сна, молча смотрели, как город смеется, сидя на крыше в весеннем пальто, как неустанно румяное солнце смело пускает по улицам ток.

мы, безусловно, кого-то теряли (в том ли беда или вовсе не в том?), прятали ноги в большом одеяле, воздух глотали отчаянным ртом, тихо считали колючие звезды, ждали
зимы,
холодов
и дождей.

слабо надеялись: может не поздно верить в любовь и хороших людей,
верить во что-то, что станет отрадой, светом в туннеле, надеждой в пути, в то, что от теплого нежного взгляда будет весна разрастаться в груди, в то, что дорога бывает удачной, выбранной верно и полной чудес, пахнущей морем, большим и прозрачным, тихо лежащим под тенью небес.

Сашка, я знаю, конечно же, знаю то, что весна - это повод дышать. несколько раз от любви умирая, хрупкой становится наша душа. спи по ночам и не слушай советы, утром вставай и заваривай чай, в сердце ищи на вопросы ответы, руки купай в золотистых лучах теплого солнца, скользящего жарким желтым клубком по уютным домам.

эта весна будет ценным подарком тем, кто за нею ходил по пятам. город опять разместился на крыше, небо ему как большая тетрадь. в городе солнце, а значит,
ты слышишь?

значит
пора
наконец
оживать.

(с) Мирленская

Владислав Фелицианович Ходасевич

Март

Размякло, и раскисло, и размокло.
От сырости так тяжело вздохнуть.
Мы в тротуары смотримся, как в стекла,
Мы смотрим в небо — в небе дождь и муть...

Не чудно ли? В затоптанном и низком
Свой горний лик мы нынче обрели,
А там, на небе, близком, слишком близком,
Всё только то, что есть и у земли.

Иосиф Александрович Бродский

Наступает весна


Дмитрию Бобышеву

Пресловутая иголка в не менее достославном стоге,
в городском полумраке, полусвете,
в городском гаме, плеске и стоне
тоненькая песенка смерти.

Верхний свет улиц, верхний свет улиц
всё рисует нам этот город и эту воду,
и короткий свист у фасадов узких,
вылетающий вверх, вылетающий на свободу.

Девочка-память бредёт по городу, бренчат в ладони монеты,
мёртвые листья кружатся выпавшими рублями,
над рекламными щитами узкие самолёты взлетают в небо,
как городские птицы над железными кораблями.

Громадный дождь, дождь широких улиц льётся над мартом,
как в те дни возвращенья, о которых мы не позабыли.
Теперь ты идёшь один, идёшь один по асфальту,
и навстречу тебе летят блестящие автомобили.

Вот и жизнь проходит, свет над заливом меркнет,
шелестя платьем, тарахтя каблуками, многоимённа,
и ты остаёшься с этим народом, с этим городом и с этим веком,
да, один на один, как ты ни есть ребёнок.

Девочка-память бредёт по городу, наступает вечер,
льётся дождь, и платочек её хоть выжми,
девочка-память стоит у витрин и глядит на бельё столетья
и безумно свистит этот вечный мотив посредине жизни.

Борис Леонидович Пастернак

Женщины в детстве

В детстве, я как сейчас еще помню,
Bысунешься, бывало, в окно,
В переулке, как в каменоломне,
Под деревьями в полдень темно.

Тротуар, мостовую, подвалы,
Церковь слева, ее купола
Тень двойных тополей покрывала
От начала стены до угла.

За калитку дорожки глухие
Уводили в запущенный сад,
И присутствие женской стихии
Облекало загадкой уклад.

Рядом к девочкам кучи знакомых
Заходили и толпы подруг,
И цветущие кисти черемух
Мыли листьями рамы фрамуг.

Или взрослые женщины в гневе,
Разбранившись без обиняков,
Вырастали в дверях, как деревья
По краям городских цветников.

Приходилось, насупившись букой,
Щебет женщин сносить словно бич,
Чтоб впоследствии страсть, как науку,
Обожанье, как подвиг, постичь.

Всем им, вскользь промелькнувшим где-либо
И пропавшим на том берегу,
Всем им, мимо прошедшим, спасибо,
Перед ними я всеми в долгу.

Уронит ли ветер в ладони сережку ольховую, начнет ли кукушка сквозь крик поездов куковать,
Задумаюсь вновь и, как нанятый, жизнь истолковываю, и вновь прихожу к невозможности истолковать.
Себя низвести до пылиночки в звёздной туманности конечно старо, но поддельных величий умней, и нет униженья в осознанной собственной малости - величие жизни печально осознано в ней.
Сережка ольховая легкая, будто пуховая, но сдунешь ее, все окажется в мире не так. И, видимо, жизнь не такая уж вещь пустяковая, когда в ней ничто не похоже на просто пустяк.
Сережка ольховая выше любого пророчества. Тот станет другим, кто тихонько ее разломил. Пусть нам не дано изменить все немедля, как хочется, когда изменяемся мы, изменяется мир.
Яснеет душа, переменами неозлобимая, друзей непонявших и даже предавших прости. Прости и пойми, если даже разлюбит любимая,
сережкой ольховой с ладони ее отпусти.
И необъяснимое - это совсем не бессмыслица, все переоценки нимало смущать не должны, ведь жизни цена не понизится и не повысится,
цена неизменна тому, чему нету цены.
... С чего это я? Да с того, что одна бестолковая кукушка-болтушка мне долгую жизнь ворожит. С чего это я? Да с того, что серёжка ольховая
лежит на ладони и, словно живая, дрожит.

Е.Евтушенко

Александр Александрович Блок

Сквозь винный хрусталь


В длинной сказке
Тайно кроясь,
Бьет условный час.

В темной маске
Прорезь
Ярких глаз.

Нет печальней покрывала,
Тоньше стана нет...

— Вы любезней, чем я знала,
Господин поэт!

— Вы не знаете по-русски,
Госпожа моя...

На плече за тканью тусклой,
На конце ботинки узкой
Дремлет тихая змея.

В возрасте 84 лет скончалась Валентина Гагарина, вдова первого космонавта планеты Юрия Гагарина. Об этом сообщил Центр подготовки космонавтов.

Бог говорит Гагарину: Юра, теперь ты в курсе:
нет никакого разложения с гнилостным вкусом,
нет внутри человека угасания никакого,
а только мороженое на площади на руках у папы,
запах травы да горячей железной подковы,
березовые сережки, еловые лапы,
только вот это мы носим в себе, Юра,
видишь, я по небу рассыпал красные звезды,
швырнул на небо от Калининграда и до Амура,
исключительно для радости, Юра,
ты же всегда понимал, как все это просто.
Мы с тобой, Юра, потому-то здесь и болтаем
о том, что спрятано у человека внутри.
Никакого секрета у этого, никаких подковерных тайн,
прямо как вернешься – так всем сразу и говори,
что не смерть, а яблонев цвет у человека в дыхании,
что человек – это дух небесный, а не шакалий,
так им и рассказывай, Юра, а про меня не надо.
И еще, когда будешь падать –
не бойся падать.

Анна Долгарева

Бывает - проснешься, как птица,
крылатой пружиной на взводе,
и хочется жить и трудиться;
но к завтраку это проходит.

И. Губерман