Форум "В Керчи"

Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора -
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера...

Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто всё - простор везде,-
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.

Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко ещё до первых зимних бурь -
И льётся чистая и тёплая лазурь
На отдыхающее поле...

Ф.Тютчев

Человек человеку брат, проводник и волк
С антрацитовой шерстью, вечно торчащей дыбом;
Человек человеку нежный китайский шёлк -
И суровый выбор.

Человек человеку синего льда кусок:
Отогреешь пальцами - он истерит и тает...
Человек человеку пулей летит в висок -
И не долетает.

Кем ты будешь, выбери поскорей:
Свет мой зеркальцем, рябью на глади зыбкой,
Глубиной бездонной чёрных моих морей,
Медной рыбкой?..

Проверять на прочность - или беречь от бед?
Забывать ответ, при себе оставлять вопросы...
Человек человеку - шаттл, и велосипед,
И открытый космос.

Любовь минувших лет, сигнал из неоткуда,
Песчинка, спящая на океанском дне,
Луч радуги в зеркальной западне...
Любовь ушедших дней, несбывшееся чудо,
Нечасто вспоминаешься ты мне.
Прерывистой морзянкою капели
Порой напомнишь об ином апреле,
Порою в чьей-то промелькнешь строке...
Ты где-то там, на дальнем, смутном плане,
Снежинка, пролетевшая сквозь пламя
И тихо тающая на щеке.

Вадим Шефнер

Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.

Иосиф Бродский

Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришел из другой страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны.

Не по залам и по салонам,
Темным платьям и пиджакам -
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам.

Я люблю - как араб в пустыне
Припадает к воде и пьет,
А не рыцарем на картине,
Что на звезды смотрит и ждет.

И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще,

Чтоб войти не во всем открытый,
Протестантский, прибранный рай,
А туда, где разбойник и мытарь
И блудница крикнут: вставай!


(с) Николай Гумилев

ВОЗВРАЩЕНИЕ
Анне Ахматовой

Я из дому вышел, когда все спали,
Мой спутник скрывался у рва в кустах,
Наверно, наутро меня искали,
Но было поздно, мы шли в полях.

Мой спутник был желтый, худой, раскосый,
О, как я безумно его любил!
Под пестрой хламидой он прятал косу,
Глазами гадюки смотрел и ныл.

О старом, о странном, о безбольном,
О вечном слагалось его нытье,
Звучало мне звоном колокольным,
Ввергало в истому, в забытье.

Мы видели горы, лес и воды,
Мы спали в кибитках чужих равнин,
Порою казалось - идем мы годы,
Казалось порою - лишь день один.

Когда ж мы достигли стены Китая,
Мой спутник сказал мне: "Теперь прощай.
Нам разны дороги: твоя - святая,
А мне, мне сеять мой рис и чай".

На белом пригорке, над полем чайным,
У пагоды ветхой сидел Будда.
Пред ним я склонился в восторге тайном.
И было сладко, как никогда.

Так тихо, так тихо над миром дольным,
С глазами гадюки, он пел и пел
О старом, о странном, о безбольном,
О вечном, и воздух вокруг светлел.
<1912>

Ярослав Смеляков сразу вспомнился:

АННА АХМАТОВА
Не позабылося покуда
и, надо думать, навсегда,
как мы встречали Вас оттуда
и провожали Вас туда.

Ведь с Вами связаны жестоко
людей ушедших имена:
от императора до Блока,
от Пушкина до Кузмина.

Мы ровно в полдень были в сборе
совсем не в клубе городском,
а в том Большом морском соборе,
задуманном еще Петром.

И все стояли виновато
и непривычно вдоль икон —
без полномочий делегаты
от старых питерских сторон.

По завещанью, как по визе,
гудя на весь лампадный зал,
сам протодьякон в светлой ризе
Вам отпущенье возглашал.

Он отпускал Вам перед Богом
все прегрешенья и грехи,
хоть было их не так уж много:
одни поэмы да стихи.
1966

Я видел пьяниц с мудрыми
глазами
И падших женщин с ликом чистоты.
Я знаю сильных, что взахлёб рыдали
И слабых, что несут кресты.

Не осуждай за то, в чём не уверен;
Не обещай, если решил солгать.
Не проверяй, когда уже доверил!
И не дари, планируя отнять.

Молись тогда, когда реально веришь;
Живи лишь с тем, кого ты любишь сам.
Гони прочь тех, кого ты ненавидишь;
И доверяй глазам, а не пустым словам.

Георгий Шелд

Мои странные женщины любят вино
и веселый утренний секс.
Мои странные женщины не в кино,
а в жизни находят контекст.

Мои странные женщины все стройны,
как кони арабских кровей.
Мои странные женщины не юны,
но красивы от ног до бровей.

Мои странные женщины любят "данс"
и медленный ритм-энд-блюз.
Мои странные женщины дали мне шанс,
и знали, что я влюблюсь.

Мои странные женщины любят цветы,
которых не знает твоя.
Мои странные женщины жгут мосты,
даже если мост - это я.

Мои странные женщины носят духи,
от которых винтом голова.
Мои странные женщины любят стихи
и мои про любовь слова.

Мои странные женщины могут спать,
хоть из пушки бей, хоть зови.
Мои странные женщины могут в пять
разбудить меня для "любви".

Мои странные женщины - не просты,
и за это я их терплю.
Мои странные женщины - это ты,
и я всех их в тебе люблю.

(икс знает кто автор)

вроде поговаривают о том, что Андрей Орлов.У него еще вот такое есть

Я уйду навсегда в свой пока недостроенный город,

Где в каналы Венеции смотрится Спас-на-Крови,

Где ночной Тюильри, словно бритвой, Невою распорот,

Я уйду навсегда в так знакомый мне Город Любви.

Я построил его не по градостроительным планам,

Там стоит каждый дом, — в чьих подъездах — любимых шаги,

Там не вянут цветы, наполняя дыханием пряным

Нашу первую ночь, там корсеты, как память, туги…

Там нью-йоркский таксист, как всегда не возьмёт с меня денег,

Там во тьме кинозала к руке прикоснётся рука,

Там стоит на окне первый майский сиреневый веник,

Там, чернея, течёт под мостами прощаний река.

Я там лично назвал все кривые, как жизнь, переулки:

В Послепервосвиданческий можно с Арбата свернуть,

Во Втором Поцелуйском продолжить ночные прогулки,

А в Четвёртом Любимом потом, нагулявшись заснуть.

Там застыло навек даже время, и в каждой квартире

Я смогу пережить свои первые встречи опять.

На часах самотёчных опять будет ровно четыре,

На трёхпрудных часах, как всегда, без пятнадцати пять.

Я там буду стоять без шарфа на уральском морозе,

Чёрных кошек кормить и не верить приметам дурным,

Этот Город Любви не описан ни рифмой, ни в прозе,

Он слезит мне глаза, как в прокуренной комнате дым…

Эстакады измен понастроил чужой архитектор,

Скоро Третье кольцо перережет знакомый пейзаж,

Но букет цикламен вдруг назначит единственный вектор,

И душа развернётся на новый любовный вираж.

Если время пришло ощутить себя снова мужчиной,

Если крышу снесло, как пятнадцать пропущенных лет,

Значит кабриолет из ночной поливальной машины

На асфальте оставит свой мокрый и радостный след.

Вновь шампанского брызги, и снова рассвет в Коктебеле,

В небо Эйфеля башня взлетит проститутским чулком,

Ты мне скажешь: «Любимый, мы целые сутки не ели»,

А потом мы по Вильнюсу шляться пойдём босиком.

Прокричат петухи с незнакомым валлийским акцентом,

Пропоёт соловей или как его там… нахтигаль,

И звезда упадёт, и полынь будет пахнуть абсентом,

И слова подобрать не помогут не Webster, ни Даль.

Пять кастратов седых будут петь до утра «Stabat Mater»,

Ты свой вечный вопрос обозначишь изгибом брови,

Я в тебе поселюсь, без прописки любви гастарбайтер,

По лимиту приехавший жить и работать в Любви.