Форум "В Керчи"

АДЖИ МУШКАЙ

Кто всхлипывает тут? Слеза мужская

Здесь может прозвучать кощунством.

Встать!

Страна велит нам почести воздать

Великим мертвецам Аджи-Мушкая.

Воспрянь же, в мертвый погруженный сон.

Подземной цитадели гарнизон!

Здесь был военный госпиталь. Сюда

Спустились пехотинцы в два ряда,

Прикрыв движенье армии из Крыма.

В пещерах этих ожидал их тлен.

Один бы шаг, одно движенье мимо

И пред тобой неведомое: плен!

Но, клятву всем дыханием запомня,

Бойцы, как в бой, ушли в каменоломни.

И вот они лежат по всем углам,

Где тьма нависла тяжело и хмуро,

Нет, не скелеты, а скорей скульптура,

С породой смешанная пополам.

Они белы, как гипс. Глухие своды

Их щедро осыпали в непогоды

Порошей своего известняка.

Порошу эту сырость закрепила,

И, наконец, как молот и зубило,

По ним прошло ваянье сквозняка.

Во мглистых коридорах подземелья

Белеют эти статуи Войны.

Вон, как ворота, встали валуны,

За ними чья-то маленькая келья

Здесь на опрятный автоматец свой

Осыпался костями часовой.

А в глубине кровать. Соломы пук.

Из-под соломы выбежала крыса.

Полуоткрытый полковой сундук.

Где сторублевок желтые огрызья,

И копотью свечи у потолка

Колонкою записанные числа,

И монумент хозяина полка

Окаменелый страж свой отчизны.

Товарищ! Кто ты? Может быть, с тобой

Сидели мы во фронтовой столовой?

Из блиндажа, не говоря ни слова,

Быть может, вместе наблюдали бой?

Скитались ли на Южном берегу,

О Маяковском споря до восхода,

И я с того печального похода

Твое рукопожатье берегу?

Вот здесь он жил. Вел записи потерь.

А хоронил чуть дальше - на погосте.

Оттуда в эту каменную дверь

Заглядывали черепные кости,

И, отрываясь от текущих дел,

Печально он в глазницы им глядел

И узнавал Алешу или Костю.

А делом у него была вода.

Воды в пещерах не было. По своду

Скоплялись капли, брезжа, как слюда,

И свято собирал он эту воду.

Часов по десять (падая без сил)

Сосал он камень, напоенный влагой,

И в полночь умирающим носил

Три четверти вот этой плоской фляги,

Вот так он жил полгода. Чем он жил?

Надеждой? Да. Конечно, и надеждой.

Но сквознячок у сердца ворошил

Какое-то письмо. И запах нежный

Пахнул на нас дыханием тепла:

Здесь клякса солнца пролита была.

И уж не оттого ли в самом деле

Края бумаги неплом облетели?

"Папусенька! - лепечет письмецо.

Зачем ты нам так очень мало пишешь?

Пиши мне, миленький, большие. Слышишь?

А то возьму обижуся - и все!

Наташкин папа пишет аж из Сочи.

Ну, до свидания. Спокойной ночи".

"Родной мой! Этот почерк воробья

Тебе как будто незнаком? Вот то-то

(За этот год, что не было тебя,

Проведена немалая работа).

Ребенок прав. Я также бы просила

Писать побольше. Ну, хоть иногда...

Тебе бы это Родина простила.

Уж как-нибудь простила бы... Да-да!"

А он не слышит этих голосов.

Не вспомнит он Саратов или Нижний,

Средь хлопающих оживленных сов

Ушедший в камень. Белый. Неподвижный.

И все-таки коричневые орды

Не одолели стойкости его.

Как мощны плечи, поднятые гордо!

Какое в этом жесте торжество!

Недаром же, заметные едва

Средь жуткого учета провианта,

На камне нацарапаны слова

Слабеющими пальцами гиганта:

"Сегодня

вел

беседу у костра

о будущем падении

Берлина".

Да! Твой боец у смертного одра

Держался не одною дисциплиной.

Но вот к тебе в подземное жилище

Уже плывут живые голоса,

И постигают все твое величье

Металлом заблиставшие глаза.

Исполнены священного волненья,

В тебе легенду видя пред собой,

Шеренгами проходят поколенья,

Идущие из подземелья - в бой!

И ты нас учишь доблести военной.

Любви к Советской Родине своей

Так показательно, так вдохновенно,

С такой бессмертной силою страстей,

Что, покидая известковый свод

И выступив кавалерийской лавой,

Мы будто слышим лозунг величавый:

"Во имя революции - вперед!"

Аджи-Мушкайские каменоломни

Илья Львович Сельвинский.1 - 12 ноября 1943 г.

БАЛЛАДА О БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШЕМ

Меня нашли в четверг на минном поле,
в глазах разбилось небо, как стекло.
И все, чему меня учили в школе,
в соседнюю воронку утекло.

Друзья мои по роте и по взводу
ушли назад, оставив рубежи,
и похоронная команда на подводу
меня забыла в среду положить.

И я лежал и пушек не пугался,
напуганный до смерти всей войной.
И подошел ко мне какой-то гансик
и наклонился тихо надо мной.

И обомлел недавний гитлер-югенд,
узнав в моем лице свое лицо,
и удивленно плакал он, напуган
моей или своей судьбы концом.

О жизни не имея и понятья,
о смерти рассуждая, как старик,
он бормотал молитвы ли, проклятья,
но я не понимал его язык.

И чтоб не видеть глаз моих незрячих,
в земле немецкой мой недавний враг
он закопал меня, немецкий мальчик.
От смерти думал откупиться так.

А через день, когда вернулись наши,
убитый Ганс в обочине лежал.
Мой друг сказал:"Как он похож на Сашку...
Теперь уж не найдешь его... А жаль."

И я лежу уже десятилетья
в земле чужой, я к этому привык.
И слышу: надо мной играют дети,
но я не понимаю их язык.
(А. Дольский)

Я ЭТО ВИДЕЛ!

Можно не слушать народных сказаний,

Не верить газетным столбцам,

Но я это видел. Своими глазами.

Понимаете? Видел. Сам.

Вот тут дорога. А там вон - взгорье.

Меж ними

вот этак

ров.

Из этого рва подымается горе.

Горе - без берегов.

Нет! Об этом нельзя словами...

Тут надо рычать! Рыдать!

Семь тысяч расстрелянных в мерзлой яме,

Заржавленной, как руда.

Кто эти люди? Бойцы? Нисколько.

Может быть, партизаны? Нет.

Вот лежит лопоухий Колька

Ему одиннадцать лет.

Тут вся родня его. Хутор Веселый.

Весь "самострой" - сто двадцать дворов.

Ближние станции, ближние села

Все как заложники брошены в ров.

Лежат, сидят, сползают на бруствер.

У каждого жест. Удивительно свой!

Зима в мертвеце заморозила чувство,

С которым смерть принимал живой,

И трупы бредят, грозят, ненавидят...

Как митинг, шумит эта мертвая тишь.

В каком бы их ни свалило виде

Глазами, оскалом, шеей, плечами

Они пререкаются с палачами,

Они восклицают: "Не победишь!"

Парень. Он совсем налегке.

Грудь распахнута из протеста.

Одна нога в худом сапоге,

Другая сияет лаком протеза.

Легкий снежок валит и валит...

Грудь распахнул молодой инвалид.

Он, видимо, крикнул: "Стреляйте, черти!"

Поперхнулся. Упал. Застыл.

Но часовым над лежбищем смерти

Торчит воткнутый в землю костыль.

И ярость мертвого не застыла:

Она фронтовых окликает из тыла,

Она водрузила костыль, как древко,

И веха ее видна далеко.

Бабка. Эта погибла стоя.

Встала меж трупов и так умерла.

Лицо ее, славное и простое,

Черная судорога свела.

Ветер колышет ее отрепье...

В левой орбите застыл сургуч,

Но правое око глубоко в небе

Между разрывами туч.

И в этом упреке деве пречистой

Рушевье веры дремучих лет:

"Коли на свете живут фашисты.

Стало быть, бога нет".

Рядом истерзанная еврейка.

При ней ребенок. Совсем как во сне.

С какой заботой детская шейка

Повязана маминым серым кашне...

Матери сердцу не изменили:

Идя на расстрел, под пулю идя.

За час, за полчаса до могилы

Мать от простуды спасала дитя.

Но даже и смерть для них не разлука:

Не властны теперь над ними враги

И рыжая струйка

из детского уха

Стекает

в горсть

материнской

руки.

Как страшно об этом писать. Как жутко.

Но надо. Надо! Пиши!

Фашизму теперь не отделаться шуткой:

Ты вымерил низость фашистской души,

Ты осознал во всей ее фальши

"Сентиментальность" пруссацких грез,

Так пусть же

сквозь их

голубые

вальсы

Горит материнская эта горсть.

Иди ж! Заклейми! Ты стоишь перед бойней.

Ты за руку их поймал - уличи!

Ты видишь, как пулею бронебойной

Дробили нас палачи,

Так загреми же, как Дант, как Овидий,

Пусть зарыдает природа сама,

Если

все это

сам ты

видел

И не сошел с ума.

Но молча стою над страшной могилой.

Что слова? Истлели слова.

Было время - писал я о милой,

О щелканье соловья.

Казалось бы, что в этой теме такого?

Правда? А между тем

Попробуй найти настоящее слово

Даже для этих тем.

А тут? Да ведь тут же нервы как луки,

Но строчки... глуше вареных вязиг.

Нет, товарищи: этой муки

Не выразит язык.

Он слишком привычен, поэтому беден,

Слишком изящен, поэтому скуп,

К неумолимой грамматике сведен

Каждый крик, слетающий с губ.

Здесь нужно бы... Нужно создать бы вече

Из всех племен от древка до древка

И взять от каждого все человечье,

Все прорвавшееся сквозь века

Вопли, хрипы, вздохи и стоны,

Отгул нашествий, эхо резни...

Не это ль

наречие

муки бездонной

Словам искомым сродни?

Но есть у нас и такая речь,

Которая всяких слов горячее:

Врагов осыпает проклятьем картечь,

Глаголом пророков гремят батареи.

Вы слышите трубы на рубежах?

Смятение... Крики... Бледнеют громилы.

Бегут! Но некуда им убежать

От вашей кровавой могилы.

Ослабьте же мышцы. Прикройте веки.

Травою взойдите у этих высот.

Кто вас увидел, отныне навеки

Все ваши раны в душе унесет.

Ров... Поэмой ли скажешь о нем?

Семь тысяч трупов.

Семиты... Славяне...

Да! Об этом нельзя словами:

Огнем! Только огнем!

Керчь

1942г. Илья Львович Сельвинский.

Олег Тюкин
Героям Аджимушкая

Как же хочется спать! Третьи сутки без сна.
Нам заснуть не дает катакомб тишина
Вот опять – «Тише братцы! Кажись, началось!»
На душе и над нами вверху заскреблось.
За вторым поворотом стоим не дыша.
Громом вдруг отдалось перепонки круша.
Нас от смерти в завале слух ротного спас.
Галерею у входа обрушил фугас.

«Как же хочется пить!» - рядом стонет браток.
В каске капель воды на последний глоток.
Словно мамкину грудь, камень мокрый сосём
И не смея сглотнуть, воду слабым несём
Детям и старикам, тем, кто ранен в бою.
На счету каждый грамм, нас всё меньше в строю.
Все тропинки пристреляны, немцы не спят
Полегло у колодцев немало ребят.

Как же хочется жить! Но теперь не успеть.
И не крикнуть «Вперёд!», можем только хрипеть.
Невозможно дышать, слёзы льются из глаз.
В катакомбы враги льют невидимый газ.
Гимнастерки истлевшие рвём на груди,
Но себя и товарищей нам не спасти
Рвутся лёгкие в клочья и горло огнём
Как к иконам святым, к мокрой марле мы льнём.

Как же хочется мамы увидеть лицо,
На крыльце подымить папироской с отцом,
И сестрёнку-малышку кружить на руках,
Но вокруг только боль, только мрак, только страх.
Никогда не бывать нам в родимом краю,
В крымских штольнях нашли мы могилу свою.
Мы погибли в бою, выполняя приказ.
Как же хочется верить, что вспомните нас!

"В машине мрак и теснота.
Водитель в рычаги вцепился...
День, словно узкая черта,
Сквозь щель едва-едва пробился.

От щели, может, пятый час
Водитель не отводит глаз.
А щель узка, края черны,
Летят в нее песок и глина,
Но в эту щель от Мги видны
Предместья Вены и Берлина."
1941
Сергей Орлов.

Сгнили флаги. Сменился режим.
И границ пережаты аорты…
Но оставьте нас там, где лежим, -
Нам нельзя отступать даже мёртвым.

Если б даже воскреснуть смогли,
Если б стали бессмертной пехотой,
Мы остались бы там, где слегли
От смертельной военной работы.

И в атаку по ржавым полям
Шли бы в том же, имперском, размахе.
Нету равных могильным холмам.
Русский дух не слабеет во прахе.

Не тревожьте истлевших солдат:
Нам лежать, где война постелила,
Мы привыкли - ни шагу назад,
Нас не может исправить могила.

Мы корнями насквозь проросли,
Но навеки остались пехотой,
Что в глубоких объятьях земли
Мёртвой хваткою держит высоты.

Леонид Корнилов
30.03.15 г.

Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они - кто старше, кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь,-
Речь не о том, но все же, все же, все же...

Александр Твардовский

Задохнулись канонады.
В мире – тишина.
На большой земле однажды
Кончилась война.
Будем жить , встречать рассветы ,
Верить и любить ,
Только не забыть бы это !
Лишь бы не забыть !
Как всходило солнце в гари
И кружилась мгла.
А в реке – меж берегами –
Кровь-вода текла.
Были черными березы ,
Долгими – года.
Были выплаканы слезы
Вдовьи навсегда.
Вот опять пронзает лето
Солнечная нить.
Только не забыть бы это !
Лишь бы не забыть !
Эта память – верьте , люди , -
Всей земле нужна.
Если мы войну забудем ,
Вновь придет война ...

Роковой дар (Быль)

В Северном Приэльбрусье на высоте около 3000 метров, рядом с огромным плато - "Немецким аэродромом", есть насыпь с останками тибетских лам...

В случайной встрече на маршруте
Рассказ услышали о том,
Что где-то рядом, в Приэльбрусье,
Немецкий был аэродром.

Что самолёты там с крестами
Летали часто, каждый день,
И люди в белом колдовали
Вокруг причудливых камней.

Взглянуть на место мы собрались,
Всего полдня сходить туда.
К плато, что вровень с облаками,
Приводит узкая тропа.

Перед глазами вдруг равнина
Простёрлась этаким столом,
Поодаль насыпь, где могила
И камни сложены крестом.

Сквозь толщу щебня не увидеть
Останки тех монахов – лам,
Что Гитлер из Тибета вывез,
В стремленьи равным стать Богам.

Он ламам превосходство расы
Арийской повелел найти.
Желанье было очень ясным –
Всевластья титул обрести!

Но вместо свастики над миром,
Рядов эсэсовских фаланг –
Был дым пожарищ над Берлином,
К рейхстагу шёл советский танк!

Страшнее не было картины,
Совсем не то хотелось знать!
Приказ был краток – лам правдивых
На месте сразу расстрелять!

Монахам Шамбалы далёкой
Конца никто не предсказал.
Причиной гибели жестокой
Стал дар, что им Всевышний дал…

По материалам: http://www.risk.ru/blog/209097