Форум "В Керчи"

Уж не знаю, что такое приключилось, да и не мое это дело. Тем не менее.. Гюльчатай, по возможности не уходите! Вы славная, и с Вами интересно. Тут вообще мало тех, с кем интересно, а если Вы уйдете, для форума это будет пробоина ниже ватерлинии.
Не годится принимать решения под влиянием минуты, это знает каждый на собственном опыте. И если Вы решили уйти именно под влиянием минуты, ничего зазорного нет свое решение пересмотреть.

Здравствуйте, Водолей...Как только меня не называли за мои уже почти дважды 18- и роковой, и красивой, и сумасшедшей, и...)))Но славной- хи...это что-то))).Супруг так вообще всегда утверждает, что вот эта песня с меня писалась))
https://www.youtube.com/watch?v=rKy1VuNYf2M
Про ватерлинию знаю, т.к. планирую все же сконцентрироваться на английском для моряков)).Осталось подобрать подходящий город.Как говаривал мой любимый дядька-алкоголик "мнение не меняют только дураки и покойники".Тем более, женская проза от того и слаба, что эмоции помноженные на кубы никогда до хорошего не доводят.Давайте возвращаться вместе?Вы ведь по сути, зарываете свой талант в землю...Вот что, скажем, мешало бы Вам иногда писать в теме "синхрофазотрон..."или "стырено"?Глядишь и я подтянула бы свое стихосложение)).Знаете как мой папа сдавал нормативы по бегу?Ставил впереди себя самого быстрого "бегуна"...здоровая конкуренция))).У того-5, у моего-4....Так что-помогите дотянуться хотя бы до "4"...
Мне нужно совсем немного времени- досмотреть в морскую даль, закончить стадию провисания,разложить мысли по полкам).Пока смотрю))

http://vodennikov.ru/poem/moi_tebe_chuzhie_pisma.htm
МОИ ТЕБЕ ЧУЖИЕ ПИСЬМА


Один человек, страстный садовод, пытался натянуть нити вдоль грядок,
на которых он посеял салат-латук, для того, чтобы защитить его от птиц.
Его жена вернулась из магазина и обнаружила паутину из нитей,
завязанных сложным и бессмысленным образом, вне зависимости от направления грядок.
Это был первый признак того, что в последующем оказалось слабоумием.

(Из книги по психиатрии.)


— Закрыв глаза и посмотрев на свет,
на белый свет, продольный и огромный,
скажу: — Мне было шесть,
а стало тридцать шесть,
а что там между — я уже не помню.



1.

.............
................
.................
.............
.....................
....................
.................
..............................
...........................




2.

Есть такое понятие «открытые блоги», электронные дневники.
Раньше были дневники Шелли, Байрона, потом Марины Цветаевой, потом Анны Франк
(девочки спасавшейся от фашистов в нидерландском полполье),
а вот теперь наши —
открытые всем ветрам: простые, загадочные, тупые, как лопухи у дороги...
Вот девушка пишет: о как я хочу уехать отсюда! —
а потом узнаешь, что это была ее последняя запись
(ее вроде изнасиловали и убили),
а вот уже взрослая женщина пишет,
вспомная свое детство в советской больнице (ей нет еще 40):
«..я подошла к ней ночью и положила ей на лицо подушку,
потому что это был мой единственный выход
так как я не могла больше терпеть их унижения и побои,
но я и теперь ни о чем не жалею» —

но всё не так страшно (как же не страшно?),
чаще смешно, вызывающе, неинтересно...


3.

Едва осознана мужская красота,
но тут же схвачена и заперта в подвале.
— Скажи, что там осталось от тебя,
нецарский сын, князёныш и царевич,
в 1492 году, 20 сентября,
четырнадцатилетний Иван, семилетний Дмитрий Андреич?

— Ничего я вам не скажу, гуси-лебеди вы, дураки,—
отвечает князёныш (наверное, кареглазый),
во влажной рубахе, истлевший, из самой земли...
...А я пишу тебе второе письмо: «Здравствуй,
видно, чего-то сильно мне не хватило в этой жизни (или хватило выше крыши)
если я — к человеку, который к тому же и младше меня —
обращаюсь с приказом, нет, с требованияем — понимания и пощады»..

4.

В этом смысле — открытая жизнь, подорожники, лопухи
становятся невиданным опытом (всем предшественникам непонятным):
— Всё тайное когда-то становится явным, — говорят нам они.
— Нет, всё тайное становится явным сегодня, — им отвечаем мы
из лопухов подзаборных, из-под лютиков неопрятных.


— Сам подумай, что именно ты много-много столетий спустя
перепутаешь леску, морковку от птиц охраняя,
оглянешься, увидишь: стоит у калитки твоя молодая жена,
а ты даже не вспомнишь, как звать ее — Наденька? Рая?


5.

Ты мне пишешь: «...Я тебе не нужна как женщина, как живое тело, как живая душа.
Я тебе нужна как стихотворенье.
И ты, не осознавая в полной мере силу своего могущества, сделал этим своим стихотворением так, что я в сознании других стала „умирать на глазах“, или — что я уже вообще кладбищенская „статуя“.
Удивляются, увидев живой.

Чего уж тут спорить, мраморное надгробие может быть настоящим шедевром.
Твоя роль „пигмалиона-наоборот“ меня не обижает, нет.
Ты на самом деле не виноват. Я не хочу, чтобы ты за прошлое винил себя.
Просто имей ввиду — мне вполне хватит одного надгробья.
И больше не надо, договорились?»


6.

Я тебе пишу: «... Мне очень понятна тоска тютчева, когда он идет вдоль большой дороги. Потому что он взывает к костям и праху. Или к ангелу, что в сущности не важно. Он хочет не потереться причинным местом через фланельку брюк об этот призрак, если бы тот явился на мгновение. Он просто хочет его обнять. НО НЕ МОЖЕТ.

А я мог. Как я мог обнять Олю, когда она уходила по улице после вечера 22 декабря в ОГИ, когда мы увиделись первый раз после разрыва. Мы стояли замерев какие-то 10 секунд на темной улице, чувствуя, как бьется у нас человечье сердце, но мы знали, что ближе нас уже никого не будет. И что изменить ничего невозможно.
И СЕРДЦЕ НА КЛОЧКИ НЕ РАЗОРВАЛОСЬ, — как сказал тот же Тютчев.
Ну что ж, зато теперь оно разрывается постоянно.»


7.

Ты — мне пишешь: « ...и вот, в куче старых штрафов за неуставную парковку нашел твое раритетное письмо. От 15 Июля 2003 года. Распечатка на принтере. Письмо, понятное дело, было прощальным. Зачем я его некогда распечатал —
не знаю. Наверное хотел порыдать над ним в лопухах, но по живости натуры отвлекся и забыл.
А может все же и порыдал, потому что оно было в каких-то разводах (я люблю разбирать почту в росистых полях).
Кто знает — уже не вспомнить. И что я подумал?
Что это твое старинное со мной прощание номер три тыщи сорок семь так же соотносится к нашему настоящему прощанию, как тот черновик к готовому продукту.»


8.

Вот и мы точно так же строчим эти письма — к тебе, ни к кому,
к никуда, в ни зачем — как китайские Gucci и prada.
— Жизнь прожить, не запачкав подошвы, нельзя никому,
у меня на подошвах — две бабушки, мама и Прага.



9.

Но покуда — в 12 раз, поимённо (имейте ввиду)
огрубевший, медовый, июльский, тупой и медвежий —
в 21 столетье цветет, распускаясь у всех на виду,
мой единственный письменный ты,
мой бессмысленный стихотворешник,

10.


и покуда над этим над всем — над проплешинами земли,
над Древней Русью, над петровской Россией, над Советским Союзом, над новой Россией плывет,
неважно кому адресованное (да я и не помню): маме ли, Лене, отцу ли, сестре или Коле,
(потому что всё это сейчас мне важнее — всех наших любовных историй), —
мое золотое письмо,
я сажусь и пишу:

...И вот только тогда через сутки, уже в москве, за минуту, как пришла твоя смс-ка,
я вдруг понял, ЗАЧЕМ Я ЕХАЛ ТУДА.
Через все месяцы, все километры, через эти три дня.
Я ехал, чтоб посмотреть на тебя в упор.
И чтобы обнять.
Очень может быть, что в последний раз.
Как тогда на улице, в поднебесном аэропорту.
Просто так: не по-братски, не по-дружески, не как любовник, и не как бывший любовник.

А так просто — на десять секунд, как будто бы навсегда.
Вот интересно, стоит вся эта груда времени, все эти безумные километры одного десятисекундного объятья


апрель-июнь 2006

Feb. 25th, 2014 at 11:14 AM

Вера Линькова


Ильдюков Олег - Холодный ветер

Письмо 667 25 февраля 2014 г

Здравствуй!

...Иногда идёшь куда-то и вдруг теряешься в неведомом пространстве. Особенно, когда на душе становится страшно, хочется заблудиться и спрятаться в памяти чего-то волшебного, тихого, прекрасного...

По телевизору то и дело мелькают страшные кадры: дым, огонь, бастующие люди... Пугают началом Третьей мировой... Я, конечно, очень переживаю, но думаю, вот что я могу? Сойти с ума? Побежать по улицам с горящим факелом? Залезть на крышу и кричать, пока не свалюсь оттуда: "Люди, будьте благоразумны!"

— Если бросаться в огонь, — сказала мне любимая с детства фея из синего шёлка, — то огонь станет ещё сильнее. Ты только разбудишь в нём чувство ненасыщенности. Ты станешь его пищей! Не наевшись тобой, он станет требовать другие жертвы...


— Откуда всё знаешь? — спросила я, снимая её со своего сказочного деревца. — Ты же маленькая и совсем не знаешь законов реального мира.

— Глупости! — взмахнула она своими слюдяными крылышками. — Законы сердца во всех мирах одинаковы.

— Это как же, одинаковы?.. — посадила я на ладошку Фею.

— Просто! — ответила она, расправив складочки своего платьица, похожего на лепестки колокольчика. — Если в сердце впустить Зло, то оно обязательно начнёт там обживаться. Устраивать своё хозяйство. Понатащит туда всякий хлам с дороги, начнёт его поджигать, любоваться огнём и дымом... А чтобы чадящее зарево не замирало, станет сдабривать его ещё большим количеством мусора... И остановки не будет, пока сердце не взорвётся уготованным ему продолжением Зла...

— А как же сопереживание? — спросила я, показывая на телевизор. С экрана люди колотили друг друга бейсбольными битами, жгли покрышки от машин, бросали в своих собратьев бутылки с зажигательной смесью и радовались, когда кто-то горел заживо и бежал, не зная, как освободиться от пламени...

— Не наполняй этим сердце, — вздохнула она печально, не наполняй, если реально не можешь помочь... Впусти в своё сердце воспоминания о прекрасном. И предложи всем людям это сделать! Тогда, без подбрасываемой пищи, огонь Зла непроизвольно погаснет. Пойдём лучше в твою чудесную картину памяти!

И мы пошли, вдыхая в себя тонкую красоту мира...

Жёлтая патока лепестков,
виражи-ветра...
Поля в шёлковых кружевах круги...
Накипь цветов...
Дрожью вечернею вызрела стынь-трава...
Как ты вздуваешь отточины замкнутых слов!
Дикая мальва, люпин, аконит, алтей...
Нить изумрудную вытянул перелес...
В круге полей открывается дерево фей...
Бабочек танец и парусных крыльев всплеск...
Шёпот душицы и донника витражи
в крохотной лужице на зеркальной скале...
Взмахом сатурницы имя моё дрожит...
Таешь от тайнописи в бабочкином крыле
и на бегу изучаешь греческий алфавит...

Выше всех слов
поднимается Дерево фей...!
Жёлтая патока лепестков —
виражи-ветра...
Как мы в ночи любовались плясками змей!
Как наслаждались бабочками с утра!

Что-то напомнят летящего поля круги...
Ящеркой-сцинкой
тропинка в тот мир замерла...
Долгие годы беги по кругам, беги!
Дерево фей, словно памятка оберегинь,
в сломе души поднимает парус крыла!

...Кто-то скажет, что умение дышать тонким миром красоты, когда со всех сторон грозит Зло - не лучший выход. На этот случай замечу:

Когда мы с Феей возвращались из моей чудесной картины, островок огня, мимо которого мы проходили по дороге к моим волшебным виражам, стал совсем маленьким. Кто-то ещё бесился там, бегал с поджигалками... Но на этих кто-то никто не обращал внимания. Все смотрели мою чудесную картину, вдыхали красоту поля, вслушивались в свою собственную глубину сердца и чувствовали, как из крыла бабочки вырастает величественно сверкающий парус надежды и любви...

Накануне Рождества, перебирая старые мамины письма, я вспомнил одну историю, которую она мне рассказывала:

«Я был у мамы единственным сыном. Она поздно вышла замуж и врачи запретили ей рожать. Врачей мама не послушалась, на свой страх и риск дотянула до 6 месяцев и только потом в первый раз появилась в женской консультации.

Я был желанным ребенком: дедушка с бабушкой, папа и даже сводная сестра не чаяли во мне души, а уж мама просто пылинки сдувала со своего единственного сына!

Мама начинала работать очень рано и перед работой должна была отвозить меня в детский сад «Дубки», расположенный недалеко от Тимирязевской Академии. Чтобы успеть на работу, мама ездила на первых автобусах и трамваях, которыми, как правило, управляли одни и те же водители. Мы выходили с мамой из трамвая, она доводила меня до калитки детского сада, передавала воспитательнице, бежала к остановке и… ждала следующего трамвая.

После нескольких опозданий её предупредили об увольнении, а так как жили мы, как и все, очень скромно и на одну папину зарплату прожить не могли, то мама, скрепя сердце, придумала решение: выпускать меня одного, трехлетнего малыша, на остановке в надежде, что я сам дойду от трамвая до калитки детского садика.

У нас все получилось с первого раза, хотя эти секунды были для неё самыми длинными и ужасными в жизни. Она металась по полупустому трамваю, чтобы увидеть, вошел ли я в калитку, или еще ползу, замотанный в шубку с шарфиком, валенки и шапку.

Через какое-то время мама вдруг заметила, что трамвай начал отходить от остановки очень медленно и набирать скорость только тогда, когда я скрывался за калиткой садика. Так продолжалось все три года, пока я ходил в детский сад. Мама не могла, да и не пыталась найти объяснение такой странной закономерности. Главное, что её сердце было спокойно за меня.

Все прояснилось только через несколько лет, когда я начал ходить в школу. Мы с мамой поехали к ней на работу и вдруг вагоновожатая окликнула меня:
– Привет, малыш! Ты стал такой взрослый! Помнишь, как мы с твоей мамой провожали тебя до садика?..»

Прошло много лет, но каждый раз, проезжая мимо остановки «Дубки», я вспоминаю этот маленький эпизод своей жизни и на сердце становится чуточку теплее от доброты этой женщины, которая ежедневно, абсолютно бескорыстно, совершала одно маленькое доброе дело, просто чуточку задерживая целый трамвай ради спокойствия совершенно незнакомого ей человека.

Всё, что я о тебе знаю, твое имя и ощущения тебя. Лет с семнадцати.
В детстве у тебя была огромная собака, вы выросли вместе, твой самый близкий друг, понимающий про тебя и знающий всё, куда другим доступ был закрыт. Вы бегали на речку купаться, когда ты ездил в деревню на время летних каникул. Жарился на солнышке до состояния румяного блинчика, лежа в траве и рассматривая ползающих букашек, смешных, забавных, длинноногих и пухлобоких, с дрожащими усиками и выпученными глазами у некоторых. Улыбался. После переворачивался на спину, закрывая глаза ладошкой и сквозь пальцы рассматривал облака. И вечно задавался вопросом как? Такая красота... как. Я боюсь улиток и гусениц, я никогда не понимала собак и любила бабочек, пауков и кошек. Ты спорил, смешно размахивая руками, доказывая, что улитки прекрасны и всегда в домике, а гусеницы изящны, даже самые толстые, собаки же знают тайны Вселенной и охраняют выходы в слои, моя же страсть к паукам отдаленно смахивала и напоминала тебе что я не человек и ты смеялся в голос, рассказывая мне эту фишку, как называл, ведь все млекопитающиеся генетически боятся пауков. Но я нет.
Я смеялась и спорила в ответ, а после сдавалась, мне нравилось тебе подчиняться. Твоей нежности, мягкости, уверенной настырности и твоему нестандартному восприятию мира, от которого мне становилось спокойно и я как та улитка оказывалась в домике, где тепло, где чай, где любящие руки кутают в плед и читают на ночь сказки, где можно рассказать то, о чем никто больше не узнает, где можно быть собой, балансируя от сильной и красивой, до слабой и несуразной отвязной девчонки, где можно обнять того, кто также является собой во всей бесконечной палитре проявления души. И любить.
Ты с ума сходишь от полыни, чабреца, мяты, тысячелистника, собирая пучки трав с детства, засушивая их на веранде и привозя ароматные охапки природных даров с полей домой. Осенью будет чай, осенью можно будет греться и смотреть в окно, где метель, ночь и кто-то никак не желает угомониться, чтобы мир обрел живую тишину, мягкую и обволакивающую души тех, кому сегодня неуютно с собой. Ты не забываешь про друзей и оставишь каждому в холщовом мешочке чай. И снова будешь улыбаться. У тебя очень много друзей, странных, серьезных, нелепых, ответственных, бесбашенных, дико взрослых и непосредственно сохранивших детское любопытство внутри. Ты в них души не чаешь, а они в тебе. И ты мне всегда говорил самое ценное на Земле - связь одного человека с другим, неважно в каких вы отношениях, когда связь создана и живая невозможностей не существует и всё преодолимо. И тихо добавлял - мы тому доказательство.
У тебя было забавное увлечение, которое удивляло многих своей древностью - ты выжигал по дереву. Ты мог пропадать часами, рыща по лесу в поисках нужной толстой ветки, коряги или старого давно умершего дерева, спил которого ты непременно притащишь домой. Довольный как ребенок, которого неожиданно запустили в конфетный магазин и сказали - бери что захочешь. В такие часы я садилась на пол поодаль от тебя, боясь нарушить волшебство и смотрела как ты творишь чудо. А после ты усаживался рядом, с перепачканными руками и пипкой носа, чихал, улыбался, вжимаясь спиной в стену и обнимал меня и рисовал на моих щеках нелепые майянские знаки. Я смеялась и с ума сходила от запаха выжигательного аппарата. Лучшие духи для женщины - запах рук любимого мужчины. Твои руки для меня были чертовски красивы, я могла часами их разглядывать, зная все черточки, ямочки и родинки, словно любовалась картинами великих художников где-то в Третьяковской галерее. Интересно, когда тебя создавал Бог, он знал, что твои руки сведут меня с ума? Наверняка. Мужская солидарность знаете ли в высшем кругу тоже имеет место быть.
У нас с тобой никогда не выходило ругаться. Тебя что-то раздражало или ты впадал в злость и выходил из комнаты, а через пару минут возвращался, привычно садился на пол, скрестив ноги и тихо смотрел на меня. Долго. Беззвучно. Как смотрят в небо, когда жаждут найти утешение или знак. Мне нравилась твоя злость, твой гнев, даже твоя ненависть, что случалась в редчайшие моменты жизни. Острая и пряная, жгучая и режущая. Живая. Я опускалась рядом, утыкалась лицом в твое плечо и слушала твой бархатный обволакивающий голос, пытаясь различить тончайшие нотки разноцветных интонаций, что окрашивались твоими чувствами, состояниями, переживаниями, ощущениями. Я порой не понимала что именно ты рассказываешь мне. Я чувствовала тебя. Этого было достаточно, чтобы ты успокоился и мурчащим голосом сказал мою любимую фразу "я тебя чувствую".
Моя злость проходила бурно. Ну я же девочка, любил ты повторять в бушующие моменты. Я кричала, рыдала, материлась, рычала, выла, когда чувствовала беспомощность, бессилие, слабость, несправедливость, отчаяние, боль, вдруг посчитав себя некрасивой или уродом или ни на что неспособной в который раз. Ты уходил на кухню, заваривал мой любимый чай и возвращался с кружкой и горстью шоколадных батончиков. Сгребал меня в охапку и шептал в ухо "мой милый ребенок просто устал. Но он прекрасен, особенно когда злится и плачет. Ты настоящая.". Я продолжала выть у тебя на груди и чувствовать твои большие теплые ладони на своей спине. Мир приходил в гармонию. Мир внутри меня и вокруг. Через пару минут я сопела, шатаясь по сновидениям пока остывал чай, ты боялся пошевелиться, чтобы не разбудить меня, продолжал гладить по спине и волосам и что-то шептать, но я не слышала тебя. Я тебя чувствовала. Даже в сновидениях.
Я очень хотела детей и очень боялась. Кривых взглядов, осуждения родни, бесконечную вереницу больничных палат, пропахнувших хлоркой и спиртом. Я боялась быть мамой. Что за мать из меня получится, которая неспособна вытащить коляску из подъезда, отвести ребенка в сад, нести его на руках по парку, когда он устанет или раскапризничается, которой страшно сказать как далеко за тридцать? Я боялась быть мамой. Ты молчал. Рассматривал меня в ту ночь внимательно, нескончаемо молчал, опускался передо мной, когда я сидела на постели и заглядывая мне в глаза, ты опять погружался в молчание. Живое и целебное. Лишь смотрел. И улыбался глазами. Как тебе удавалось верить в меня больше, чем верить мне в себя? Я спросила однажды. На что получила каверзный вопрос - я же не спрашиваю тебя, как тебе удается верить в меня как никто другой на свете и я делаю и умею поступать так, как веришь ты? Как тебе это удается? Я не спрашиваю, потому что боюсь получить твой ответ и как ребенок разочароваться в таинственном волшебстве, ведь мне дико важно было его беречь. И знать, что у меня всё получится. Мы же вместе.
Вместе. Как твой браслет на моей правой руке, который ты сделал из бересты, выжег на нем перышко, очень красивое, нежное и необычной формы. "Из сновидения к тебе прилетело, ты смогла его вытянуть оттуда" - сказал ты тем ранним апрельским утром, когда я проснулась, растрепанная, мало пока понимающая происходящее в мире и с пером из подушки в волосах. Ты протянул мне браслет - чтобы оно приносило тебе удачу, перышко ты мое, и чмокнул в шею. Днем я пекла твой любимый яблочный пирог с корицей, а после ближе к пяти вечера мы поехали с тобой на квартирник к Черту, прихватив с собой огромный и румяный пирог в подарок, ты помнишь? В тот год мы с ним помирились, хотя и не сказать, что ругались, просто не общались слишком долгое время. Я безумно по нему скучала. И нам повезло, он играл в мае квартирник на юге Москвы. Собрав благополучно все пробки в пятничный вечер, мы наконец-то добрели с тобой до места назначения. Я обожала твою манеру езды, подобной владел мой дядя и бывшая подруга. Маги, кругом маги и шаманы - ухмылялась я про себя, ощущая всем телом плавность движения, с которым ты вел машину. Вернулись мы за полночь. Счастливые, уставшие, рухнувшие прямо на пол на расстеленный плед посреди комнаты и уснули мгновенно в обнимку. С того дня с Чертом вы стали друзьями. Он шутковал про тебя шаманский ведьмак, украдкой подмигивал мне в моменты наших встреч, читал что-то на своих деревянных четках, пока я носилась по кухне, вытаскивая вкусняшки то из холодильника, то из шкафов. После вы уходили на лестничную клетку подъезда и о чем-то болтали. Он курил, а ты вертел в руках зажигалку. Курить тебе никогда не нравилось - противно.
Мой мир обретал равновесие.
Твой мир обретал гармонию.
Наш мир обретал чувствительность. И что-то зарождалось между.
Ты помнишь как мы ночевали в лесу? Мы не взяли палатку, а просто уехали в лес, с пледами, чаем, горой бутербродов, конфетами и пирожками с грибами и сыром, что я напекла еще утром, ты их очень любил. Мы решили устроить лесной пир. Мы нашли самое красивое место, ты развел костер, осуществив мою давнюю мечту - посидеть у костра и долго-долго разговаривать обо всём на свете и слушать. Тебя, звезды, небо, ночь, себя, треск костра, писк комаров. Ты по привычке сгреб меня в охапку, прижал крепко к себе и укрыл пледом. Я дома. С тобой я везде дома. И я тебя тогда спросила - кто ты сейчас? М?
Ты опешил. У тебя талант задавать простые и странные вперемешку вопросы. Я - твой дом.
И я заплакала. Дому в те секунды не хватало пару капель дождя.
Я нашла тебя. Или ты нашел меня. Это неважно. Мы дома. Мы друг у друга дома.

© Ирина Шамайка, 2018 год.
При перепечатке материалов ссылка на данную страницу https://vk.com/vetwiобязательна.

это к этому шо ле черту ездили?на квартирник?

«Пиcьмо Чaрли Чaплина дочeри»

Нeт любви бескорыстней и безусловней, чем любовь родителей к своим дeтям.
Чaрли Чаплин, отец 12 детей, в 1965 году, будучи умудренным стариком 76 лет, нaписал письмо своей двадцатиоднолетней дочери Джeральдине, ищущей себя в танце на парижской сцене. Письмо эмоционaльное, глубоко личное, но в то же время подходящее каждому из нaс.
Это примeр отцовской любви и заботы, грусти и радости, гордости и переживaний, накопленной мудрости и сохранившегося в нем детства. «Я никогда не был ангелом, - писал гений кинематографа, - но я всегда стремился быть человеком. Постарайся и ты».
Прочитайте это письмо и подумайте, чему научили Вас Ваши родители, и чему Вы хотели бы научить Ваших детей.

«Девочка моя!
Сейчас ночь. Рождественская ночь. Все вооруженные воины моей маленькой крепости уснули. Спят твой брат, твоя сестра. Даже твоя мать уже спит. Я чуть не разбудил уснувших птенцов, добираясь до этой полуосвещенной комнаты. Как далеко ты от меня! Но пусть я ослепну, если твой образ не стоит всегда перед моими глазами. Твой портрет — здесь, на столе, и здесь, возле моего сердца. А где ты? Там, в сказочном Париже, танцуешь на величественной театральной сцене на Елисейских полях. Я хорошо знаю это, и все же мне кажется, что в ночной тишине я слышу твои шаги, вижу твои глаза, которые блестят, словно звезды на зимнем небе.
Я слышу, что ты исполняешь в этом праздничном и светлом спектакле роль персидской красавицы, плененной татарским ханом. Будь красавицей и танцуй! Будь звездой и сияй! Но если восторги и благодарность публики тебя опьянят, если аромат преподнесенных цветов закружит тебе голову, то сядь в уголочек и прочитай мое письмо, прислушайся к голосу своего сердца. Я твой отец, Джеральдина! Я - Чарли, Чарли Чаплин! Знаешь ли ты, сколько ночей я просиживал у твоей кроватки, когда ты была совсем малышкой, рассказывая тебе сказки о спящей красавице, о недремлющем драконе? А когда сон смежал мои старческие глаза, я насмехался над ним и говорил: «Уходи! Мой сон — это мечты моей дочки!»

Я видел твои мечты, Джеральдина, видел твое будущее, твой сегодняшний день. Я видел девушку, танцующую на сцене, фею, скользящую по небу. Слышал, как публике говорили: «Видите эту девушку? Она дочь старого шута. Помните, его звали Чарли?» Да, я - Чарли! Я - старый шут! Сегодня твой черед. Танцуй! Я танцевал в широких рваных штанах, а ты танцуешь в шелковом наряде принцессы. Эти танцы и гром аплодисментов порой будут возносить тебя на небеса. Лети! Лети туда! Но спускайся и на землю! Ты должна видеть жизнь людей, жизнь тех уличных танцовщиков, которые пляшут, дрожа от холода и голода. Я был таким, как они, Джеральдина. В те ночи, в те волшебные ночи, когда ты засыпала, убаюканная моими сказками, я бодрствовал.

Я смотрел на твое личико, слушал удары твоего сердечка и спрашивал себя: «Чарли, неужели этот котенок когда-нибудь узнает тебя?» Ты не знаешь меня, Джеральдина. Множество сказок рассказывал я тебе в те далекие ночи, но свою сказку — никогда. А она тоже интересна. Это сказка про голодного шута, который пел и танцевал в бедных кварталах Лондона, а потом собирал милостыню. Вот она, моя сказка! Я познал, что такое голод, что такое не иметь крыши над головой. Больше того, я испытал унизительную боль скитальца-шута, в груди которого бушевал целый океан гордости, и эту гордость больно ранили бросаемые монеты. И все же я жив, так что оставим это.

Лучше поговорим о тебе. После твоего имени — Джеральдина — следует моя фамилия — Чаплин. С этой фамилией более сорока лет я смешил людей на земле. Но плакал я больше, нежели они смеялись. Джеральдина, в мире, в котором ты живешь, существуют не одни только танцы и музыка! В полночь, когда ты выходишь из огромного зала, ты можешь забыть богатых поклонников, но не забывай спросить у шофера такси, который повезет тебя домой, о его жене. И если она беременна, если у них нет денег на пеленки для будущего ребенка, положи деньги ему в карман. Я распорядился, чтобы в банке оплачивали эти твои расходы. Но всем другим плати строго по счету. Время от времени езди в метро или на автобусе, ходи пешком и осматривай город.

Приглядывайся к людям! Смотри на вдов и сирот! И хотя бы один раз в день говори себе: «Я такая же, как они». Да, ты одна из них, девочка! Более того. Искусство, прежде чем дать человеку крылья, чтобы он мог взлететь ввысь, обычно ломает ему ноги. И если наступит день, когда ты почувствуешь себя выше публики, сразу же бросай сцену. На первом же такси поезжай в окрестности Парижа. Я знаю их очень хорошо! Там ты увидишь много танцовщиц вроде тебя, даже красивее, грациознее, с большей гордостью. Ослепительного света прожекторов твоего театра там не будет и в помине. Прожектор для них — Луна.

Вглядись хорошенько, вглядись! Не танцуют ли они лучше тебя? Признайся, моя девочка! Всегда найдется такой, кто танцует лучше тебя, кто играет лучше тебя! И помни: в семье Чарли не было такого грубияна, который обругал бы извозчика или надсмеялся над нищим, сидящим на берегу Сены. Я умру, но ты будешь жить. Я хочу, чтобы ты никогда не знала бедности. С этим письмом посылаю тебе чековую книжку, чтобы ты могла тратить, сколько пожелаешь. Но когда истратишь два франка, не забудь напомнить себе, что третья монета — не твоя. Она должна принадлежать незнакомому человеку, который в ней нуждается. А такого ты легко сможешь найти. Стоит только захотеть увидеть этих незнакомых бедняков, и ты встретишь их повсюду. Я говорю с тобой о деньгах, ибо познал их дьявольскую силу. Я немало провел времени в цирке. И всегда очень волновался за канатоходцев.

Но должен сказать тебе, что люди чаще падают на твердой земле, чем канатоходцы с ненадежного каната. Может быть, в один из званых вечеров тебя ослепит блеск какого-нибудь бриллианта. В этот же момент он станет для тебя опасным канатом, и падение для тебя неминуемо. Может быть, в один прекрасный день тебя пленит прекрасное лицо какого-нибудь принца. В этот же день ты станешь неопытным канатоходцем, а неопытные падают всегда. Не продавай своего сердца за золото и драгоценности. Знай, что самый огромный бриллиант — это солнце. К счастью, оно сверкает для всех. А когда придет время, и ты полюбишь, то люби этого человека всем сердцем. Я сказал твоей матери, чтобы она написала тебе об этом. Она понимает в любви больше меня, и ей лучше самой поговорить с тобой об этом. Работа у тебя трудная, я это знаю.

Твое тело прикрыто лишь куском шелка. Ради искусства можно появиться на сцене и обнаженным, но вернуться оттуда надо не только одетым, но и более чистым. Я стар, и может быть, мои слова звучат смешно. Но, по-моему, твое обнаженное тело должно принадлежать тому, кто полюбит твою обнаженную душу. Не страшно, если твое мнение по этому вопросу десятилетней давности, то есть принадлежит уходящему времени. Не бойся, эти десять лет не состарят тебя. Но как бы то ни было, я хочу, чтобы ты была последним человеком из тех, кто станет подданным острова голых. Я знаю, что отцы и дети ведут между собой вечный поединок. Воюй со мной, с моими мыслями, моя девочка! Я не люблю покорных детей. И пока из моих глаз не потекли слезы на это письмо, я хочу верить, что сегодняшняя рождественская ночь — ночь чудес.

Мне хочется, чтобы произошло чудо, и ты действительно все поняла, что я хотел тебе сказать. Чарли уже постарел, Джеральдина. Рано или поздно вместо белого платья для сцены тебе придется надеть траур, чтобы прийти к моей могиле. Сейчас я не хочу расстраивать тебя. Только время от времени всматривайся в зеркало — там ты увидишь мои черты. В твоих жилах течет моя кровь. Даже тогда, когда кровь в моих жилах остынет, я хочу, чтобы ты не забыла своего отца Чарли. Я не был ангелом, но всегда стремился быть человеком. Постарайся и ты.
Целую тебя, Джеральдина. Твой Чарли. Декабрь 1965 г."

Рыжая. привет.Точно это Чаплин писал?!
Гуглить и копаться откровенно лень. Но думаю, что не он...Вычурно.Не похоже.Слог и стиль женские. Вот если бы там было написано что-то типо "тебе надо лучше работать над собой, чтоб мне не было стыдно за тебя и твои танцы"- вот в это я бы 100% поверила. Вполне в его духе...
Если докопаешься до истины- стукни, а?
п.с. а вот этот чел, по моему скромному мнению, понял Чарли получше многих , хотя тоже опирался на вышеизложенное письмо...

Юный Ангел, только что направленный на землю, сидел на ветке дерева и слушал разговор детской компании.

— Мне папа вчера подарил бант, смотрите какой красивый. Я только у него попросила, он мне тут же подарил. Мама сказала, что, это для человека большая радость, когда ему делают подарки, – сказала Маша, перебирая кончики волос.

-Все с интересом уставились на Машин бант.

— А-а-а у меня есть… карандаши цветные. Мне тоже их недавно купили. Значит, у меня тоже есть радость? – спросила Таня.

Ромка потер нос и видимо на что-то решившись, сказал:

— А мне велик купили, только я на нем пока кататься не умею. Это ведь тоже считается подарком, да?

— Мама сказала, что радость – это когда ты получаешь подарки и тебе от этого хорошо, – сказала Маша, устраиваясь поудобнее на лавочке.

— А если тебе подарков не делают, значит, у тебя и радостей нет? – спросил Ромка, косясь на Сережу, который ковырял растоптанный ботинком горку песка.

— Значит, нет, – назидательно сказала Маша, – значит, никто тебя не любит, если тебе ничего не дарят.

И все посмотрели в сторону Сережки. Они знали, что Сережка живет с бабушкой, и подарки получает нечасто, т.е. почти совсем не получает.

Им стало жалко своего друга.

Сережка, видимо, почувствовал, что его сейчас начнут жалеть, и весело подскочив, сказал:

— А у меня тоже радость. Мне вчера лес корзинку грибов подарил, представляете? Полную корзинку грибов.

Все с интересом уставились на Сережку.

— Это не считается, это ведь ты сам их собирал. А надо чтоб просто подарил кто-то, – сказала Маша.

Сережка задумался на минутку, а потом выпалил:

— А вчера дождь был, вы ведь помните? Вы еще все домой разбежались. А я в беседке сидел, бабушка в магазин ушла. Так вот дождь мне вчера такую огромную радугу подарил. Красивую такую, разноцветную, до самого неба радугу – радость.

Все опять изумленно уставились на Сережку.

— А еще после дождя в лужах рыбки серебряные плавали. Честно, я сам видел. Это все дождь, – с уважением к подаркам дождя добавил мальчик.

Ребята с немым восхищением смотрели на своего друга.

Ангел вытащил бланк отчета для своего начальства и написал:

«День первый. Встретил маленького волшебника».

Потом задумался на минутку, и добавил: «А меня уверяли, что их нет»

===просторы интернета===